Одержимость

      Сынмин сминает исписанный лист бумаги, выкидывает его за спину, принимается выводить аккуратные строчки уже на новом. Буквы складываются в слова, слова в предложения, а предложения причиняют тупую, ноющую боль, под рёбрами; она набухает и расползается по организму. Имя этой боли — Хван Хёнджин. Который год назад возник в жизни Сынмина: поселился сначала в разуме, потом переехал в сердце, оттуда сполз под рёбра и расцвёл кустом красных роз. То, что куст оказался с шипами, Ким понял не сразу.       Именно Хёнджин научил писать о боли. Складывать исписанные листы в конверт и сжигать. Ещё позже младший понял, что конверты можно топить, закапывать, разрезать на маленькие кусочки или отправлять на чужие адреса. Сынмин искренне желает, чтобы чувства и мысли, покоящиеся на сотнях и тысячах испорченных тетрадных листах, так же легко пропадали и из головы. Ким клянётся: это последнее, больше он не будет терзать себя и бумагу.       «Помнишь, как мы познакомились? Двадцать второго сентября прошлого года. Скорее всего — нет. Зато я тот день помню отлично и, кажется, уже не смогу забыть; мой день рождения. Друзья уговорили пойти в клуб, и сами же спустя час расползлись по углам, забыв об имениннике. Громкая музыка, пьяные крики, чужие прикосновения, духота и отвратительные на вкус коктейли. Я добирался до выхода словно вечность.       Кто же знал, что не следовало отрывать взгляда от пола под ногами.       Ты стоял, облокотившись о барную стойку. Позади сцена, яркие огни обрамляют силуэт второй кожей. Пальцы, усеяны кольцами. На губах всполохами переливается блеск. В глазах вместо зрачков притаились бесы. Может быть, светомузыка выжгла на сетчатке твой образ: поэтому забыть и не получается?       Стоило тебе на меня взглянуть: окинуть заинтересованным взглядом снизу вверх; как я тут же понял — пропал и лучше бежать. Помню, как ты приближался. Плавный, грациозный и мягкий. Но остаться на месте заставило совершенно иное — неописуемая сила во взгляде. Ты знаешь, какой эффект производишь на людей.       Но я тогда подумал — перепил: ведь почувствовал подобное к незнакомому человеку. Всю ночь ты улыбался, рассказывал о себе, друзьях, работе, учёбе. Поглощая коктейль за коктейлем, я не мог оторваться, проглатывал каждое слово вместе с алкоголем.       И всё же, не был пьян вусмерть: ведь помню каждое прикосновение. Как ты ведёшь ладонью по бёдрам, касаешься губами шеи. С той секунды лишь желание играло роль. Всю дорогу до квартиры получалось думать только о тех нежностях, которые ты, не переставая, шептал. Я должен стать для тебя кем-то, пусть и на короткий миг — вот чего мне хотелось.       Это не любовь. Думаю, подходящее слово только одно — одержимость. Ненормальная. Животная одержимость.       Врать бессмысленно, секс получился потрясающим. Всё, касающееся тебя, всегда оказывалось потрясающим, но секс — особенно. Ведь он — то единственное, что не строилось на лжи и иллюзиях. С самого начала я ошибочно принимал каждый вдох за чистую монету, примерял на себя, не догадываясь о заготовленном».       Сынмин оглядывает написанное скептическим взглядом. Лист шуршит, загибается углами в разные стороны, словно пытается стряхнуть слова. Ким трёт глаза, но картинка, как стоп-кадр кинофильма: яркая, живая и настоящая. Неважно сколько пройдёт времени и уже прошло; сколько останется позади исписанных листов. Каждое слово ляжет в памяти витиеватым узором, отпечатается на подкорке, превратив душу в изрезанное чужими руками дерево.       «Ты поступил омерзительно. Ушёл, не оставив записки или номера телефона — сбежал. Я тебя не виню: глупо ожидать от пьяного знакомства в паршивом клубе романтической истории. Но ты — высокомерный и дерзкий; бегство из чужой квартиры, как от самого постыдного — тебе не подходит. Опять же: ты не виноват. Ведь этот образ я выстроил самостоятельно, подстраиваться под него нет необходимости.       Мне было обидно — единственное, что ты должен понять.       Иногда я задаюсь вопросом: поступил бы ты иначе, если бы узнал о моих чувствах? Наверное, нет. Ты — Хван Хёнджин: гордый, надменный, высокомерный принц, который никогда и никому не должен объяснять причины своих поступков. Жаль, что очевидное стало слишком поздно.       В то утро я выкинул постельное бельё, помыл полы несколько раз вонючим раствором, даже нос пощипывало, и зарёкся больше не пить. Избавился от всего, что хоть как-то могло напомнить о тебе или прошедшей ночи. Кроме мыслей.              Стоило в толпе мелькнуть похожему силуэту, как я неосознанно ускорял шаг. Мечтал взглянуть в твои глаза при свете дня и убедиться, что ты не наваждение. Увидеть пустоту, а не привлекательный блеск неведомой тайны. Весь ты, с головы до пят, являлся и являешься для меня сломанной головоломкой, которую не по силам разгадать.       Почему ты вернулся во второй раз?       Теперь, когда ответ очевиден, мне смешно от собственных мыслей. Я верил, будто стал для тебя чем-то заманчивым. Но ты не нуждался во мне — наоборот: это я зависел от тебя. Возвращаясь, ты был уверен, что я не откажу. Позволю сделать с моим телом что угодно, даже ещё хуже: позволю запачкать и душу.       Вероятно, когда ты копался во мне, выискивая что-то, не заметил сердце и вырвал его за ненадобностью. Ведь откуда тебе знать, как выглядит сердце, если у тебя его нет?»       Тонкий лист рвётся под сильным нажатием чёрного стержня, вопросительный знак скатывается вниз, задевая следующую строку. Сынмин смотрит на подрагивающие руки, и со вздохом оборачивается назад. На часах шесть вечера.       Убрав ручку в сторону, Ким вырывает тетрадный лист, сворачивает пополам и запихивает в желтоватый конверт. Такие сто́ят в несколько раз дешевле и не принимаются на почте, если вдруг приспичит отправить.       Уже на кухне Сынмин достаёт чай из картонной упаковки и, пока вода неспешно закипает, листает ленту инстаграма, пролайкивая каждую фотографию со смешными щенятами. Чай с мятой и бергамотом, Хёнджин его ненавидит, а вот Киму наоборот нравится. На ужин Рататуй в котором баклажанов больше нужного. Сынмин знает, что детское поведение не поможет забыть, но в мозгу взрываются крохотные гейзеры с начинкой из счастья: ведь Ким любит то, что Хван ненавидит. Словно демонстрируемые различия докажут — им с самого начала оказалось не по пути.       «Бессмысленно лгать, но мне хотелось верить, что твоё возвращение — знак. Так отчаянно нуждался в человеке, который примет тебя таким, какой ты есть, что, получив — испугался. В том, что никто не научил тебя любить, нет твоей вины, поэтому я не сержусь. Любил так, как умел — уничтожающе.              Ту ночь, наверное, тоже не помнишь? Даже после захода солнца стояла жара и находиться в разогретой квартире казалось пыткой. Я собирался прогуляться, подышать свежим воздухом, но ты всё испортил.       Сидел на скамейке у моего подъезда. Пьян, но не настолько, чтобы перепутать адрес или подъезд, но достаточно, чтобы не вспомнить номер квартиры и этаж. И всё так же в твоих глазах пылало желание, в котором грелись бесы. Дежавю. Следовало пройти мимо, но я замер. Всё перед тобой замирало и останавливалось, как я мог стать исключением? Каждый твой шаг плавный и тягучий. Это ещё одна непостижимая тайна: неважно, сколько выпьешь, грациозность, будто родилась с тобой, струясь по венам вместо крови.       Если выбирать из всех дней, когда ты оказывался рядом, этот полноправно самый худший. Ты, такой милый и ласковый, переплёл наши пальцы, шептал о том, как скучал, оставляя крохотные поцелуи за ухом. А потом произнёс чужое имя и даже не заметил.       Вероятно, произносить его имя, для тебя сродни дыханию — чертовски обыденная вещь. Вот почему тот день самый худший: ведь именно тогда, я чётко осознал своё место в этой истории.       Только спустя несколько бессонных ночей, я сложил одно с другим. Феликс — имя, произнесённое ещё в клубе, тот самый парень, с которым у тебя сложные отношения. Почему же ты из раза в раз продолжал спать со мной, если в твоих мыслях жило чужое имя? Почему причинял боль не только себе, но и двум другим людям, которые в тебе нашли нечто важное? Наверное, потому что ты — чёртов мудак, Хёнджин. Но я не виню тебя. Не могу.       В ту секунду, когда услышал чужое имя, следовало поступить иначе: оттолкнуть и уйти. Но я лишь крепче обнял тебя и вновь позволил зайти в квартиру. Подписав личный смертный приговор и немое соглашение на участие в твоих играх. Ты вырвал моё сердце, смешал его с другими в своей коллекции и начал жонглировать. Я ни разу не остановил тебя, хотя возможностей представлялось немало, поэтому и не виню.       Мы тогда вновь переспали, я помню всё, как в замедленной съёмке. Ты осыпал комплиментами и лез целоваться. Твои губы — настоящая пытка, а вкупе с руками — прямая дорога на тот свет. Каждое прикосновение обжигало и клеймило. Я хотел принадлежать тебе. Желал стать тем, чьё имя ты будешь произносить изо дня в день.       Несмотря на огонь в глазах, ты всегда был нежен. Оглаживал линию скул, прежде чем поцеловать. Аккуратно царапал позвонки, наслаждаясь реакцией. Выцеловывал мокрые дорожки от сосков до члена. Всегда проверял, достаточно ли я растянут и расслаблен. Знаешь, что я делал каждый раз, когда ты уходил? Убеждал себя, что о тех, кто для простого секса, так не заботятся. Сам копал себе яму. Она получилась такой глубокой и широкой, что в ней для двоих хватит места».       Сынмин моет посуду неспешно. Ручка без колпачка торчит за ухом, поверни голову вправо и на виске останется след от пасты. Значительно исхудавшая тетрадь покоится на кухонном столе, теперь в ней на один лист меньше, а в голове Кима на один сюжет больше. Думать о прошлом и не представлять идеальную версию событий, даётся с трудом. Вопросы, поселившиеся на бумаге, оживают и сами на себя отвечают. А закончив вещать, превращаются в гвозди, навсегда оставаясь в мозгу. Сынмин уверен, что если просветить его через рентген аппарат, то во всем найдутся такие гвозди, и на каждом окажется выгравировано имя Хёнджина.       День близится к завершению и Ким вновь тянется к ручке. Ритуал, помогающий уснуть.       «Отдам должное: после второй ночи ты не сбежал. Но я всё равно не мог сомкнуть глаз, боялся пропустить момент, когда за тобой закроется дверь. Переживал, что ты растаешь как мираж, стоит первым лучам солнца коснуться твоих волос на подушке.       Ты красивый, особенно когда спишь. Готов поспорить, что тебе это говорили чаще, чем мне желали доброе утро за всю жизнь. Безмятежное спокойствие лишь в моменты сна. Повезло увидеть подобное.       Наверное, вру сам себе, но проснувшись в твоих глазах я видел искру боли. Она промелькнула всего на секунду, тут же утонула во флиртующем смехе, игривой улыбке и лёгких прикосновениях. Ты никогда не демонстрировал других эмоций, словно их попросту не существовало.       Мы обменялись номерами. Посмеиваясь, ты подписал мой номер как «конфетка». Говорят, если часто называть кого-то по имени — привязываешься, придаёшь смысл. Может быть, поэтому я никогда не слышал от тебя своё имя? Или всё в тебе уже было занято кем-то другим?              Теперь, вспоминая то утро, продолжаю лишь представлять, как следовало поступить. Разузнать о Феликсе и ваших отношениях. Кто я для тебя и как долго мы собираемся продолжать. Но вместо вопросов, вслушивался в твой голос, пожирал каждую выдаваемую эмоцию и не подозревал, сколько в этом лжи.              Ты лгал каждую секунду и вот за это я тебя и ненавижу.              Когда ты неспешно покинул квартиру, я принялся проверять твои слова. Искал в интернете адреса, смотрел панорамы, сравнивал с твоими описаниями. Разглядывал проложенные маршруты на карте, воображая, как ты идёшь по ним. Чем больше ты говорил, тем сильней я нуждался в подробностях. Мне хотелось знать всё: что нравится и что ненавидишь, чего желаешь и от чего отказался. Потому что я верил — если буду знать о твоей жизни — стану ближе. Ты никогда не говорил о семье, не рассказывал о друзьях детства и школьных годах. Всё, что ты вспоминал, касалось лишь настоящего. Вечные тусовки, горы алкоголя, лёгкие наркотики, учёба на последнем курсе, и безостановочное веселье, без минуты в тишине и покое.              Лишь о каникулах в Австралии ты неизменно рассказывал с трепетом. Единственный кусок прошлого, который позволил увидеть. Поехал на пару недель подтянуть язык и отдохнуть, а остался на четыре месяца. В тот момент, когда с твоего пьяного языка слетело имя «Феликс», и в тот день, когда рассказал об Австралии, я сам сложил два и два. Вышло не четыре — вышло лишь причинить себе боль.              Ты очень любишь оставлять геолокации под своими фотографиями. Конечно, я мог не искать. Вообще много чего мог не делать по отношению к тебе, но посмотри, где я нахожусь. Феликс — милый ангел, с очаровательной улыбкой, искрой жизни в глазах и блёстками сердечками. Под вашей последней совместной фотографией была подпись: «Ликс и Джини. Целых три года», а дата под ней — двадцать второе сентября.              Ваша годовщина, день нашей с тобой встречи и мой день рождения.              В то время я хотел видеть в этом знак свыше, твердил себе — судьба. Но сейчас хочу понять лишь одно: почему тебе оказалось мало одного человека?»              Спать не хочется, но Сынмин знает, это лишь привычка, появившаяся из-за Хёнджина, но не ушедшая вслед за ним. Со временем превратилась в очередное напоминание о собственной слабости. Ким перевернул собственную жизнь вверх тормашками, чтобы соответствовать. Подушка встречает мягкостью и прохладой.              Утром приходит долгожданный дождь, приносит с собой прохладу и чувство лени. Сынмин валяется под одеялом, листает ленту, изредка отвечая на сообщения. Тетрадь лежит в том же самом месте. При взгляде на неё в груди расползается липкое чувство беспомощности, и отогнать его не получается. Поэтому Ким тянется к ручке, грызёт колпачок, вновь принимается заполнять пустые строчки.              «То, с какой лёгкостью ты давал понять, где на самом деле моё место — поражает. Помнишь, как однажды пришёл в четыре утра? Впервые я прямо спросил о твоих намерениях и получил ответ, который не пожелаю услышать даже врагу. Я — всего лишь твоя минутная слабость, мальчик для секса. Наверно, на моем лице в тот момент отразилось искреннее непонимание, ведь следующее, что ты спросил: неужели я не понял. Несмотря на отведённую мне с самого начала роль, я продолжал грезить, что смогу стать кем-то.              И чем чаще ты возникал на пороге квартиры, тем ярче становился твой образ в голове, и тем сильней тускнела моя собственная жизнь. Ты больше не заявлялся без приглашения: всегда предупреждал за день или два. Эти дни превращались в ад под названием ожидание.              Я жил по инерции: делал будничные дела, ходил на учёбу, встречался с друзьями, но мыслями находился рядом с тобой. Чем ты занят прямо сейчас? Выспался? Позавтракал? Стоило в моей жизни произойти чему-то, как я сразу думал о тебе. Как бы ты отреагировал на увиденное? Как поступил?              Даже квартира начала меняться под твои предпочтения, потому что мне хотелось превратить это место и в твой дом. Заметил, что на полках всегда находилось несколько сортов кофе, а сахар только кубиками? И свежие цветы, потому что тебе они нравятся.              Моё настроение начало меняться из-за твоих появлений, а я даже не замечал. Мы разговаривали, только когда находились вместе. Никаких звонков или переписок. Каждый раз, когда телефон вибрировал или писком оповещал о новом уведомлении, внутри меня из сотни кирпичиков выстраивался парящий за́мок, но если на экране я не видел твоего имени, то за́мок тут же превращался в руины и рассыпался в пыль.              Меня изнутри сжигали сомнения и переживания, ведь что угодно могло помешать нашей встрече. Я прокручивал эти мысли так часто, что в какой-то момент они превратились в навязчивые образы. Поэтому каждый раз, когда до твоего прихода оставались считанные часы, я сидел на кровати, стараясь лишний раз не двигаться.              Когда рассказал об этом, ты лишь отмахнулся. Посоветовал записывать и сжигать. Забавно, разве нет? Пока я жил твоими мыслями и желаниями, ты ни разу не поинтересовался чем-то, кроме моего тела.       Помимо сахара дома появилось больше часов. Ты никогда не задерживался дольше трёх часов, а то совместное утро оказалось первым и последним. Зная о том, где моё место, следить за утекающим временем особенно болезненно».              Строчки даются с трудом, понимая, что вместо облегчения они приносят лишь страдания, Сынмин направляется в душ. Кафельная плитка холодная по сравнению с тёплым телом, отчего по спине ползут мурашки. На завтрак кофе и тосты, в университете между парами можно успеть поесть полноценно. Тетрадь с собой Ким не берёт, нечего ей своей тяжестью портить окружающий мир. Там, за дверями квартиры, Сынмин — другой человек. Тот, кто давно справился: простил, отпустил и продолжает жить дальше.              Прошлое никуда не денется, дописать можно и вечером.              «Единственное, что я ненавидел больше, чем ложь — секунды, в которые ты уходил; минуты, в которые за тобой закрывалась дверь; часы, в которые я приводил спальню в порядок; вечера, в которые я рыдал, сидя под струями воды в душе.              Мне казалось, что после наших встреч ты меняешься, но изменения происходили лишь во мне. Я влюблялся, продолжал ждать подобного в ответ, твердил как мантру одно и тоже. Когда регулярно занимаешься с кем-то сексом, тяжело избежать банальной привязанности, а она перерастёт в любовь.              Только я не учёл, что такие, как ты, не знают о привязанности и треть того, что доступно другим людям. Поэтому винить в произошедшем только тебя — неправильно. Я тоже участвовал в этом представлении, играл в нём главную роль, хоть и не первый вышел на сцену.              Если мы не виделись слишком долго, я сходил с ума. Постоянно витал в облаках, воображая новую встречу, рисуя у себя в голове детальные образы. Не сосчитать ситуаций, когда я отвечал невпопад или проезжал мимо нужной остановки, потому что вспоминал твои губы на своей шее.              И каждую ночь, когда приходилось засыпать в одиночестве, в голове тонкой нитью звенела мысль — ты больше не придёшь. Я не заметил, как страх потерять тебя перерос в безумие. Или не хотел замечать?       Надевать что-то красивое перед твоим приходом — превратилось в традицию. В шкафу десяток новых вещей, которые теперь остаётся только выкинуть. Но какая разница во что я был одет, если спустя пять минут ты уже оказывался занят моим телом?       Сам не знаю, чего добивался. Может быть, верил, что этим смогу тебя удержать. И когда план с одеждой провалился, я сменил тактику. Решил, что стану в постели тем, кого ты ни за что не захочешь бросить — идеальным любовником. Эта задумка провалилась ещё на стадии реализации. Учиться по порно роликам оказалось самой глупой мыслью, пришедшей в голову».              Сынмин отрывается от листа, разминает затёкшие плечи из-за неудобного положения и отвлекается на входящий вызов. По ту сторону трубки Чанбин — верный друг и надёжный товарищ. Именно он первым подметил странное поведение. Чем больше засосов появлялось на теле Кима, тем меньше он походил на себя. Чанбин знал всё: от исписанных болью листов до того, как сам Хван выглядит и где живёт.              Со объясняет, что закончил работу над нудным групповым. Предлагает принести еды и зависнуть с ней перед отупляющей комедией. Ким соглашается встретиться не раздумывая. Сынмин тянется к остывшему кофе и бумаге, в надежде записать пару строк перед приходом Чанбина и выкинуть плохие мысли из головы до следующего дня.              «Я всеми силами старался не выдавать своей одержимости. Замазывал засосы на видных местах, хотя следовало запретить оставлять тебе следы, как ты запретил это мне. Улыбался и смеялся. Старался не допускать мимолётных мыслей, и постоянно отшучивался: занят учёбой и возникшими из ниоткуда отношениями. Я боялся не осуждения, а спасения. Ведь спастись, означало потерять тебя. От подобных мыслей сердце колотилось в глотке.              Иногда, когда мне хватало смелости, я затрагивал тему одержимости в разговорах с другими. И стоило кому-то понимающе закивать на сухое описание, лишь отдалённо напоминающее реальность, я тут же чувствовал незримую связь. Ведь найти кого-то такого же — найти ключ к решению.              И представляя себя, в жалостливых объятьях другого человека. Лёгкость высказанной тайны становилась ничем. Искать утешения в чужих руках — отвратительно. Но ведь ты, Хёнджин, тоже искал утешения в чужих руках.              Когда задумываюсь о том, как много ты поменял во мне, становится до одури страшно. Я неосознанно копировал твою манеру поведения: жесты и интересы. Читая какую-то статью в интернете, постоянно касался пальцами губ. Я делал так всю жизнь или это твоё отражение? Не помню. Я терпеть не мог поп-панк без смысла, который вечно раздавался из динамика твоего телефона, но в другой вечер напевал строчки Аврил Лавин о разбитом сердце и синяках на коленях.              Твоё существование беспокоило меня гораздо больше, чем собственные проблемы и потерянный смысл каждого прожитого дня. Ты для меня не просто человек на ночь, бездумное развлечение, горячий мальчик, с персиковым блеском на губах. Ты стал моим смыслом, не приложив и толику сил к этому».              Чанбин встречает Сынмина тёплыми объятиями и лёгкими похлопываниями по спине. Ким впервые за последнюю неделю чувствует, как внутри него оживают позитивные эмоции. Со болтает без умолку: рассказывает о дипломной работе, унылых профессорах, переезде и подвальной студии звукозаписи, где он с двумя парнями записывают первый альбом. Сынмин охотно слушает, задаёт вопросы и даже пару раз искренне смеётся. Чанбин иногда кидает осторожные взгляды, но ничего не спрашивает.              Еда заканчивается ещё до того, как парни определяются с фильмом и Со решает заказать пиццу. Курьер появляется через тридцать минут. Сынмин замирает с карточкой между пальцев, когда поднимает взгляд и видит молодого паренька, чертами лица смутно похожего на Феликса. Чанбин странную реакцию замечает и моментально встревает, попутно закидывая курьера комплиментами и шутками. Разговора не избежать.              Со спрашивает о Хёнджине, потом о Феликсе и письмах. Сынмин на всё, кроме писем, отвечает честно. Чанбин лишь обнимает и твердит, что всё наладится. Где-то на середине фильма становится скучно, Со устало вздыхает и предлагает пойти спать. Ким вертится на кровати, пытается найти удобное положение, но сон не идёт. И проверив, действительно ли спит хён, младший уходит на кухню за чаем, попутно вытаскивая из закромов потрёпанную тетрадь.              «Наверное, мне следовало испортить твою идеальную жизнь.              Если бы я рассказал обо всём Феликсу: о сотне часов, которые ты провёл со мной. Смогла бы его боль разрушить тебя? Думаю, это моё искреннее пожелание. С другой стороны, если бы ты любил его по-настоящему, то стал изменять?              Уверен, именно эта мысль остановила меня от мерзких поступков. Ведь не хочу верить, что любил настолько сильно. Все эмоции принадлежали только тебе. Неважно что ты говорил или делал, я замирал, как олень в свете фар, терпеливо ожидающий смерти.              Я не чувствовал раздражения из-за придирок преподавателей и опаздывающего автобуса. Чужие страдания не заставляли сердце сжиматься. Жизнь перестала значить хоть что-то. Имело смысл лишь одно: рядом ты или нет. И когда ты был рядом, пусть это короткие три часа несколько раз в неделю, жизнь загоралась и переливалась, как новогодняя ёлка, украшенная шарами, электрической гирляндой и мишурой. В те минуты, когда мог ощущать твоё сердцебиение под своими ладонями, я жил».              Чужая рука на плечо ложится неожиданно, Сынмин давится воздухом и стыдливо оборачивается. Чанбин не злится, лишь качает головой, как игрушка болванчик. Щёлкает чайником, присаживаясь напротив. Ким чувствует, что должен оправдать себя и своё вранье, поэтому говорит правду. Чанбин хмурится, пожимает плечами, вероятно не верит.              Сынмин откладывает тетрадь в сторону, смотрит в глаза напротив и извиняется. Он, правда, в порядке, просто письма без адресата превратились в традицию, незыблемым указателем на уходящее время. А ещё так проще засыпать и существовать. Со выслушивает, допивает чай и снова зовёт спать. В этот раз Ким засыпает моментально.              Спят оба до обеда, а просыпаются от звонка телефона. Чанбин отвечает с неохотой, но стоит звонкому голосу по ту сторону запищать о каком-то бите и гениальности хёна, как Со буквально сдувает с кровати. И уже через пятнадцать минут он покидает квартиру с куском пиццы во рту. Сынмин улыбается от уха до уха, когда смотрит в окно и видит Чанбина, уносящегося в сторону метро. Настрой сбивает тетрадь, лежащая на кухонном подоконнике.              «Вспоминая твой образ жизни, становится очевидно: ничего бы у нас не вышло. Не было и дня, когда ты приходил ко мне трезвый. Алкоголь и наркотики, я возненавидел их, но в то же благословил. Думал, что, если бросишь употреблять, больше никогда не придёшь ко мне.              Даже спустя столько времени мне непонятно, почему твой выбор пал на меня. А когда спрашивал, ты лишь пожимал плечами или игнорировал. Сухие ответы на каждый вопрос стали чем-то незыблемым. Лишь об Австралии ты говорил часами, с искренним счастьем в глазах. И даже зная причину, я не мог перестать слушать.       В тех крохотных предложениях, обращённых ко мне, я выискивал тайный смысл. Искал намёки на любовь, привязанность или ревность, а когда находил — обмусоливал в мыслях до тех пор, пока ты не дарил новую надежду.              Мне кое-что интересно. Те — другие — до меня или после, с ними ты тоже ласков? Твоя нежность — всё, что у меня было, когда я хотел другого — внимания. Представлял, как ты спросишь о моих предпочтениях в еде, музыке или фильмах. Мечтал получить подарок со словами: «Это напомнило о тебе, поэтому купил». Потому что, когда окружающие хвастались безделушками от второй половинки, — я завидовал. Прекрасно осознавая, что тебя интересует лишь тело».              Выходные выдаются жаркими. Сынмин с ногами забирается на подоконник, включает на фон часовое видео с разбором плюсов и минусов фильма, который он даже не смотрел. И принимается наблюдать за людьми, греясь в солнечных лучах.              В голову закрадывается мысль, что необязательно исписывать все листы в тетради. Даже если свободное место на бумаге закончится, на душе не станет легче. Вставать лениво, солнце разморило и нагрело голову, вновь клонит в сон.       «На самом деле, проверять инстаграм Феликса вошло в привычку. Окунаться в яркие картинки с головой, представлять в них себя и упиваться наслаждением, обволакивающим мозг, как полиэтиленовая плёнка. Именно благодаря его комментариям и фотографиям, я знал, что вы находитесь в отношениях, но не живёте вместе. Более того, Феликс не хотел переезжать в Корею, ему нравилась родная Австралия, а ты не мог уехать из-за учёбы.              Я верил, что тебе надоест играть в игры, и ты выберешь меня, а не человека, находящегося за тысячи километров.              Но даже несмотря на глупые мечты, я всё равно был осторожен. Вечно слышал от тебя «нельзя». Нельзя оставлять следы. Нельзя дарить подарки. Нельзя использовать духи. Нельзя встречать тебя где-то. Нельзя ходить в одни и те же места, а если встретимся вне квартиры, нельзя показывать, что знакомы. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Лучше бы ты сказал, что мне нельзя тебя любить и надеяться».              Сынмин просыпается, когда за окном уже темно. Кроме кучи бесполезных уведомлений есть парочка сообщений от Чанбина и одно вложение. На фотографии три парня, Со выглядит ужасно счастливым, пусть и слегка опухшим от переедания прошлой ночью. Ким знает, что самый старший на фотографии — Чан, а тот, который выглядит как бешеная белка — Джисон.              «Если станешь знаменитым и перестанешь есть со мной пиццу по ночам, я разлюблю тебя» — отправляет Сынмин.              Пара минут уходит на чистку зубов и душ. В холодильнике пусто, а начинать готовить ужин слишком поздно. Пока человечек в виде сердечка на карте — курьер, медленно движется в сторону дома, Сынмин вновь берётся за тетрадь.              «Ты хоть раз думал обо мне в течение дня? Когда просыпался, шёл в душ, пил кофе или завтракал? Когда ехал куда-то, разговаривал с кем-то и докуривал очередную сигарету?              Первый раз, когда я серьёзно задумался, что пора прекратить эту бессмысленную интрижку, произошёл в феврале. Ты рассказал, что летом уедешь на некоторое время, глупо задавать вопросы: ты бы не сказал правду. Да и догадаться до ответа не так сложно.              Выкидывать тебя из своей жизни так, словно ты ничего не знаешь — показалось мне неправильным, поэтому я пытался сделать всё медленно. Избавлялся точно так же, как люди избавляются от зависимостей. Но каждый раз ловил себя на мысли, что на самом деле не делаю ничего. Лишь представляю, как отдаляюсь. В какой-то момент даже казалось, что единственный способ остановиться — умереть.              Но с наступлением марта ты пропал и именно за эти дни я хочу отблагодарить тебя. Пусть и очень странным способом, но эта тишина привела меня в чувства.              От картинок в голове не получалось избавиться. Я видел их даже во снах. Вот ты нежишься в руках Феликса, подставляешь макушку под его мягкие поцелуи. Вот ты в ночном клубе, а под тобой извивается очередной парень. Вот я встречаю тебя на пороге своей квартиры.              Со временем фантазии переросли в бредовые идеи. Я намерено ошивался в тех местах, куда обычно ходил ты. Представлял, как встретимся и я гордо пройду мимо, заставив почувствовать горечь.              После нарушения одного запрета, мне захотелось нарушить и остальные. И всё же я ни разу не позвонил и не написал. Потому что верил — ты вернёшься, даже если сейчас с кем-то другим. Но стоит нарушить один из главных запретов, ты бы навсегда отвернулся от меня.              Мои чувства к тебе похожи на сорняк. Каждый раз казалось, что я избавился от них, но оставшиеся корни прорастали вновь и вновь. Наверное поэтому, когда ты, наконец, написал, я не почувствовал облегчения или радости».              Домофон разливается тихой мелодией. Сынмин открывает, оглядывает себя в зеркало и, убедившись, что выглядит вполне приемлемо, ждёт у двери. Курьер передаёт пакет, дожидается оплаты, желает приятного вечера. Ким прикусывает щёку изнутри, чтобы не озвучить глупую просьбу вслух.              Еда пахнет потрясающе, а желудок болезненно скручивает в узел. Звонить Чанбину неловко. Со поднимает трубку моментально и кажется взволнованным. На вопрос всё ли в порядке, Сынмин объясняет, что всего лишь не хочет есть в одиночестве. Черты лица Чанбина смягчаются и, убрав телефон подальше, Ким видит, что старший в той самой студии, а рядом ещё два человека.              Чан оказывается очень добрым и улыбчивым, хотя Чанбин уверял, что у него в голове дверь в ад и лучше не давать ей открываться. Джисон ведёт себя как белка: вечно ёрзает на месте, суетится, и с особым пристрастием донимает хёнов. Разговор скачет с темы на тему и Сынмин с опозданием осознаёт, что говорит гораздо больше обычного. Ким болтает с ребятами гораздо дольше, чем планировал, а Чанбин выглядит гордым, когда завершает звонок.              «Оказалось, что в марте твоя семья решила устроить поездку на остров. Ты заболел в первый день и две недели провалялся в кровати. Впервые я не поверил твоим словам и решил отомстить. Собрал вещи и приехал к родителям. Мама тогда отчитала меня, ведь нельзя пропускать учёбу.              И в тот день, когда ты написал с предложением встретиться, отказать оказалось до мурашек приятно. Я словно вынул острый клинок из своего тела и вонзил в твоё. Смешно, ведь это единственный правильный поступок, который я совершил по отношению к тебе, и всё же мне хочется отмотать время назад. Потому что тот вечер должен был стать последним.              Ещё до окончания мая ты вновь предложил увидеться, назначил местом встречи кофейню в центре города. Я нутром чувствовал, чем всё закончится, но осознание никак не мешало воображать иной исход.              В моих фантазиях ты официально заявляешь о своих чувствах и предлагаешь встречаться, а я краснею, стесняюсь, но, конечно же, соглашаюсь. Я представлял, как мы гуляем по парку и держимся за руки. Обязательно сидим на последнем ряду в кинотеатре и украдкой целуемся.              Но ты лишь сказал, что как только получишь диплом, уедешь в Австралию и скорее всего больше не вернёшься.              Даже в тот момент, ты не признался, что состоял в отношениях. Зато несколько раз повторил, что никому не следует знать о нашей интрижке. С каждым словом, вылетающим из твоего рта, я чувствовал, как сердце начинает гнать по венам не кровь, а смесь химикатов. Голова кружилась, ладони потели, а на глаза наворачивались слёзы.              Лишь вернувшись домой, осознал — скорее всего, ты догадывался о моих чувствах и именно поэтому решил закончить их в публичном месте. Ведь только душевнобольной мог полюбить тебя, и кто знает, что решит сделать такой человек, когда его бросят.              Это больно.              Болела каждая клеточка тела. Я потратил сотни часов на мечты и размышления. А потом наступал день и получалось не думать о тебе больше нескольких часов.              Я мог закрыть глаза и с точностью до миллиметра воспроизвести твой образ: карие глаза, тёмные взлохмаченные волосы и чёлка, спадающая на лоб, пухлые губы, длинные пальцы, усеянные кольцами, точёный профиль. Вкус твоего блеска на моих губах. Твои зубы у меня на плече.              Иногда удавалось заснуть без слёз — быстрей, чем в другие дни. Но тогда я обязательно просыпался среди ночи и больше не мог сомкнуть глаз. Темнота вокруг напоминала те часы, в которые мы занимались сексом, заставляя сходить с ума ещё больше. В какой-то момент я устал так сильно: возненавидел всё связанное с тобой и полюбил всё то, что ты ненавидишь.              Да, иногда, в глубине души, надеялся, что ты передумаешь и вернёшься. Напишешь или позвонишь. Постучишь в дверь квартиры.              Но ты не мог вернуться, ты больше не принадлежал мне. Если ты вообще когда-то принадлежал мне».              Сынмин переворачивает тетрадный лист, с ужасом замечает, что остался последний. Часовая стрелка перевалила за полночь, на календаре двадцать второе число девятого месяца. Ровно год. Отличная дата чтобы со всем покончить и Сынмин принимается исписывать последний лист.              «Я всё время считал, Хёнджин, понимаешь?              Прошло три дня. Девять. Двадцать семь. Я видел тебя почти в каждом сне, и чтобы избавиться от давящих сновидений, изматывал себя. Заснуть сразу, как голова коснётся подушки — благо.              Прошло много времени, и я могу с гордостью сказать, что не помню даты наших встреч, не помню даже, какой это был день недели. Пусть и всё остальное помню достаточно чётко.              Надо отдать тебе должное, если бы мы виделись вне квартиры и занимались обычными для любовников вещами, избавиться от таких воспоминаний было бы куда трудней. Я осознаю, что твоё поведение не рыцарские мотивы, а лишь банальная осторожность и страх проблем, но всё равно чувствую благодарность.              И, даже если вспоминаю тебя в течение дня, ты больше не первый в моих мыслях, когда я просыпаюсь. Мне интересно продолжаешь ли ты быть таким же. Говорят, что, когда живёшь с кем-то под одной крышей, скрывать измены практически невозможно, особенно если этот «кто-то» в тебя влюблён.              Я хочу покончить со своим прошлым, отпустить и начать жить дальше. Ты забрал у меня так много драгоценного времени, не подарив ничего взамен, разве после такого поступка, нужно продолжать помнить тебя?»              Разлинованный лист заканчивается и Сынмин с лёгким вздохом снимает с тетради металлические скобки. Картонная обложка летит в помойку, а исписанный лист присоединяется к другим. Стопка не толстая, но выглядит внушительно. Ким скользит взглядом по строчкам, которые были написаны ещё несколько дней назад и чувствует себя победителем.              В шкафу осталась чёрная рубашка с прозрачным верхом, к ней отлично подойдут такие же чёрные джинсы. Сынмин не хочет наряжаться, ведь цель похода в клуб совсем иная. Но всё же достаёт парочку колец и небольшую цепочку. Письмо в заднем кармане кажется тяжёлым и горячим, но отступать поздно.              В клубе всё так же: громкая музыка, яркие вспышки, толпы пьяных людей и сладковато-фруктовый запах в воздухе. Сынмин добирается до пустующих столиков в углу, садится на диван и оглядывается. Вспоминает, как он пытался выбраться, стараясь не прикасаться к кому-то лишний раз.              В пепельнице лежит несколько окурков и прямо поверх Ким кидает закрытый конверт. Вероятно, поджигать такое количество бумаги не совсем адекватная идея. Даже воздух вокруг пропитан алкоголем и тушить конверт будет нечем. Кабинка туалета уже кажется не такой плохой идеей.              Зажигалка щёлкает и Сынмин слышит собственное имя. Повернув голову, видит Хёнджина, который встречей поражён не меньше. У Кима в голове смерч из мыслей и догадок, сметающий всё на своём пути, оставляет зияющую пустоту.              Может быть, Хван соврал и не уехал. Расстался с Феликсом и вернулся. Или Сынмин надышался чем-то, а теперь этого его галлюцинация.              Чем ближе Хёнджин подходит, тем сильней Ким чувствует, как всё идёт насмарку. Как чужой взгляд за короткие секунды стирает в пыль стены, выстроенные в голове.              Хёнджин изменился. Во взгляде вместо бесов притаилась тяжесть, волосы отросли и выкрашенные в платиновый блонд. В губе блестит небольшое колечко, а на костяшках виднеются царапины. Сынмин кусает щёку изнутри, сдерживает сотню вопросов, рвущихся наружу.              Хван присаживается напротив. Разглядывает, улыбается. Зарывается носом в волосы Сынмина. Младший чувствует, как вдребезги разбивается сердце, которое он с таким кропотливым трудом собирал всё это время.              — Привет, — начинает Хёнджин.              А у Сынмина в голове лишь мысли о том, что второй раз он пережить подобное не сможет и надо пресечь всё прямо сейчас. Как год назад, в этом же месте, с этим же человеком.              Слова утопают в чужих губах, а пальцы перебирают мягкие волосы.