Never Come Back Again

      Камбэк должен был случиться. Вопрос был лишь в том, когда.       Джинён знал, что рано или поздно ему сообщат, что все необходимые вопросы улажены, что семь расписаний приведены к единому знаменателю, что ещё немного – и снова начнётся кутерьма выступлений и шоу. Снова будет «Seven forever» и «Seven or never». Снова он сможет увидеть лица, к которым так привык за долгие годы и по которым скучал.       Но этот камбэк, камбэк после долгого перерыва, точно должен был отличаться от всех предыдущих.       За год многое поменялось. Джинён смотрел на парней и не мог не гордиться: каждый пытался искать себя и, по всей видимости, находил. После ухода из компании они все словно скинули с себя оковы, смогли дышать свободно. Джинён и сам первое время после того, как контракт не был продлён, ощущал необыкновенную лёгкость в теле. Предложения сыграть в кино затянули его с головой. Он заново вспомнил, что на самом деле ему больше всего нравится перевоплощаться в различных персонажей и пытаться понять тонкое устройство их внутреннего мира. А ещё он вспомнил, что актёрство всегда служило ему самым лучшим лекарством от дурных мыслей, затяжной грусти и душевной боли.       – Ты выглядишь, как якудза.       Джинён натянул улыбку. Видимо, другого приветствия от Джексона он не получит.       – Джинён-хён у нас теперь вылитый птенчик! – засмеялся Ёнджэ и поерошил короткие волосы Джинёна. Джексон отвёл взгляд в сторону. За весь вечер он не сказал Джинёну больше ни слова.       – Джинён-а, – Джебом позвал его негромко ближе к концу их встречи, когда парни уже начали разъезжаться по домам. Джинён заложил руки в карманы и подошёл к нему, подальше от остальных. По голосу Джебома Джинён понял, что разговор будет касаться только их двоих.       – Послушай, может, это не моё дело, – начал Джебом, кося глазами в сторону гостиной и почти не шевеля губами: старая привычка, ещё с общежития, которая помогала им хранить секреты. – но… Каждому из нас важно, чтобы этот камбэк прошёл хорошо. Для этого нам нужно не только много и качественно работать, но ещё уладить внутренние проблемы. Понимаешь?       Джинён поджал губы: конечно, он понимал. Хотел бы не понимать, но понимал. Ещё больше он хотел, чтобы для этого разговора вообще не было повода.       – Я сделаю всё, что от меня зависит, хён, – сказал Джинён. Джебом похлопал его по плечу.       – Всё будет хорошо, Джинён-а.       – Обязательно, хён.       Джинён не любил врать Джебому. Но иногда всё-таки приходилось.       Когда они вернулись в гостиную, Бэм, давясь смехом, рассказывал какую-то смешную историю. Он, как всегда, перебрал первым, а Югём стремительно его догонял, допивая очередную бутылку пива. Связь Бэма и Югёма всегда казалась нерушимой. Они хоть и были родом из разных стран, но как будто проживали очень похожие судьбы. И ведь по событиям их жизней этого не скажешь, а глядя на них, смеющихся в унисон, начинаешь думать, что перед тобой настоящие кармические близнецы.       Ёнджэ, экватор между линиями хёнов и макнэ, смеялся вместе с ними. Но было понятно, что после того, как все разъедутся, он останется с Джебомом. Джебом не сводил с него глаз весь вечер. Джинён и забыл, насколько мягким мог быть Джебом – насколько мягким он становился рядом с Ёнджэ. У Джебома и Джинёна ещё со времён, когда они были стажёрами, был уговор не врать друг другу. Но Джинён знал, что и Джебом ему сегодня соврёт. Опять скажет, что устал и что хочет спать. А сам будет всеми правдами и неправдами пытаться утянуть Ёнджэ за собой в ночь. Ёнджэ, конечно же, нисколько не будет возражать. Он ещё с порога обнял Джебома не по-дружески крепко и сказал низковатым голосом, которого они обычно не слышали, что он соскучился по своему хёну.       – Ребят, не хотите в ресторан? Я угощаю, – сказал Марк, когда Югём всё-таки вызвал им с Бэмом такси. – Макнэ с собой не приглашаю. Не хочу потом ехать домой в облёванной машине.       Югём завыл протестующе, а Бэм его и не слушал вовсе, потому что всё это время болтал с Джексоном. Джинён усмехнулся про себя: теперь Джебому придётся дать крюка и заехать в ресторан, а уже потом заполучить то, чего он так ждёт весь вечер. Но так случалось нередко: Марк почему-то был очень вхож в их с Ёнджэ компанию. Джинёну казалось, что Марк был недостающим звеном между Джебомом и Ёнджэ. Марк был самым старшим, но, в отличие от Джебома, не гордился и не пользовался своим авторитетом, а был, скорее, «фальшивым макнэ», что сближало его с младшими. До прошлого года они время от времени ходили куда-то втроём.       Сердце Джинёна кольнуло: вот и наступал его момент. Сейчас Югём и Бэм уедут, вскоре за ними потянутся Марк, Джебом и Ёнджэ. Получается, он останется с Джексоном один?..       У Джексона хорошо получалось игнорировать само существование Джинёна. В какой-то момент Джинёна пронзило пугающее чувство того, что его на самом деле и нет, раз его можно настолько мастерски не замечать в упор. Весь вечер Джексон разговаривал, показывал фотографии и смеялся с другими. Со всеми, кроме Джинёна. За весь вечер Джинён услышал в свой адрес только то сравнение с якудзой. И больше – ничего, ни единого слова. А ведь обычно Джексону бывает трудно прикрыть рот даже на минуту, когда он встречается с друзьями.       Всё верно: Джинён ему больше не друг.       Джинён набрал побольше воздуха в лёгкие. Он всё равно собирался сделать то, о чём его попросил Джебом. Даже если бы Джебом ничего ему не сказал, Джинён заставил бы себя сам.       Пока Ёнджэ отвлёкся на Марка и на попытку найти хороший ресторан в одиннадцать ночи, Джинён медленно подсел на диван рядом с Джексоном. На этот раз у Джексона не получилось его проигнорировать – он вздрогнул всем телом от неожиданности.       – Ты меня напугал, – сказал он бесцветно и снова отвернулся.       – Поехали в винный бар?       Всё внутри сжалось от стыда и отвращения к себе: ну какой винный бар?! Они ходили в винные бары несколько лет тому назад, когда всё было иначе. Как он мог звать Джексона в винный бар сейчас, после всего, что случилось? Они оба не дураки. И им обоим наверняка не хотелось портить хорошие воспоминания о том, что останется в прошлом навсегда.       – Я больше не пью вино, – сказал Джексон не оборачиваясь.       – А что ты пьёшь? – Джинён уцепился за его ответ, как за спасительную соломинку.       – Маотай.       Джинён задумался. Он не пил крепкие напитки, а китайскую водку пробовал лишь один раз в жизни. К тому же, пить в вино – это цивилизованно, элегантно, безопасно; пить водку – грубо, тяжело и, что самое главное, опасно.       – Хорошо, маотай – так маотай.       Теперь Джексон повернулся к нему, хотя бы развернул голову. Он смотрел с удивлением, как будто пытаясь найти подвох. Джинён, надев маску непроницательности, смотрел ему в глаза не моргая. Ему нужно было поговорить с Джексоном любой ценой, на любом его условии. А уж как быть, если что-то пойдёт не так, он разберётся на месте.       – Это ты так шутишь, да? – спросил Джексон; недоверие слышалось в его голосе даже слишком отчётливо.       – Я абсолютно серьёзен. Вызывай такси. Парни тоже уже уходят.       Джексон, всё ещё не сводя с Джинёна напряжённого взгляда, потянулся за телефоном и открыл приложение с латинской буквой «T». Джинён выдохнул про себя и пошёл в коридор, вслед за Джебомом. У входных дверей Марк и Ёнджэ громко обсуждали, что они будут есть сегодня. Джебом не стал ничего спрашивать или говорить, и за это Джинён был ему безмерно благодарен.       Едва они спустились вниз, как подъехало их такси. Они все распрощались до завтра, и Джинён сел на заднее сиденье такси. Он не знал, куда ему деться. Просто дёрнул ручку той двери, что оказалась к нему ближе всего. С улицы Ёнджэ радостно махал им обеими руками, Марк и Джебом улыбались и ёжились от ночной прохлады. Джинён помахал им рукой в ответ и услышал, как хлопнула дверь рядом с водителем. Джексон поприветствовал его дружелюбным голосом – тем самым, которого Джинён не слышал в свой адрес с того самого момента, как увидел Джексона в Сеуле в первый раз после его возвращения.       Что ж, значит, так тому и быть.       Машина поехала по ярко освещённому городу. Джинён смотрел в окно. Яркие вывески бестолково сливались в цветные световые линии. В голове путались мысли и воспоминания, затягивая его всё глубже и глубже. В то, о чём он не хотел вспоминать. И успешно не вспоминал весь этот год.       Джинёна накрыло. Уличное освещение превратилось в тонкую яркую плёнку-фильтр, из-под которой всё чётче и чётче проглядывало то самое утро. Утро, которое Джинён заставил себя отправить в дальний ящик воспоминаний и который запретил себе открывать, что бы ни случилось.       Воспоминание ощущалось странно – Джинён будто бы забыл, что это случилось на самом деле. Ему не верилось, что когда-то, вроде бы ещё совсем недавно, это действительно произошло. Произошло не с кем-то, не с героем дорамы, а именно с ним. Он пытался собрать себя и мысли воедино, но всё разваливалось. Ему казалось, что он сам тоже начинает разваливаться на части.       То утро…       Всё было спланировано заранее, по обоюдному договору. Джексон очень просил, чтобы всё случилось не у него и не у Джинёна дома. Он хотел «нейтральную территорию». Джинён с ним согласился и забронировал номер в отеле ровно на одну ночь.       Они приехали вечером. Им обоим пришлось изворачиваться, чтобы выкроить из расписания целый вечер, но этот вечер был им очень нужен. Они поужинали вместе в ресторане при отеле. Разговаривать не хотелось. Лишь время от времени они обменивались поверхностными репликами на отвлечённые темы.       Потом они молча поднялись к себе в номер. Вместе посмотрели телевизор. Джинён старался сидеть ровно и прямо, держать осанку. Джексон же вцепился в него мёртвой хваткой: крепко обвил его талию обеими руками, а левой ногой – правую ногу Джинёна, прижавшись щекой к его груди. Джинён положил свою ледяную ладонь ему на бедро и медленно поглаживал, как будто пытаясь сделать так, чтобы ушиб болел не так сильно.       Ещё заранее Джинён предупредил, что возможно, у него не будет настроения заниматься любовью. Всю предшествующую неделю он ощущал себя очень подавленным, всё буквально валилось из рук. Джексон сказал «Ничего страшного», и Джинён знал, что он не пытался его утешить. Но когда они начали медленно целоваться в душе, Джинён понял, что не провести эту ночь вместе будет просто кощунством. Он резко углубил поцелуй и прижал Джексона спиной к прозрачной стенке кабинки. Его руки грубо заскользили по всему телу Джексона; он сам не понимал, откуда в нём взялась эта животная сила.       – Я передумал, – оторвавшись от Джексона на секунду, сказал Джинён. – Передумал насчёт секса. Ты хочешь?..       Джексон ничего не ответил. Только впился в него жадным поцелуем и прижался к нему всем телом настолько тесно, что стало нечем дышать.       В ту ночь Джинён больше не сдерживался. Он шептал Джексону на ухо всё, что приходило ему в голову – самое сокровенное, самое откровенное, самое грязное. Джексон жадно вбирал в себя всё, что слышал, и отвечал тем же. Джинён специально сжимал пальцами его тело как можно крепче, чтобы оставить больше синяков. Ему очень хотелось, чтобы синяки не прошли ни через неделю, ни через две. Чтобы они темнели на светлой коже Джексона и служили напоминанием о том, что здесь были его руки.       Наутро они обменялись лишь одной улыбкой – когда проснулись в объятиях друг друга. Но они моментально вспомнили, где они, а главное, зачем. Лицо Джексона изменилось в один миг. Ещё секунду назад он смотрел на Джинёна с нежностью и трогательной улыбкой – а потом его улыбка пропала, глаза потускнели и начали краснеть. Джинён перестал обнимать его, чтобы дать ему немного личного пространства и выбор. Джексон выбором воспользовался: он вылез из-под одеяла и пошёл в душ. Джинён остался лежать один на огромной кровати. Он смотрел в окно, на котором Джексон быстро раздёрнул занавески на ходу, и ощущал внутри лишь вакуум. Он знал, что ещё немного, и случится катастрофа. Его жизнь перевернётся с ног на голову. Устоит ли он после такого кульбита? Всю неделю он искал в себе силы справиться, собраться и пережить этот момент достойно. Но у него ничего не получилось. Он мог только лежать неподвижно и смотреть в окно на серое тяжёлое небо, ничего не замечая.       Он очнулся только тогда, когда в ванной перестала шуметь вода. Он сразу же включился в действительность. И сразу же услышал, что Джексон плачет, видимо, думая, что его не слышно. Джинёна скрутило изнутри, завязало в тугой узел. Он не выносил слёз любимых людей. Его сразу же начинала душить ярость по отношению к себе и дикая беспомощность. Он продолжал смотреть в окно, теперь рассматривая окна соседних зданий, и ждал, пока выйдет Джексон.       – Джинён, времени мало, – послышался собранный голос Джексона, будто бы он не плакал только что. Джинён сел на кровати и повернулся к нему:       – Сколько?       – Примерно час, – Джексон пожал плечами. А потом посмотрел Джинёну в самые глаза. Круглые карие глаза, полные слёз и боли. У Джинёна закололо в груди.       – Иди ко мне, Сэн-а.       Джексон забрался на кровать и лёг рядом с Джинёном. Джинёну хотелось снова начать целовать его, но у него никак не получалось себя заставить. Он держал лицо Джексона, такое родное и любимое, в обеих руках и гладил большими пальцами его свежую кожу.       – Что теперь будет, Джинён-а? – прошептал Джексон так тихо, как будто их могли подслушивать.       – Всё будет нормально, Сэн-а, – ответил Джинён так же тихо. – Всё будет так, как мы обговаривали.       – Мне кажется, что я сойду с ума. Что я не выдержу всего этого, – сказал Джексон; испуг в его голосе дал понять, что он говорит искренне. – Мне даже кажется, что я умру.       Джинён промолчал. Ему тоже так казалось. Эта мысль глодала его всю неделю.       – Я не смогу перестать любить тебя, – голос Джексона дрогнул. – Что поменяется, Джинён? Ведь всё останется по-прежнему, зачем мы тогда…       – Джексон-Джексон, – прежде, чем враждебная их договорённости мысль могла утащить Джексона в пропасть, его нужно было остановить. – мы же всё обсудили. Помнишь? Мы ведь долго говорили и прикидывали. Ты ведь тоже сказал, что согласен и считаешь этот вариант самым подходящим.       – А если я передумаю? Что будет? – спросил Джексон как-то по-детски.       – Постарайся придерживаться нашей договорённости, – Джинён знал, что режет по живому. Режет себя и, что самое главное, Джексона. Слишком много боли для раннего утра.       – Я так не могу, Джинён!       Джексон увернулся, вырвался из рук Джинёна и заплакал снова. Джинён попытался протянуть к нему руку, но Джексон, ужаленный собственной слабостью, вырвался опять и спрыгнул с кровати. Он плакал громко, высоковатым голосом, взахлёб. Он закрывал лицо руками, но Джинёна всё равно разрывало на части. Голова тоже была готова лопнуть от переизбытка мыслей. А в груди – пустота, только боль звенит холодно и протяжно. Снова подумалось о том, что это утро он просто не переживёт.       – Сэн-а, – Джинён натянул на одеревеневшие губы мягкую улыбку. – иди ко мне…       – Я не могу, Джинён. Я не выдерживаю. Понимать, что ты… что я… – он не договорил и снова зашёлся рыданиями. – Я лучше сейчас соберусь и уйду.       Сердце ухнуло вниз.       – Не надо, не уходи сейчас. Давай побудем вместе столько, сколько нам осталось. Я прошу тебя, Джексон…       Джинён сел на край кровати, чтобы дотянуться хотя бы до руки Джексона. Как будто если бы он этого не сделал, то Джексон точно испарился бы в тот же миг. Джексон плакал, уткнувшись лицом себе в локоть, и Джинёну удалось перехватить его вторую руку, уже всю мокрую. Он поцеловал солоноватую ладонь. Ком в горле едва не задушил его.       – Какой смысл, Джинён? – всхлипывал Джексон, не показывая лица. – Ну какой смысл, скажи мне?.. Зачем всё это нужно? Зачем мы вообще поехали сюда?..       Джинён так привык отвечать на все вопросы Джексона, что и в тот момент хотел найти подходящие слова. Он смотрел на Джексона снизу вверх, задыхаясь от боли, и пытался собрать в голове хоть одно-единственное предложение. Но такое, чтобы боль Джексона испарилась моментально. Чтобы ему больше не хотелось плакать и проклинать их решение.       Джинён, всё ещё держа его за руку, снова уставился в пустоту: таких слов просто не существует.       Быть беспомощным пред лицом боли любимого человека – настоящая пытка. Особенно если ты знаешь, что ты не в силах ничего изменить. Каждая секунда будет резать по вам обоим острейшим лезвием, а вы будете должны терпеть, обливаясь кровью и стиснув зубы…       Джинёну показалось, что он балансирует на самом краю сознания, прямо над пропастью безумия. В голове гудел безостановочный плач Джексона. Сердце молотилось с такой силой, что поднялось к горлу. Джинён попытался его сглотнуть, чтобы вернуть его на место, но ничего не помогло.       – Сэн-а… успокойся, я прошу тебя… – выдавил из себя Джинён. Из последних сил он подтянул к себе Джексона – тот поддался, сделал пару шагов ему навстречу. Джинён знал, что больше у него не получится сказать хоть что-то вразумительное. Он с ужасом осознал, что его накрывает плотным покрывалом отчаяния, что он проваливается в черноту. Он просто подался вперёд и уткнулся лбом в содрогающийся живот Джексона. Свободная рука Джексона скользнула по волосам, прижимая крепче, как будто пытаясь сделать так, чтобы чрево поглотило Джинёна полностью. Джинён больше не мог думать ни о чём. Он отрешился от всего мира, от самого себя. Единственное, что существовало для него в тот момент и что он мог понимать, – это Джексон.       – Я пошёл, Джинён-а.       Джинён очнулся во второй раз за утро. Очнулся и увидел, что Джексон быстро собирает оставшиеся с вечера вещи в чемодан. В номере стало тихо.       – Тебе помочь?..       – Я сам.       Джексон ходил туда-сюда, постоянно вспоминал о том, что что-то забыл. Джинён заверил, что если что, он сразу же вышлет ему забытую вещь или передаст её через кого-то из их менеджеров. Джексон на эти слова промолчал и с усилием надавил на крышку чемодана, чтобы тот мог застегнуться. Джинёну показалось, что он надавил гораздо сильнее, чем требовалось. Потом Джексон начал одеваться. Джинён следил за его действиями с кровати. Он сам не понимал, почему не может подняться и хотя бы пересесть куда-нибудь в другое место. Он сказал самому себе, что не хочет мешать собираться Джексону.       – Всё?       – Всё.       Джексон поджал губы, как когда он улыбается, но при этом просто вытягивает губы в одну напряжённую линию. Он бросил на Джинёна короткий взгляд и пошёл к выходу из номера. Джинён, спохватившись, подскочил. И сразу же вспомнил, что он всё ещё голый.       – Сэн-а, подожди! Мне надо что-то надеть…       – На кровати лежит мой халат. Твои боксеры остались в ванной, – послышался бесцветный голос Джексона из гостиной. Джинён схватил халат, быстро накинул его на себя и бросился вслед за Джексоном. Джексон уже стоял у самых дверей, в верхней одежде; правая рука на ручке чемодане, дорожная сумка перекинута на спину. Джинёну очень хотелось растянуть оставшиеся секунды в бесконечность, замедлиться так, чтобы замедлилось и время. Но он знал, что внизу Джексона уже ждут и что опаздывать ему нельзя.       – Береги себя, Сэн-и, – прошептал Джинён, обнимая его крепко. Джексон прижался к нему, почти наваливаясь всем весом.       – Люблю тебя, – сказал его осипший голос. Джинёна ужалило в грудь так, что глаза начало жечь. Желание прикоснуться к губам Джексона ещё раз, зачерпнуть Джексона ещё раз, потому что больше такой возможности не будет, чуть не сбило Джинёна с ног. Но этот удар он каким-то чудом выдержал.       Телефон в кармане Джексона завибрировал раздражённо.       – Тебя ждут внизу. Have a safe flight.       По губам Джексона пробежала тень улыбки. Он кивнул, махнул рукой и вышел за дверь. Щелчок замка выстрелил Джинёну в висок.       До начала рабочего расписания у Джинёна было два часа. Он проклинал эти два часа всю прошлую неделю, потому что знал, что они его добьют. Ему так хотелось броситься в омут работы и сделать вид, что ничего не случилось. Но у него было целых два часа тет-а-тета с разрушительной болью. Он не знал, чего ему будет стоить это время.       Как только дверь за Джексоном закрылась, внутри Джинёна сорвало главный предохранитель. Он пытался удержать подступавшее изнутри цунами, но он был бессилен. Его накрыло с головой. Он упал на ближайший диван и расплакался. Совсем не так, как Джексон, ведь Джинён никогда не умел быть громким. Но он не помнил, когда в последний раз с ним случалось что-то подобное. Его буквально разрывало изнутри. Он вцепился обеими руками себе в волосы, пытаясь хоть как-то восстановить контроль над ситуацией. Но бесполезно. Он плакал до тех пор, пока на телефоне не сработал будильник.       Сигнал напомнил ему о том, что существует внешний мир, мир за пределами этого проклятого номера. И в этом мире у него есть рабочие обязательства, которыми он не имеет права пренебрегать. Он резко встал и пошёл в ванную. Там он посмотрел в зеркало на своё опухшее лицо. Что-то внутри дрогнуло, словно кто-то задел крошечную тонкую струну, и слёзы снова подкатили к глазам. Но у него больше не оставалось времени на всё это. Глядя себе прямо в глаза, Джинён ударил себя по правой щеке. Она сразу же вспыхнула; кровь прилила ко всей правой половине лица, болезненно ноя в области уха. Он стиснул зубы, пытаясь проглотить жжение и боль. Когда кровь немного оттекла, он ударил себя по левой щеке. Всё лицо заалело с лёгкой синевой. Но он знал, что иначе поступить не мог. Чтобы убрать красноту и припухлость, он умылся ледяной водой, от которой начало ломить руки. Но он вытерпел. Он знал, что с этого момента ему придётся терпеть очень многое.       Когда он закончил умываться и бросил оценивающий взгляд на своё отражение, всё внимание собралось в синяке на шее. Джинён замер. Если присмотреться, можно было увидеть даже следы зубов. Где-то вдалеке сознания зашевелились образы, вспоминать которые категорически запрещалось. Джинён сразу же отвернулся в сторону, чтобы не пробуждать их сильнее. Он нашёл плотный тональный крем у себя в сумке и быстро скрыл за ним синяк. Ещё через двадцать минут, когда он был уже одет и поправлял укладку, менеджер написал ему, что машина подъехала ко входу в отель…       – Приехали.       Джинён моргнул. Он даже не понял, чей голос только что услышал, Джексона или всё-таки водителя. Он невольно вздрогнул, когда дверь рядом с водителем громко хлопнула. На секунду Джинён испугался, что машина увезёт его куда-то и что это часть плана Джексона. Он скомканно попрощался с водителем и выскочил на улицу. Он не сразу узнал китайский ресторан, в котором они ужинали когда-то давно, ещё в прошлой жизни. Джексон и Джинён, тогда ещё не запутавшиеся в паутине яркие светлячки, освещавшиеся всё вокруг и ещё даже не дебютировавшие…       – Так ты будешь пить или не будешь? – сказал Джексон резким тоном из полутьмы, глядя на Джинёна через плечо и сведя брови. От этого взгляда и интонации Джинёну становилось ещё холоднее, чем от ночной температуры. Но он не имел права сдуваться; наоборот, нужно было собраться. Разговор обещал быть трудным.       – Я не передумал, – ответил Джинён так же холодно, максимально расслабляя лицо. Джексон фыркнул, когда Джинён придержал ему дверь.       В ресторане тоже было мало света. В основном горели какие-то лампы и фонари, к которым Джинён не стал присматриваться. Ему было неинтересно. Неинтересно, изменилось ли это место за несколько лет. Сейчас его мысли были заняты совсем другими переменами.       Джексон не шутил: он действительно заказал только маотай, без какого-либо сопровождающего блюда или даже закуски. Они сели напротив друг друга за маленький столик – Джинёну показалось, что столик был слишком маленьким для людей, которые, по-видимому, были просто знакомыми, максимум, коллегами.       Джексон молчал, пока не осушил первую стопку. Джинён поднёс к губам свою порцию, обжёгся одним только запахом и притворился, что сделал глоток. Джексон не обратил на это никакого внимания.       – Ты ведь явно не просто так засобирался выпить на ночь глядя, – заговорил он, откинувшись назад; с этой дистанции уже можно было более-менее спокойно выдерживать его чужой строгий взгляд. – Давай выкладывай, что тебе нужно.       Джинёна хлестнула его напускная резкость. Он хотел было сделать замечание, сказать, что Джексон перегибает палку с демонстрацией своего недовольства, но сдержался в последний момент.       – Я хотел обсудить наши рабочие отношения. Поскольку камбэк всё-таки будет, мы должны выложиться на все сто, – сказал Джинён, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.       – Я не буду с тобой взаимодействовать, не волнуйся, – сказал Джексон, рассматривая свою стопку крайне внимательно. – Никакого фансервиса. Вообще в твою сторону не буду смотреть.       «Это твоё желание или ты так прочерчиваешь свои границы?» – хотелось спросить Джинёну, но он снова промолчал.       – Я тебе не об этом хотел сказать. Мне не хочется, чтобы… чтобы напряжение между нами было заметно со стороны.       – Ну уж, – Джексон фыркнул насмешливо, всё ещё глядя в стопку и перекатывая её между пальцев. – не слишком ли тебе будет жирно, Пак Джинён?       Джинён опешил.       – Что значит «не слишком ли тебе будет жирно»?!       – То и значит, – Джексон снова посмотрел на него резко; повисла пауза, а потом Джексон налил себе ещё стопку и осушил её залпом. – Не по своим заслугам ты просишь к себе отношения.       Джинёну показалось, что последнее предложение было неудачным переводом с китайского. Он не понимал, к чему клонит Джексон и почему разговаривает настолько неприятно. Джинён начинал злиться, хотя изначально рассчитывал подавлять совсем другие чувства.       – Я говорю сейчас не про себя, а про группу. Нам нужно будет участвовать в радиоэфирах, в передачах и других мероприятиях – меня беспокоит это. Я не хочу, чтобы камбэк провалился из-за наших разногласий.       – А, так это называется «разногласия», – Джексон продолжил паясничать в своё удовольствие; Джинён начинал закипать изнутри, снаружи держа маску безразличия. – Мне казалось, что раньше такое по-корейски называлось словом «скотство».       Джинён заставил себя выдохнуть, чтобы не сорваться.       – Джексон, говори нормально, ясно, а не…       – А не – как? – въелся Джексон; Джинён сжал кулак у себя на колене: он знал этот подстрекающий тон ещё со стажёрских времён. Но даже тогда они попадали в конфликты крайне редко; и вот сейчас, почти десять лет спустя, видеть раздражённое, провоцирующее лицо Джексона крайне странно.       – Не через жопу, – выдохнул Джинён, повинуясь своей изначальной мысли.       – Аааа, – протянул Джексон с наигранным пониманием; он налил себе ещё одну стопку, на этот раз больше предыдущей. Пока он пытался закрутить крышку, часть маотая каким-то образом пролилась на стол. Джексон не заметил и это. Джинён стиснул челюсти крепче и прикрыл лужу салфеткой.       – Значит, – продолжил Джексон, выпив и эту стопку залпом; запах перегара в его дыхании становился таким же сильным, как от самого напитка. – жопы нужны для чего-то другого? Наверное, только чтобы ебаться?       Он хохотнул, но ему было не смешно. Джинён всё больше выпадал в осадок. Он не понимал, о чём говорит Джексон, ни единого слова. Единственное, что было ясно, так это то, что Джексона душила обида.       – Будь мужчиной и скажи прямо, – не выдержал Джинён. – Говори, либо я сейчас же уйду и больше мы к этому разговору не вернёмся. Если этот камбэк провалится из-за плохой химии, будешь выражать благодарность исключительно в свой адрес.       Взгляд Джексона стал напряжённее, но серьёзнее.       – Я пытаюсь поговорить с тобой по-хорошему, открыто и честно. Я хочу уладить всё, что в моих силах. Я не хочу подставлять парней, они слишком много труда вкладывают в этот камбэк. Неужели тебе и на них наплевать? Джексон? Скажи ясно, в чём дело.       Джексон поджал губы, как будто собираясь с силами, затаиваясь. Джинён понял, что уходить ещё рано, и немного расслабил плечи.       – Неужели и так неясно, Джинён? – заговорил Джексон уже другим, более спокойным тоном; но теперь язык его не очень хорошо слушался из-за выпитого. – Ты спрашиваешь меня об этом просто потому, что хочешь услышать это вслух? Я не понимаю, зачем спрашивать о том, что и так понятно.       – Джексон, – Джинён не смог сказать больше: силы и терпение заканчивались; даже его имя он произнёс очень тихо, почти шёпотом.       – Ты бросил меня тогда, когда я просил тебя о помощи, – разве ты этого не помнишь?       Сердце в груди Джинёна замерло, всё сжалось. Дальний ящик воспоминаний открывался во второй раз за вечер. Новая серия сумбурных обрывков из недавнего прошлого заполонила голову. Его сознание потонуло во вспышках, и каждая вспышка колола острейшей иглой в самое сердце. На эти воспоминания тоже был наложен строжайший запрет.       – Неужели ещё что-то нужно добавлять к этому, Джинён? Я думал, ты и сам всё понял. А теперь вижу, что ничегошеньки ты не понял. Вижу это по твоим огромным, как два блюдца, глазам.       Разочарование в голосе Джексона вернуло Джинёна в действительность. Он посмотрел на Джексона, всё так же сидящего напротив него в полутьме китайского ресторана. И всё, что происходило в тот момент, не было сном. Хотя Джинёну хотелось бы, очень хотелось бы проснуться и выдохнуть с облегчением.       Джексон был прав: Джинён всё забыл. Он очень плохо помнил ту часть прошлого года, которая была сразу после отъезда Джексона. В конце концов, не зря же Джинён прилагал столько усилий. Они должны были окупиться. И они окупились. Вот только…       – Прости, Джексон, – Джинён с трудом услышал свой собственный голос. Джексон не поменялся в лице; на секунду показалось, что он не услышал слов Джинёна. Но потом его губы дрогнули, изогнулись кривой линией, явно показывавшей неприязнь.       – Я ненавижу тебя, Пак Джинён. Но даю тебе слово: это никак не отразится на камбэке. Я найду способ, как находиться с тобой в одном помещении и не вспоминать… всё это.       – Джексон, мне действительно очень жаль, – пытаясь собраться с мыслями, выпалил Джинён. Но Джексон уже взял телефон, чтобы расплатиться и уйти.       – Мне от твоих «прости» ни тепло ни холодно.       Джексон, несмотря на всё выпитое за вечер, очень резко встал, поправил одежду и уверенно двинулся к администратору. Джинён понял, что он его с собой не приглашает. Джексон улыбнулся администратору, быстро расплатился и, не бросив даже короткого взгляда в сторону Джинёна, вышел из ресторана. Как будто он вообще приходил один.       Джинён вызвал такси, забрал недопитую бутылку маотая и поехал домой.       Входная дверь громко хлопнула. Всю дорогу Джинён закипал всё больше и больше. Не показывать эмоции лицом становилось трудно. Он уговаривал себя дождаться, пока он не окажется у себя дома. И как только входная дверь за его спиной закрылась, ему захотелось разбить что-нибудь об стену.       – «Ни тепло ни холодно!»       Конечно, он знал, что ничего не разобьёт, а загонит злость глубже в себя, как обычно. Он просто начал ходить из стороны в сторону по гостиной, закусив костяшки левого кулака. В голове на повторе играли фразы Джексона, а перед глазами стояло его недовольное лицо.       Неужели с этим человеком он был близок?! Неужели с этим человеком его связывало так много всего?!       Джинён открыл маотай и, задержав дыхание, сделал один глоток. Не сосредотачиваясь на ощущениях, он быстро проглотил, и в животе начало растекаться тепло. Наконец он смог остановиться, перестать ходить по комнате бесцельно. На секунду в голове сжался вакуум.       Потом он взял в руки телефон.       Единственное, что он всегда помнил и не забывал, так это номер Джексона. Тот, который Джексон считал «личным», для семьи и близких людей, и поэтому не давал его никому. Джинён удалил этот контакт из телефона год назад. Но из своей головы его он удалить не смог. Видимо, актёрская профдеформация.       Гудки протяжно тянули гулкий звук, отдавая неприятной вибрацией внутри уха. Джинён, ещё не растеряв огонь после поездки домой и выпитого, чувствовал, что теперь точно не сдержится. Он не звонил Джексону год, но теперь пришёл его момент. И он не позволит ничему его испортить. Джинён редко испытывал подобные откровения в жизни, но тогда он чувствовал всем своим естеством: быть искренним и честным сейчас необходимо. Иначе они так и будут дальше путаться в этой мерзкой паутине, которая в итоге приведёт их обоих к гибели. Какой гибели? Джинён пока не знал. Но точно знал, что финал у этой картины будет трагичным, если сейчас не вмешаться в развитие событий.       Джинён так распалился, так загорелся идеей прямого телефонного разговора, что совсем забыл про Джексона. Ведь Джексон тоже мог вмешаться в развитие событий, только думая уже о своих интересах. Интересы Джексона и Джинёна, по всей видимости, расходились: Джексон так и не взял трубку. Однако и звонок он тоже не сбросил. Джинён, раздражённо швырнув телефон на покрывало кровати, был готов поспорить, что Джексон, не имевший привычки расставаться с телефоном надолго, просто смотрел всё это время в экран и ждал, пока Джинёну самому надоест ему названивать посреди ночи после не самого приятного разговора. Его всегда злило инфантильное избегание острых углов; Джинён злился особенно, когда начинал пасовать Джексон, придумывая немыслимые и нелепые отговорки. В такие моменты Джинёну всегда хотелось взять Джексона за плечи и встряхнуть его хорошенько, чтобы всё у него в голове встало на свои места. И сейчас, в половине второго ночи, ему очень хотелось сделать то же самое. Только Джинён смутно отдавал себе отчёт, что если бы ему представилась такая возможность, он тряс бы Джексона до тех пор, пока его собственная злоба не вышла бы полностью и окончательно.       Джинён подождал немного: может, у Джексона всё-таки хватит смелости перезвонить и спросить хотя бы из вежливости, зачем Джинён набирал его номер посреди ночи, когда вроде бы всё уже и так сказано? Но Джексон не перезвонил ни через десять минут, ни через двадцать. Джинёну подумалось, что он вообще мог уже лечь спать. Но ложиться спать самому в таком состоянии, когда вся кровь наэлектризована, ему не хотелось.       Джинён не любил длинные сообщения. Как только он видел, что сообщение не помещается в несколько строк оповещения, вниз по его позвоночнику бежал холод. Обычно такие длинные сообщения ничего хорошего не предвещали. Джинён не мог вспомнить ни одного случая, когда длинное сообщение было о чём-то радостном или хотя бы нейтральном. Джинён и сам старался избегать таких сообщений. Если ему надо было с кем-то поговорить серьёзно, он звонил, чтобы решить все вопросы на месте. Но поскольку Джексон не брал трубку, пришлось искать другие выходы.       Джинён нажал на жёлтую кнопку с изображением микрофона.       – Джексон, – начал Джинён своим обычным тоном. На секунду он замолчал, чувствуя себя в подвешенном состоянии. Потом он сорвался окончательно.       Он говорил обо всём, чего Джексон знать не мог, обо всём, что случилось после того, как Джексон улетел в Шанхай. Теперь Джинён вспомнил всё. Как почти перестал спать по ночам, потому что воспоминания заело на повторе. Что в темноте спальни образ Джексона виделся настолько реальным, что Джинёну казалось, что он уже сошёл с ума. Что на съёмках гримёры жаловались, что его стало трудно гримировать из-за нездоровой синевы. Что ему хотелось только лежать и смотреть в потолок, а не работать. Что в итоге он заставил себя работать и работал как проклятый, лишь бы не давать себе передышку и не вспоминать снова о Джексоне. Что ему постоянно мерещилось, что он видел Джексона где-то на улицах Сеула, и он, чувствуя, как сердце обрывается, верил, что это действительно он, а потом образ растворялся в воздухе. Что он очень похудел, что ему приходилось заталкивать в себя еду насильно. Что внутри всё болело каждую секунду. Что не было ни одного дня, когда бы Джинён ни вспоминал Джексона или то, что у них было. Что когда Джексон, против их договорённости, писал и звонил ему, ему было очень тяжело. Что он смотрел на экран телефона и понимал, что отвечать нельзя, ни при каких условиях. Что если он ответит, то ответит и Джексон, и тогда их договорённость пойдёт прахом. Что нарушение обязательства друг перед другом сломает им всю карьеру, если не всю жизнь. Ведь они же договорились ещё давно, правда же договорились, и это решение им казалось единственным выходом. Ведь им было никак не подогнать расписания друг под друга, и это значило, что всё, что им осталось бы, – это редкие видеозвонки. А редкие потому, что из-за разницы во времени они должны были жить в разных часовых поясах. Усталость, работа и невозможность даже поговорить нормально (не говоря уже о чём-то большем) в итоге привела бы их к точке невозврата. Они опротивели бы друг другу и разорвали бы эти отношения, но будучи не в себе. А та договорённость гарантировала им адекватное расставание. Гарантировала хотя бы это. Но ничего большего у них на тот момент уже быть не могло…       – Слышишь? Не могло быть! Я повторяю тебе ещё раз: мне тоже было больно, и я не обязан забрасывать себя камнями только ради того, чтобы ты понял, что у меня тоже были и есть чувства! Я не хотел рыть яму нам обоим. Поверь мне, один раз поддавшись слабости, не выдержав испытания, мы бы провалились в такую пропасть, что не выбрались бы оттуда никогда… Джексон… Как же ты не понимаешь?.. Мы были в этой лодке вместе всё это время, Джексон…       Джинёну показалось, что из него одним точным ударом под дых выбили весь воздух. Ему хотелось воспользоваться возможностью и подкинуть ещё пару мыслей, пару невысказанных чувств, которые он носил внутри себя весь этот год и которыми не мог поделиться вообще ни с кем. Но у него не осталось ни сил, ни голоса. Даже попрощаться он не смог. Он просто убрал палец с кнопки записи, посмотрел в пустоту какое-то время, кинул телефон на диван и пошёл зачем-то на кухню.       Ему подумалось, что ни один разговор по душам, каким бы откровенным он ни был, уже не поможет. Единственное, на что хотелось надеяться, так это на то, что их отношения не отразятся хотя бы на камбэке. Джинён уже смирился с тем, что ему придётся попрощаться с огромной частью своей жизни навсегда. Ничего страшного, он сможет принять и этот удар. Хотя какой это удар? Это же просто жизнь, бывает всякое… Нужно быть гибким и принимать все невзгоды достойно.       Он вышел из душа. С тягостным чувством в груди понял, что спать не хочется вообще, а в виске начинает туго пульсировать головная боль. Он пошёл было в сторону кухни за обезболивающим, но в этот момент во входную дверь отчётливо постучали.       На секунду сердце Джинёна сжалось. А потом забилось раза в два быстрее.       «Не может быть…»       Он подошёл к двери бесшумно. Сначала нужно было понять, что происходит, а потом уже решать, что делать. Он осторожно, не включая свет в прихожей, заглянул в глазок. На площадке стояла фигура в чёрном. Из глубоко натянутого капюшона торчала платиново-белая чёлка.       Сначала в голове промелькнула мысль притворится, что он уже спит. В конце концов, стук был не такой громкий, можно было его вообще не услышать. А потом постучали ещё раз. Джинён понял, что обстоятельства загнали его в угол.       – Я получил твоё сообщение, – сказал Джексон с порога. Джинён молча кивнул, задерживая дыхание, и жестом пригласил его войти. Когда Джексон, за которым всё ещё тянулся шлейф маотая, прошёл мимо него, Джинён задался вопросом, сколько ещё ему придётся терзать себя этой бесконечной историей.       Но когда Джексон коротко обернулся, и Джинён увидел его усталые, потухшие глаза, ему подумалось, что терзаться они будут вдвоём.       Джинён как будто не рассмотрел его достаточно хорошо за весь вечер. А теперь он видел Джексона во всех деталях и начинал теряться в ощущениях и мыслях. Джексон смотрел на него с противоположного конца коридора, заложив руки в карманы спортивных штанов, и молчал. Джинён не заметил, насколько худым и болезненным он стал. Крашеные волосы явно сгорели и торчали безжизненно, линия скул обострилась, губы словно потеряли свой свежий розовый оттенок, под глазами залегла тёмная синева. Джексон выглядел так, словно тяжело переболел – неужели из-за всего этого? Он выглядел собранным, стоял, расправив плечи и расставив ноги. Но что-то в его позе или же в его внешнем виде вопило о том, что он глубоко несчастен. Он разбит, полностью. И даже этот суровый взгляд – это всего лишь попытка обороняться, потому что и без того всё болит и кровоточит.       Джинён почувствовал, как опустились его собственные плечи. После всего хаоса, через который они себя протащили за один вечер, у него больше не осталось сил ни на что. Ему не хотелось обороняться или нападать снова. Не хотелось ничего выяснять или выпытывать. Он знал, что свою битву он проиграл давным-давно, и теперь нет никакого смысла махать копьём. Ему и не хотелось. Единственное, что у него осталось, так это ноющая боль при виде Джексона и его пугающей трансформации из пышущего радостью и жизнью молодого мужчины в озлобленную и болезненную тень самого себя. Джинён знал, что тоже повинен в этом превращении.       – Я всё равно считаю, что я виноват, – сказал Джинён вслух, продолжая нить внутренних размышлений. Но Джексон покивал в ответ.       – Я тебя обвинил зря, Джинён, – заговорил Джексон. В этот раз, впервые за весь вечер он говорил ровно, спокойно, серьёзно. Он не паясничал, не пытался уколоть. Джинён почувствовал, что впервые за весь вечер ему хочется послушать, что он скажет.       – Пройдёшь в гостиную? – предложил Джинён: нельзя же разговаривать со своим бывшим молодым человеком о том, что случилось после вашего вынужденного расставания, посреди ночи в коридоре?       Джинён вздрогнул внутри: как нелепо звучит это описание. Хотя не очень понятно, почему.       Джексон покивал и двинулся в сторону гостиной. Наверное, он так странно себя сейчас чувствует, подумалось Джинёну. Когда-то, ещё не так давно, Джексон часто бывал в этой квартире. Здесь он смеялся, ел и спал. Отсюда он иногда звонил родителям. Здесь же они занимались любовью или лениво лежали в обнимку. Но от всей этой счастливой жизни остались только воспоминания. Джинён не мог припомнить, был ли он счастлив за этот год хотя бы на десятую часть от того счастья, что они разделяли с Джексоном на пополам.       Джинён специально сел в кресло. Он чувствовал, что держать дистанцию необходимо. Джексон вроде бы пришёл с миром, но Джинён не мог заставить себя сесть с ним на один диван. Поэтому диван достался Джексону. Джинён заметил, как Джексон обежал гостиную взглядом: наверное, на него накидываются воспоминания. Ведь первое время после расставания Джинён тоже задыхался под весом воспоминаний, набрасывавшихся на него всякий раз, когда он видел хоть что-то, что могло напоминать о Джексоне даже косвенно.       – Я был резок с тобой, – продолжил Джексон. – Я должен попросить прощения.       – Ты не обязан, – Джинён почти перебил его. – Я понял, о чём ты говорил. И понял, как отвратительно это могло выглядеть со стороны.       – Но тебе ведь тоже было больно, – сказал Джексон, глядя прямо в глаза. Джинён сглотнул; ему будто вогнали огромную иглу в сердце.       – Да, – выдохнул он.       – Значит, мы квиты, – Джексон попытался улыбнуться, но улыбка получилась горькая. – Это странно прозвучит, наверное, но я… я поверил, что ты мог просто всё забыть тогда. И не отвечал мне только поэтому. И думал, что ты хотел от меня избавиться. С глаз долой, как говорится…       – Ну нет, – сказал Джинён тихо, яростно мотая головой. – Я сказал тебе правду. Я действительно боялся сделать хуже и разрушить то, что осталось.       – Да, это поведение больше похоже на тебя, – покивал Джексон. – Но в итоге… в итоге всё равно ведь не осталось ничего.       Сердце Джинёна замерло.       – Что ты хочешь сказать?       – Посмотри, где мы оказались в итоге, – Джексон развёл руками. – Что у нас осталось? Ничего. Совсем ничего от того, что было…       – У нас остались воспоминания, – Джинён испугался того, насколько робко прозвучал собственный голос. – И они будут с нами всегда.       – Это верно, – покивал Джексон. – Воспоминания… Но мы же не можем жить в прошлом. Жить нужно здесь и сейчас. А здесь и сейчас у нас ничего не осталось… Вообще ничего от того, что было…       Джексон замолчал, словно задумавшись. Джинён снова задержал дыхание.       – Я больше не держу на тебя обиду, кстати, – продолжил Джексон внезапно. – Наверное, мне нужно было знать, что тебе не было на меня плевать тогда. Как только ты это сказал, меня отпустило.       – Мне никогда не было и не будет на тебя наплевать, Джексон-а, – сказал Джинён; в горле запершило, и он немного закашлялся. – Я готов поддержать тебя, если тебе потребуется моя помощь. Всегда. Даже если… если не осталось ничего, то у нас всегда будет наше товарищество…       – Дружба, ты хочешь сказать? – спросил Джексон. Джинён осёкся.       – Я не знаю, можно ли назвать нас друзьями.       – Для меня мы навсегда останемся друзьями. Даже если мы перестанем общаться, мы всё равно будем друзьями. Ты можешь позвонить мне хоть в три ночи, чтобы попросить помощи, и я буду рядом, – сказал Джексон с железобетонной уверенностью. Джинён не удержал умилённую улыбку: его всегда трогала вера Джексона в дружбу как в нечто постоянное и нерушимое. Раньше он примерно с такой же силой верил в любовь. Но, наверное, теперь верить перестал…       – Спасибо, Джексон. Мне было важно услышать это от тебя, – сказал Джинён.       – Выходит, ты тоже не в обиде?       – Нисколько.       – Тогда, мир?       – Мир.       Джексон заулыбался той самой широкой улыбкой. А потом протянул Джинёну руку. Джинён, отразив его улыбку, подался вперёд и пожал ему руку.       На душе стало так легко, так радостно. Как будто в комнате, которая весь год простояла запертой и без источника света, открыли окно, впустив яркое летнее солнце и прохладный бриз. Джинён не мог перестать улыбаться. Ему даже хотелось смеяться.       – Оставайся на ночь, я уступлю тебе кровать, – сказал он не задумываясь. Ему хотелось как-то выплеснуть свою радость, поделиться ею с Джексоном. Хотя Джексон тоже светился ничуть не меньше.       – Не хочу тебя стеснять. Я вызову такси, всё нормально, – Джексон попытался отмахнуться.       – Нет, возражения не принимаются, – сказал он с улыбкой, но твёрдо. – Иди, можешь лечь прямо в этой одежде. Или возьми чистую пижаму из комода, любую.       Джексон вроде как растерялся. Тогда Джинён встал и пошёл искать плед и подушку, чтобы заночевать на диване. Увидев, что Джинён говорил серьёзно, Джексон медленно направился в спальню.       – Спасибо, Джинён, – сказал Джексон, когда Джинён выходил из спальни с подушкой и пледом в руках. – И спокойной ночи.       – Не за что, – Джинён улыбнулся шире. – Спокойной ночи, Джексон. Завтра утром сработает будильник, так что мы не проспим.       Джексон потёр шею. Джинён вдруг заметил, насколько усталым он выглядел. Да он и сам, наверное, ничуть не лучше… Он кивнул Джексону ещё раз и пошёл обратно в гостиную.       Когда в квартире воцарилась тишина, Джинён услышал собственное сердцебиение. Ритм был мерный и глубокий. Он не помнил, когда в последний раз его сердце билось настолько спокойно. «Seven forever,» – с чего-то вдруг прошептали губы, всё ещё растягиваясь в улыбке. В следующий миг Джинён погрузился в глубокий яркий сон.