ненавистный гибискус

риндо плакал. плакал в школьном туалете. пока под ногами лежали окровавленные от того не менее красивые, немного помятые красные цветки гибискуса.  он точно не думал, что окажется в такой ситуации. да что уж там, он даже не думал, что будет вот так вот по девчачьи рыдать навзрыд после окончания занятий в блядском школьном туалете. когда в здании уже никого кроме охранников не осталось.  еле уговорил рана уйти без него, сославшись на встречу с друзьями. а сам ушёл на встречу с кабинкой туалета. еле стоял на ногах перед старшим братом, думал, что тот не поверит. боялся, что проколется и ран прокусит его ложь.  потому что терпеть сил не было. кашель вперемешку с цветами рвался из глотки. дома брат бы услышал столь громкий кашель и точно забеспокоился от его долгой продолжительности.   в последнее время и так еле удавалось ссылаться на небольшую простуду. специально ел при нем слишком много мороженого на улице, чтобы была причина. чтобы поверил. чтобы не узнал. благо на улице была весна. в это время младший хайтани и правда чаще болел.  вот только думавший сначала просто прокашляться, вырвать эти мешавшие уже который месяц цветы из горла. возможно, проблеваться, потому что противно. от ужасной боли в горле. от ситуации. от ебаного гибискуса. от себя. от любви к собственному брату.  думавший сначала просто как обычно, затолкнуть куда подальше свои ебаные чувства, немного погулять и прийти домой с улыбкой на лице. а на вопрос “как погуляли?”, ответить: «хорошо». ага, как же, лучше не бывает, блять. риндо случайно меняет свои планы. и вот уже полчаса, час, полтора – сколько именно и не знает – он сидит на грязной плитке школьной кабинки туалета, обнимая ноги руками. слёзы рвутся из глаз, не прекращая ни на секунду.  неправильно. это неправильно, черт возьми. ненормально, блять, любить родного брата. с которым они с самого детства неразлучно вместе. с которым прошли через огонь, лёд и медные трубы.  с которым росли вместе, заменяя родителей. принимали вместе душ. спали в одной кровати. завтракали, обедали, ужинали. почти всегда всё вместе.  влюбиться в собственного брата.  риндо неправильный. риндо не должен. он должен только продолжать как можно сильнее подавлять эти чувства. заталкивать их как можно глубже. и может, может когда-нибудь это пройдёт. эти неправильные чувства пройдут. исчезнут. сомневается, что без следа. но пытается верить, что хотя бы этот "след" будет не виден. не заметен. ни для кого. риндо больно. как физически, так и душевно. риндо плохо. он ломается. вот-вот и разобьется на маленькие осколки. но только кто его соберёт? риндо хочет сделать что угодно, лишь бы ничего не чувствовать. ничего. прекратить все это.  ведь. ведь на самом деле. где-то в глубине своей души он не хочет. не хочет заталкивать эти чувства глубже. не хочет их терять. возможно, даже позволяет себе подумать об ответных. но сразу же останавливает себя. нельзя. никогда. этого не будет.  минут через двадцать слёзы перестают литься градом по щекам младшего хайтани. и он, наконец, чуть приходит в себя. в горле все еще першит от чертового гибискуса, но это уже на постоянной основе вот как две недели, значит, самый сильный порыв прошёл. закончилось. и риндо поднимается с кафеля, испачканного чем только можно: грязной обувью, едой, плевками, мочой, может спермой даже. но когда риндо сюда забегал, ему было настолько поебать, что он не думал об этих мелочах. а сейчас в голове пробегают мысли о том, как бы венерическое здесь какое-нибудь не подцепить.  однако. если все так и продолжится, то без разницы. смерть ему уже обеспечена. как бы сильно он не хотел перебороть свои чувства, на самом деле он знал, что это невозможно. он умрет. да, он хотел, чтобы эти чувства прошли. но не для того, чтобы вылечится — невозможно — а для того, чтобы хотя бы в последние свои дни не испытывать сильной боли в груди, находясь рядом с раном. по крайней мере, он надеялся на это.  он поднимается. подрагивающими, грязными, с отросшими ногтями руками открывает дверь кабинки и: — ра- ран. хайтани ран. его старший брат накидывается на него с удушающими объятиями. сжимает так сильно, что рёбра хрустят. а риндо стоит, пошевелиться не может. и сказать не знает что.  о нет. цветы в этот ужасно неподходящий момент начинают рваться из его горла блядским водопадом. а может и к лучшему. может ран подумает на какую-нибудь девчонку, и тогда можно будет не прятаться. хотя бы оставшиеся дни его ебаной жизни. он мгновенно оседает на пол, и ран подхватывает его под мышки, чтобы тот не свалился на этот ебучий, повидавший мировую войну кафель.  и видит.  видит красный, жгучий – на нем то кровь даже не видно, сливаются по цветам – столь ненавистный уже для риндо чертов гибискус. вырывающийся прямо изо рта риндо. которого он клялся защищать, оберегать и помогать всегда, когда сможет. и даже когда не может, все равно помогать.  но он не уследил. и сейчас просто стоит в оцепенении, смотрит на родного брата, согнувшегося пополам, выкашливающего кровавые цветки, из которых делают его любимый красный чай. любимый красный чай. не уследил. риндо ничего не сказал. виду не подал. избегал всеми способами. начинал кашлять, когда близко находился.  и в следующее мгновение, в которое и риндо уже рвать почти перестало, и младший уже поднимался, чтобы хоть что-нибудь сказать, он тянется к его губам.  тянется быстро, а для риндо ещё быстрее, будто скорость 2х поставили. и впечатывается в его губы. если уж риндо неправильный, то ран и подавно. забивает на всё. на кровь на губах, на рвоту, только недавно закончившуюся. на все моральные принципы. на всё. но только не на родного брата. не на риндо. на всех и всё, кроме него и его чувств. и про свои собственные, разумеется, тоже не забывает.  целует прерывисто, потому что, блять, он все ещё в шоке и небольшой панике. но целует. мягко, иногда жестко, будто клювом клюёт. просто целует, ни о чем не думая. проталкивая язык между раскрывшихся и таких податливых губ брата. риндо его не отталкивает – хоть и пока не отвечает – значит, можно ещё немного не думать.  а у самого риндо слёзы снова к глазам подбираются. потому что легче. потому что, черт возьми, становится легче.  отпускает, блядь. становится проще дышать. все внутри успокаивается, и корни цветов в горле будто постепенно растворяются.  и пока не поздно. пока не опоздал. прижимается ближе, хотя казалось, куда ещё то.  целует в ответ.  руками обхватывает спину, сжимает ими свитер брата. со всей силы зажмуривает глаза, боясь, что просто сон. что откроет и все пропадёт. и любит. любит, настолько насколько может. пытается передать эту ненормальную любовь касаниями, насколько получается.  а его в ответ целуют с той же любовью, давая понять, что взаимнее некуда.  — почему сразу не признался? до последнего ведь терпел, — спрашивает ран, когда оба наплакались, нацеловались, и наобнимались вдоволь, пока риндо окончательно не стало хорошо.  — мф, а сам то? — недовольно ворчит риндо сиплым голосом. хоть цветы и ушли, горло они успели изрядно исцарапать. больно, но сейчас.. вроде все хорошо? — извини, — и с этими словами ран берет младшего за руку, сжимая посильнее. риндо делает тоже самое и отвечает: — ты не виноват. мы оба.. ничего не делали, потому что- не договаривает, так как ран затыкает его очередным поцелуем. и, отрываясь, поясняет: — извиняюсь за то, что сразу не понял. надо было хотя бы увидеть, что тебе плохо. извини.  и через пару секунд произносит самые важные слова: — я люблю тебя. что в этом неправильного?  и продолжает идти, как ни в чем не бывало, держа его руку в своей и выходя, наконец, за территорию школы.  риндо останавливается, и старший хайтани разворачивается с вопросительным взглядом.  — и я тебя люблю.  ран улыбается, касаясь щеки риндо ладонью. они смотрят в глаза друг друга и не находят там ничего, кроме бесконечной любви и тепла.  обмениваются ещё парой лёгких поцелуев. и, наконец: — домой?  — да. — мороженое по пути?  младший краснеет. ран понял всё. — иди нахуй.. — ха-ха, с удовольствием~ — и получает нехилый подзатыльник от брата.  от его любимого брата. от его риндо.