***
В тоннеле на входе охрана в форме, но на Пилигрима никто не обращает внимание — ни одного знакомого лица, и это даже хорошо. Эйден пока не готов к встречам и, прежде чем идти на поиски старых контактов, неспеша бредет по улице в Хаундфилде. Кругом ни одного заражённого, и хотя мало кто гуляет вне крыш, старые фонари с УФ-лампами вдоль основных улочек создают вполне безопасную дорогу до самого Базара. Старая церковь обросла пристройками, поглотив несколько домов вокруг себя, станцию метро в том числе, и бурлит жизнью — огороды вперемешку с мастерскими, торговыми лотками, столовая и даже здание с баннером «Школа». Эйден озирается по сторонам, стараясь запомнить как можно больше, прежде чем направиться внутрь церкви, туда, где раньше располагалось все руководство Базара. — Эй, бродяга, если нужна койка на ночь, то тебе сюда, — смутно знакомый голос раздаётся со второго этажа. У перил стоит заметно постаревший Барни, покрытый ещё большим количеством шрамов. Что осталось неизменным — это узкие кожаные штаны, словно нарисованные на бедрах, и совершенно заношенная безрукавка поверх ядовито оранжевой майки-алкоголички, небрежно заправленной за пояс спереди. — А ты не меняешься, я смотрю. — качает головой Эйден, поднимаясь по лестнице. — Двадцать лет, и будто я не уходил. — Чего ты ожидал, Пилигрим? Что я отращу брюшко и подобрею? А вот нихуя не угадал. Барни по-свойски подваливает обниматься, и Эйден не колеблясь сжимает его в ответ. — Я даже не смел надеяться, Барни, — хмыкает Пилигрим. Барни тащит его волоком за собой, нон-стоп пересказывая все сплетни, накопившиеся за последние двадцать с лишним лет. — Так что хоть мы сначала были в ахуе, что ты дал миротворцам захватить почти все районы Вилледора, но, как оказалось, Райнер — нормальный мужик, если с ним добазариться. Эйден с сомнением качает головой — его собственный опыт с Хуаном говорил лишь о том, что того берет лишь подкуп. — Видишь ли, он гарантировал безопасные улицы в обмен на стабильные поставки провизии. Все сыты и довольны. Не все улицы, конечно — и ремонт линий ламп каждый раз превращается в ебаную клоунаду, но Райнер слишком любит свое винишко и сыры, поэтому говнится только для виду. — И ты с ним договорился? Сам? — Эйден тяжело плюхается в стопку тюфяков, смирившись с тем, что уйти с Базара ему пока не дадут. — Сначала переговоры вела Софи, а мне пришлось… взять все на себя позже. Барни мрачно загремел кружками и пилигрим уже было хотел отказаться от алкоголя, но когда нос учуял аромат яблочного сидра, принял полную чашку. В голове было шевельнулся вопрос, но он быстро затолкал его подальше. Может, потом. Если потребуется экстренно сменить тему. — Софи… ее нет? — осторожно спрашивает Эйден, отпивая прохладный напиток. — Уже двенадцать лет как. Ее отряд застрял в метро. — Соболезную. — Это уже древняя история, Пилигрим, но спасибо. Так что привело тебя назад? Я думал, ты уже давно где-то в темной зоне кости глодаешь. — Барни привычным жестом вливает в себя сидр, словно это вискарь. Старые привычки сложно побороть. — Я… так почти и вышло. Пока я не нашел группу врачей, занимавшихся поисками лекарства. — И тебя вылечили?.. Черт, пилигрим, это было бы кстати. — мужчина оживился, придвигаясь ближе. — Лекарства нет, Барни. Все средства способны лишь облегчать симптомы, но по прогнозам если не будет новых штаммов и мутаций, то через десять или двадцать лет вирус сойдет на нет. Зараженные не бессмертны и плодятся только передавая вирус. Если никто не будет заражаться… Эйден не заканчивает мысль, наблюдая за тем как меняется в лице Барни. — Это хорошая новость. И ты не ответил на вопрос. — Это мой дом, Барни. Я такой же вилледорец, как и ты, — немного жестко отзывается мужчина, медленно глотая сидр, чтобы оттянуть момент. Однако Барни, к досаде Эйдена, гораздо более проницателен в том, что касается пилигрима — черта, которая неимоверно раздражала тогда и не меньше бесит сейчас. — Он в Сентрал-Луп, — за между прочим произносит Барни, буравя внимательным взглядом. Эйден тщательно сдерживается, чтобы не закатить глаза, но в итоге решает, что оно того не стоит. Барни усмехается, довольный своей маленькой победой. — Двадцать. Один. Год прошел. И ты все еще готов бежать за его престарелой задницей. — Тебе до сих пор это покоя не дает? — Эйден качает головой. — Слушай, я вернулся в Вилледор, чтобы осесть. Путешествовать становится сложнее с каждым годом. Я не молодею. Под пристальным взглядом ему становится некомфортно, и он прячется за кружкой, обдумывая свои же слова. — В Олд Вилледоре много места. — Ладно. При одном условии — минимум соседей. У меня… кошмары. Пустая кружка в руках у Барни аж повисает — тот явно не ожидал, что Эйден так легко согласится. 1:1.***
Следующую неделю Эйден бродит по Олд Вилледору, предается воспоминаниям и думает о том, что делать. Или не делать. Здравый смысл подсказывает сидеть спокойно и не рыпаться — на улицах его не узнают, хотя он опасался, что Барни растрезвонит всем о его прибытии. Единственный человек, узнавший его практически сразу — Майя, хотя Эйден сначала долго не мог понять, откуда это женщина такой явно бандитской внешности с замашками гопника его знает. Двадцать лет — большой срок. Долго оставаться неузнанным, однако, не удается — на десятый день пребывания в Вилледоре ему под дверь утром подсунули письмо. Уже по одному конверту Эйден догадывается, кто его прислал — Хуан приглашает в гости и не принимает отказ. Естественно, Эйден устраивает выволочку Барни, но тот ни капли не выглядит пристыженным. — Поезд на Даунтаун уходит через двадцать минут, — сообщает Барни и криво ухмыляется. Эйден фыркает и не прощаясь бежит в метро, заскакивая в вагон вслед за разношерстной толпой. Состав едет медленно, делая остановки перед каждым щитом — поднимающимся, чтобы пропустить поезд и затем тяжело падающим на место. И объективно Эйден понимает, зачем так сделано — у каждой секции свое питание, и в случае чего можно локализовать возможную проблему. Но весь процесс занимает какое-то совершенно безумное количество времени, и в Сентрал-луп они прибывают уже после обеда. — Для пересадки на другую ветку, пожалуйста, проследуйте к южному переходу. Ближайший поезд до Уорфа отправляется через тридцать минут. Сонного вида диспетчер в потрепанной форме миротворцев повторяет объявление еще два раза, пока Эйден решает, хочет ли он терять полчаса или быстрее доберется поверху. Но станция метро в Уорфе выходит прямо на базу миротворцев… Практичность побеждает, и Эйден размеренно следует за торговцем курами и полудюжиной семей, тоже направляющихся на другую ветку метро. Ему даже удается подремать до самого прибытия — и даже без кошмаров на этот раз, спасибо шуму метро и толпе пассажиров.***
Почему он думал, что уж в этот раз все будет иначе, известно одному богу. Эйден изо всех сил пытается не злиться, но. Двадцать лет, а Хуан все также невыносим и одновременно убедителен. Не то чтобы ему пришлось сильно стараться, учитывая, что на кону жизни, но сам факт. Пилигрим аж вибрирует от недовольства, но он исправно бежит в сторону Х9, куда сутки назад ушел отряд Хуана в сопровождении Ночных бегунов на разведку. Как они еще не перебрали весь город по винтику за двадцать-то лет — ему просто непонятно. Эти вопросы он прибережет на потом. Уровнем ниже земли ему попадается несколько людей Хуана — потрепаны, напуганы, но практически все целы и с неплохой добычей. Заблокировавшие им выход летуны разлетелись как кегли — Эйден нетерпеливо расшвырял их, покрыв коричневыми пятнами стены и пол. — C'Est Un Pèlerin! — прокатывается шепот среди уцелевших. — Да-да, это я. Где остальные? — нетерпеливо спрашивает Эйден. Лидер отряда — женщина в возрасте, с копной курчавых седых волос и руками по локоть в крови расстроенно качает головой. — Hakon a été blessé en nous couvrant. Loan et lui sont restés dans le tunnel technique pour attendre de l'aide. — Я… ничего не понял. — Désolé, l'or. Мы попали в самое гнездо зараженных на складе и только благодаря Хакону смогли выбраться. Они с Лоан на техническом этаже, ждут подмоги. Месье Райнер обещал прислать помощь и не подвел. — женщина крепко обнимает его, прежде чем собрать своих людей и направиться на выход. В шахте лифта, куда Эйден влезает, чтобы спуститься ниже, слышно шипение и рычание зараженных — сквозь решетки вентиляции видно, что это бывший персонал объекта, военные, врачи, персонал в гражданском. Все они больше напоминают ходячие скелеты, едва переставляющие давно атрофированные конечности, но среди них тут и там рыскают летуны, время от времени выхватывающие из толпы кусаку, тут же разрывая его на куски и пожирая. Что ж, это объясняет, почему почти сорок лет изоляции их никак не истощили — столько перекусов бродит на бесчисленных этажах военного объекта. Дорога к тоннелю выложена УФ-лампами, так что добраться до места назначения оказывается нетрудно. Эйден, однако, колеблется, можно сказать, волочет ноги. Какой будет их встреча? Готов ли он? Но услышав стоны и кряхтение, он тут же ускоряется, отметая на задний план все лишние мысли. Он подумает об этом потом, в безопасности своего убежища в Олд Вилледоре, после того как устроит взбучку Хуану, не предупредившему его заранее о ситуации на Х9. — Хакон, нам нужно двигаться. Генератора не хватит еще на сутки, мы не рассчитывали разбивать здесь лагерь. — Тебя ничто не держит, птичка моя. Может, я дождусь подмоги, а может, истеку кровью раньше. Нам двоим не нужно погибать тут. — Я тебе сейчас втащу, Хакон. Не посмотрю на то, что ты ранен. — Давай, издевайся над раненым! От звука пощечины Эйден сочувствующе морщится и прибавляет шагу. За двадцать лет не поменялось… ничего. — Хорошо вы тут устроились, уютненько. — невозмутимо произносит Эйден, залезая в ярко освещенную уфешками щитовую. — Лоан, у меня от твоей пощечины галлюцинации. Довольна? — Хакон качает головой, растирая щеку. Женщина бросается с объятиями, и Эйден надсадно охает, принимая на себя ее вес. — Или нет. Какое-то время повисает тишина, пока Эйден разглядывает лежащего на полу мужчину — перевязанную, но явно кровящую рану на бедре, серый жилет, видавший лучшие времена, пронизанную белыми нитями седины шевелюру и бороду и словно застывшие во времени и вечно молодые черные глаза, взгляд которых, кажется, проникает в самое нутро. — Как?.. — выдавливает из себя Лоан наконец и вцепившись в куртку, трясет его как котенка. — Где ты был? Почему не пришел раньше? Мы думали, ты… окончательно обратился. — Почти так и вышло, — Эйден садится на пол, игнорируя грязь и уже привычную боль в спине. — Я странствовал из поселения в поселения, доставлял посылки. Делал то, что делают пилигримы. Искал… лекарство, наверное. Что-то, что не даст мне сорваться. — Раз ты вернулся, значит, ты нашел что искал? — недоверчиво уточняет Лоан. — И да, и нет. Вирус неизлечим. Даже лошадиные дозы так называемой вакцины лишь снимают симптомы на какое-то время. Я знаю, я пробовал. В Эссене группа бывших исследователей ВГМ пыталась мне помочь — но в итоге им помог я: штамм, который мне вколол Вальц… его удалось усмирить. Есть побочки, и я подробнее могу рассказать, когда мы выберемся отсюда. — Забирай Лоан и уходи. Я не смогу карабкаться с этой раной, мы слишком глубоко под землей. Пока Лоан и Хакон продолжаются переругиваться, Эйден подсаживается ближе и осматривает повязку — ткань напитана кровью, и судя по тому, что мужчина практически не шевелится, чтобы не сделать себе больнее, внутри рваная рана и возможно перелом. — У меня есть решение. — Ты, как рыцарь в белых доспехах, потащишь меня на себе? Извини, малыш, но болевой шок убьет меня раньше, чем ты меня допрёшь до шахты. Эйден вздрагивает от давно забытого «малыш». И эти мысли тоже лучше отложить на потом. — Ты сам сможешь дойти, Хакон. — Не знаю, заметил ли ты, но у меня тут не легкая царапина, — возражает Хакон, обводя рукой повязку. — В мой первый серьезный приступ после ухода из Вилледора я был в Эссене, доставил со Спайком оборудование. Я начал обращаться прямо там, в лаборатории. Покалечил двоих и… загрыз Спайка. Охрана уложила меня, размозжив голову. Через сутки и я, и Спайк очнулись как ни в чем не бывало в карантине. — Эйден раздвигает волосы за ухом, показывая прямоугольный шрам. — Пожарный топорик вошел на четыре дюйма. У Спайка была вырвана гортань. Все срослось. — Не может быть, — Лоан неверяще качает головой. — Вирус… ты хочешь сказать, что он исцеляет? — Хакон, тебе напомнить, как ты спустя четыре дня после ранения Лазарем бегал как ни в чем не бывало? — раздраженно фыркает Эйден, стараясь незаметно потянуться и снять напряжение в спине. — Это благодаря ингибиторам. Шесть штук пришлось вколоть. И я после вообще перестал их колоть. У тебя завалялся шприц с вирусом? Пилигрим переглядывается с Лоан, до которой практически сразу дошло, к чему ведет Эйден. — Никто даже под страхом смерти не будет тиражировать эту дрянь, иначе человечество обречено. ВГМ уже и так постарались. — Тогда… — Хакон застывает с открытым ртом и позабыв о ране, пытается отодвинуться и тут же болезненно рычит, хватаясь за ногу. — Да. Эйден, скорее кусай его и будем выбираться отсюда, запаса топлива в генераторе вряд ли хватит надолго. — Мне нужно его согласие, Лоан, — возражает пилигрим. — Это не прививка от гриппа, это навсегда. Я уже пять лет живу с побочками. Если он готов… — Я его подержу, кусай, Эйден. И потом все моральные дилеммы решите на поверхности и расскажешь о всех побочках, когда никто не будет на грани смерти! Хакон возмущенно пытается вмешаться, потому что решать ему, но Лоан определенно считает иначе. — Вирус не должен пойти дальше, ты понимаешь? — настаивает Эйден. — Ты… так хочешь, чтобы я его спас? Вы вместе? Поэтому ты так настаиваешь? — Когда ты ушел, Эйден, и бросил нас, мы пытались. Но оказалось, что мы оба… привязались к одному человеку, в отсутствие которого между нами получилась только дружба. — Лоан, замолчи, Эйден, хорошо, я согласен, кусай, и покончим с этим раз и навсегда, — Хакон до синяков сжимает руку Лоан, глядя в сторону. — Нет уж, все карты на стол. Ты, блять, бросил нас, и я понимаю почему. Я простила тебя давным-давно. И я живу дальше. А он — нет. Ты думаешь, это первый раз за двадцать лет, когда он вляпывается в смертельно опасное дерьмо? Черта с два! Так что сейчас ты вылечишь его своим гребаным вирусом, а потом вы поговорите наконец! Эйден шумно сглатывает, пытаясь переварить все сказанное. Уфэшки тускнеют, и это явно сигнал к действию, пока они не оказались в абсолютной темноте. Он придвигается ближе и прикасается ладонью к шее Хакона прямо над пульсирующей яремной веной. — Мне придется… сюда, чтобы вирус быстрее разошелся по организму. Мне жаль, правда, — добавляет пилигрим и впивается зубами в плоть. Несколько мгновений ничего не происходит, и когда Эйден отстраняется, по шее за шиворот Хакону стекает струйка крови. — Держи его, Лоан, — он опускает тяжелую ладонь на грудь, а другой обхватывает затылок. Первые спазмы заставляют мужчину выгнуться, и если бы не вовремя подставленная рука, он бы ударился о стену головой. — Вот так. Прости, прости, пожалуйста… Хакон пытается вырваться из цепкой хватки, но с каждой секундой думать становится сложнее — по венам словно течет огонь, направляясь к ране на ноге, и жжет, жжет невыносимо сильно. Его воплям из-за стенки вторят зараженные, царапая и колотя по металлическим панелям. Уфэшки еще бледнеют, и Эйден тревожно напрягается — счет идет на минуты, и, молча переглянувшись с Лоан, они синхронно подскакивают. Хакон вяло стонет, когда Эйден поднимает его на руки и несет к шахте лифта в свете неуклонно угасающих ламп. Лоан замыкает процессию, зорко высматривая особо наглых зараженных. Света ламп хватает почти до поверхности — Эйден инструктирует Лоан, откуда в рюкзаке взять одноразовые фонари, и вооружившись ими они добираются до уровня, где был отряд Хуана. Генератор глохнет, погружая их в абсолютную темноту, и Лоан тут же включает фонари, бросая их под ноги. У входа их поджидает патруль миротворцев, и Эйден с облегчением передает свой ценный груз им, тяжело оседая на грязный асфальт. Боль в спине почти ослепляет, и какое-то время он не слышит и не видит ничего вокруг, отсчитывая до сотни и обратно и крепко стискивая зубы. — Эйден! Эйден, ты меня слышишь? Черт, я не знаю, чем тебе помочь, — голос Лоан наконец прорывается сквозь гул в голове. — Ничего… не сделать. Только… переждать. — Давай, большой мальчик, я помогу тебе дойти, на базе в кровати тебе будет гораздо лучше. Черт, ты стал еще тяжелее. Чем вас в дороге кормят? Броневиками? Танками? Ты гантели на завтрак ешь? Святые щи, ты словно из металла отлит. Лоан продолжает что-то нести о том, какой он тяжелый, но Эйден отключает внимание. Во рту привкус чужой крови, а спина норовит прикончить его невыносимой болью. — Вот так, ложись, это самое мягкое, что я смогла придумать. Под спиной что-то подозрительно шелестит, но Эйдену едва хватает сил держать глаза открытыми и слушать, поэтому он послушно распластывается, глубоко вдыхая и шумно выдыхая.***
Кто-то гремит посудой рядом, и Эйден с трудом разлепляет глаза, чтобы отчитать того, кто не дает ему спать. Первое, что он видит — это мусорные пакеты, в груде которых он, оказывается, все это время спал. — Бля, Лоан… почему мусор-то?.. — ворчит мужчина, перекатываясь в сторону, чтобы выбраться из кучи. — Тебя скрутило так, что врач уже хотел колоть наркотик, чтобы снять боль. Оказалось, что на мягких пакетах с вещами из прачечной тебе комфортнее всего лежать. Эйден поворачивается на голос и долго вглядывается в размытое пятно с голосом Хакона. Детали постепенно проступают в тусклом свете комнаты — тот определенно без штанов, на ноге свежая повязка, а длинная толстовка квотербека едва прикрывает бедра. — Я смотрю, ты меня очень рад видеть, — намеренно медленно окидывает его взглядом Эйден. Хакон запинается поворачиваясь и возмущенно таращится, одергивая толстовку ниже. — Это уже удар ниже пояса, малыш! — Прости, вырвалось. Как нога? Мужчины молча смотрят друг на друга, Хакон рассеянно касается шеи в том месте, где его укусил Эйден — на коже лишь бледно-розовый отпечаток зубов. — Зажила. А повязка — чтобы не было вопросов. И у меня две недели больничного, щедро оплаченного Райнером. Слушай, то, что сказала Лоан… Двадцать лет — очень большой срок, ты не… Ты ничего мне не должен, и я действительно рад тебя видеть, как бы ты не трактовал мои слова. — Во-первых, мне сорок четыре, Хакон. Завязывай с этим «малыш». Во-вторых, я… скучал. Как бы ты не трактовал мои слова, — повторяет Эйден и честно пытается встать, но даже после отдыха на мягком спину клинит, и он чертыхается, заваливаясь на бок. Хакон осторожно приближается и после паузы протягивает руку, чтобы помочь подняться. Оказавшись на ногах, Эйден первым делом крепко обнимает стушевавшегося Бегуна и не сдерживает улыбки, когда тот вцепляется бульдожьей хваткой в ответ. — Черт тебя побери, пацан. Все с ног на голову переворачиваешь одним своим появлением. Он что-то еще бормочет, возмущенно поначалу, затем горько и шумно шмыгая носом, затем тихо и обреченно — накопившиеся за два десятилетия слова никак не заканчиваются, и Эйден терпеливо обнимает его, потираясь щекой о мягкую шевелюру и плечо. — Я вернулся. Насовсем. Если ты готов мне дать шанс. — Ты так говоришь, как будто тебе кто-то даст снова смотаться. Малыш, — последнее слово Хакон произносит почти угрожающе, и Эйден не успевает возразить, потому что его перебивает самый отчаянный в мире поцелуй. Не то чтобы ему было с чем или кем сравнивать.