***
Мисака Микото несчастно уставилась на раковину. Она словно была украшена лепестками темной розой. Она некоторое время смотрела на нее, так долго, что, наконец, сообразила, что ее глаза не обманывают, после она открыла кран и смыла эти лепестки. Так, она умирала, хах? Новости о смерти №1 и №2 распространились по городу, подобно лесному пожару. Когда это произошло, Микото сидела в классе, и по школе разнеслось объявление с просьбой, чтобы она подошла в директорскую. Там она встретилась с двумя делегатами от Совета Директоров Академгорода и учеными, ожидавшими ее. Микото инстинктивно не доверяла ученым. Даже после пояснения обстоятельств смерти №1 и №2, она все еще не желала верить им, хотя, возможно, это было потому, что ее охватил шок, пока она размышляла о смысле этого. В глубине души она понимала их…беспокойства. Смерть одного из Уровней 5 могла быть несчастным случаем. Смерть двух могла быть совпадение, даже если это и было крайне маловероятным. Смерть трех — определенно закономерность. Вскоре после этой встречи у Микото начался кашель. Некоторые из ее подруг выразили беспокойства за нее, услышав тревожные слухи, ходившие по городу, но она лишь отшутилась. После она начала кашлять кровью. Отрицать больше не имело смысла. По крайней мере, она сама с этим смирилась — ради своих друзей она продолжит вести себя так, словно ничего не происходит. — Это значит, — сказала Шокухо Мисаки в обычной непринужденной манере, с которой она всегда любила говорить, — что я, вполне возможно, тоже умираю. — Не говори так, — это должно было звучать как резкий приказ, но тщетно скрываемая дрожь и прерывистость в голосе Микото испортили эффект. Она тоже знала, что это правда. Мисаки потянулась к рукам Микото и нежно переплела их пальцы. — Что еще нам нужно, Мисака-сан? — спросила она. — Так и будешь дальше убегать от этого? От нас? — Нет, — выдохнула Микото, вздохнула и начала петь какую-то грустную мелодию. — Нет, полагаю, нет. Они целовались на крыше, они целовались в коридорах, они целовались на глазах у пораженных одноклассниц и подруг. Они застенчиво держались за руки, нежничали, когда им хотелось, делали все те банальные и вызывающие отвращение штучки, которые постоянно делали в фильмах, и не стеснялись этого. Они жили так, словно были в голливудском фильме. Близость к смерти дала им редкое мужество быть открытыми и честными и раскрыть настоящие чувства, скрытые в их сердцах. Страх смущения, страх осуждения — все это было таким незначительным в сравнении с "хотелось бы, чтобы у нас было больше времени" и "теперь нам остается лишь довольствоваться тем, что у нас есть". Микото сохранила приевшуюся привычку скрывать то, что ее волновало, но от приевшейся привычки скрывать то, что доставляло ей удовольствие, она избавилась. В долгой и сложной истории двух девочек, которые утверждали, что они друг друга ненавидят, они обрели любовь. Неизбежно, начали проявляться симптомы и у Мисаки. — И правда похоже на розы, — сказала Мисаки, смотря на кровь. Она задумчиво продолжил: — Разве не странно, что мы обе так подумали? Разве не странно, что в нашем огромном мире у двух людей возникли совершенно одинаковые мысли в один и тот же момент о чем-то таком маленьком… Микото ничего не сказала. — Конечно, — Мисаки закрыла глаза. Она медленно сползала вниз, вниз, вниз, вниз и сжала руку Микото. — Давай еще немного так посидим. Микото ничего не сказала. Она больше никогда ничего не скажет. Спустя время дыхание самой Мисаки стало медленнее, чтобы в конец успокоиться. Печальная песнь закончилась. 2. 4 После смерти №7 Уровня 5, наступил тревожный период. Возможно, болезнь, которая убила семь Уровней 5 (потому что, что же еще это могло быть: кашель, внезапное ухудшение состояние, угасание жизни) была недугом, который поражал лишь этих особых эсперов высшего ранга. Полное вскрытие тел не выявило никакой патологии болезни. Возможно, шептались некоторые, это была Кара Божья для тех, кто имел наглость зайти настолько далеко в этой неестественности. В тот момент, когда люди начали успокаиваться и продолжать жить дальше, умер первый Уровень 4. Затем второй. Затем третий. Затем четвертый, и пятый, и все больше и больше до отвращения. Они продолжали умирать, валяясь по всем Районам города, без разбора цели поражения, так что вскоре все поняли, что ни один Уровень 4 не выживет. А что произойдет после смерти всех Уровней 4? Уровни 3 тоже начнут умирать? И Уровни 2? Начался хаос. Общественный моральный дух рухнул. Никто не знал, что происходит. Некоторые сколотили состояние, продавая поддельные лекарства. Люди начала массово, словно в истерии, покидать город, будто это было каким-то великим спасением от этой эпидемии, с которой они столкнулись, но правительства по всему миру, которые некогда жаждали чудес и секретов Академгорода, теперь избегали их из страха, и вскоре установилась карантинная зона. Уровней 5, способных с легкостью прорваться сквозь военное ограждение, больше не было. Было сообщено, что немногие Уровни 4, которые смогли сбежать, все равно умерли от болезни. Кто-то выдвинул идею о том, что виноваты ученые, что, возможно, они каким-то образом создали эту болезнь при проведении неэтичного эксперимента, и так возникло движение, за короткие сроки которого ученые стали изгоями. Взрослые не-эсперы сбежали из города, боясь этого иррационального возмездия. Болезнь продолжалась. Уровни 4 продолжали умирать. Чувства обреченности и отчаяния охватили город. Однако, день за днем, Ширай Куроко надевала свою повязку Правосудия и шла на обходы. Даже если фундамент всего, что она знала, рассыпался в прах, она все равно продолжала упорно работать. Люди, нуждающиеся в помощи, и дела, требующие работы, всегда находились. Даже если ее сердце было полно горя и боли, никто бы этого не понял, ведь ее дух был силен. Ее убеждения были непоколебимы. В мире, полном гнили и тьмы, ее можно было назвать столпом истины и справедливости. Возможно, эта болезнь, которая, по словам некоторых, была послана Богом, пощадила бы ее из чистого уважения к ее добродетели. Куроко телепортировалась на крышу жилого дома и обнаружила знакомую, ожидающую ее. Она знала, что в здании было полно взрывчатки и в нем было множество людей, которые были слабыми заложниками. Мусуджиме Аваки, сидевшая на крыше, казалось, была очень рада видеть ее. — А ты не торопилась, — сказала Аваки, вставая. — Думаешь, это смешно? — спросила Куроко. — Мир скатился в дерьмо, и это был лучший способ привлечь твое внимания. В последний раз я желала увидеть тебя, — Аваки продолжила: — Ширай-сан. Я умираю. Когда ее охватил кашель, Аваки не прикрыла рот, как делали это другие до нее. Ее зубы были красными от крови, когда она выпрямилась и улыбнулась, так как Куроко не стала произносить фаталистическую грубую речь о том, что все умирают, а жизнь — это всего лишь процесс умирания в замедленной съемке. Возможно, единственная в прошлом, настоящем и будущем этого города Аваки сказала кое-что с большой честностью и прямотой: — Я не хочу умирать. Я еще не готова. Есть еще так много дел, которые я должна сделать. Я чувствовала, что моя жизнь, наконец, начала меняться, и ради чего? Ради этого? — Это не значит, что ты можешь прихватить их с собой, — сказала Куроко. — Какая бесстрастность, — засмеялась Аваки. В ее голосе сквозило легкое отчаяние. Куроко не поняла смысла ее слов. Нарочно? — Твой череп такой крепкий, что не позволяет ничему до тебя добраться? — Их жизни важны, — незамедлительно сказала Куроко. — Я и не говорила ничего против. Я не собиралась… — Тогда о чем была вся твоя речь? — с вызовом спросила Куроко. На мгновение воцарилась тишина. Они уставились друг на друга. — Конечно, хорошо, — наконец, сказала Аваки. — Конечно. Я вот о чем. Мы обе знаем, что все, так или иначе, умрут. Таким образом, я спасаю этих людей от медленной и мучительной смерти. Это…как бы некоторые это назвали? Это милосердие. Ни на секунду не поколебавшись, Куроко ответила: — Это не значит, что оставшееся им время не важно. Ты не можешь принимать такие решения за других. — Так ты поэтому здесь, проводишь свои последние недели, дни, возможно даже, часы против меня. Защищая незнакомцев, которым не тебя плевать. — Да. — Какая ты…я имею в виду, что за серьезность. Это действительно мило с твоей стороны. Речь Куроко была хорошей. Сердце другой могло быть поколеблено. Но Аваки, она просто продолжала стоять и улыбаться своей убогой окровавленной улыбкой. Ну и что, если я просто хотела с кем-то поговорить и найти в тебе дорогое лицо? Ну и что, если я хотела, чтобы ты увидела этот крик о помощи? Я боюсь. Я боюсь. Я боюсь. Но если ты настаиваешь на том, чтобы завернуть нас в такую историю, тогда я готова стать твоим злодеем для твоего героизма до самого конца. Но, пожалуйста, знай, что конца, где герои победят, не существует, и, тем более, не существует конца "долго и счастливо". — Извини, Ширай-сан. Это все потому что…я, действительно, не хочу, чтобы я осталась вот такой вот жалкой в твоей памяти. И лицо Куроко, наконец, треснуло, грубые, мучительные человеческие эмоции, возможно, сожаления проявились, и она выбросила руку вперед, крича: — Постой, Мусуджиме! Я–! Взрыв подорвал все в радиусе квартала.***
В другом конце города, через некоторое время, Хоказе Джунко поставила свою чашку с чаем, смотря, как с неба падает серый пепел. Козаку Митори повторила ее движение. Конго Мицуко, которая чувствовала себя немного обделенной в этой необычной группе из трех человек, сделала еще один глоток чая. — Извините, Хоказе-сан, — сказала Мицуко. — Но сколько времени это займет? — Думаю, немного, — бодро ответила Джунко. — Теперь уже немного осталось. — Мм, — сказала Митори. Ее глаза затрепетали, когда она начала засыпать, но внезапно ее подбородок дернулся, и она вновь проснулась. — Извините? Где мы остановились? Какое-то время они играли в карты, пили чай и шутили, и они ощущали чувство расслабленности, и у них было хорошее настроение, которое было странным для группы незнакомцев, которые должны были оставаться незнакомцами, особенно в ситуации, в которой мир, который они знали, подходил к концу на их глазах, ведь именно это и происходило, или, может быть, именно потому, что мир, который они знали, похоже, заканчивался, их юмор и был таким бодрым. Словно это была одна большая шутка. Все знали, что Джунко была близка с Мисаки, и Конго посчитала, что она должна выразить какое-то соболезнование Джунко, как она должна была сделать Куроко насчет Микото. Куроко странно тогда взглянула на нее, когда Мицуко сказала, что сожалеет о ее потере, у нее были глаза человека, который ничего не видел, ни о чем не думал и ничего не слышал. Джунко взглянула на нее почти с таким же выражением. — Я уже скоро ее увижу, — сказала Джунко. — Что? — вмешалась Митори, фыркнув. — Пожалуйста, не говори мне, что ты веришь во всю эту чушь о загробной жизни? — А ты — нет? — с удивлением спросила Мицуко. — Не думаю, что там совсем ничего нет, — сказала Митори. Она взмахнула рукой. — Но Рай? Ад? Глупость какая. В любом случае, я все равно попаду куда-нибудь глубоко под землю. Они немного пообсуждали эту тему, потому что она еще никогда не была настолько важной и актуальной, как в этот момент. Мицуко опасалась, что Джунко расстроится, но, похоже, Джунко была так уверена, так слепо уверена в своей позиции, которая не поддавалась никакой рациональности и логике, что чем больше она отказывалась от точки зрения Митори, тем больше начинала расстраиваться Митори. Митори начала говорить быстрее, громче и злее, но затем, ближе к концу, когда чай уже начал действовать на нее все сильнее и сильнее, она стала говорить медленнее, тише и болезненнее, пока, наконец, она не зарыдала, с тяжелой отдышкой, всхлипывая, слезы покатились по ее щекам, и все вывалилось из нее. — Что я делаю, — бормотала Митори между всхлипами и невнятными фразами, делая паузы на каждом слове в своей речи, — по-почему я здесь, я-я-я-я должны быть с…Долли… И Мицуко захотелось ее утешить, но ее язык уже отяжелел, ее конечности налились свинцом, став подобными камням, и вскоре она даже больше не была способна держать глаза открытыми. Джунко какое-то время молчала, но если бы Мицуко могла, она бы увидела, что у той было безмятежное, умиротворенное выражение лица. На круглом столике, рядом с забытыми игральными картами, в чайничке медленно остывали остатки чая. Когда сознание Мицуко начало гаснуть, понемногу-помаленьку, она подумала о своем отце. До этого она позвонила ему и попрощалась, но сейчас пыталась вспомнить, не забыла ли она о чем-нибудь сказать. Она задалась вопросом, будет ли у ее родителей еще один ребенок, когда она умрет. Если и будет, то она пожелала, чтобы он вырос счастливым и здоровым, как и она, чтобы у него было чудесное детство и чтобы он ни в чем не нуждался. Она вспомнила все свои полеты на самолете, которые совершала в детстве до того, как они стали обыденностью, ее руки прижимались к стеклу, ее рот был открыт в восторженном "о", она смотрела на землю далеко внизу: ей так хотелось увидеть этот вид в последний раз. 3. 3 Так-то, на самом деле, Конори Мии чувствовала себя довольно хорошо. В начале, когда умирали лишь Уровни 5, и все находились в неврозе общего отрицания, бывшая старший офицер Правосудия сходила в ближайший круглосуточный магазин со всеми своими сбережениями и скупила весь запас молока Мусашино и шоколадного мороженого. В результате, пока все вокруг нее рыдали, паниковали и испытывали нервные срывы, и даже после, когда цепь поставок начала исчезать, она все еще чувствовала себя прекрасно. Сидя в своей квартире, она получила новости о том, что первые Уровни 3 уже заболели. Она спокойно сделала глоток молока и переключила канал телевизора. Через несколько минут, заскучав, она вновь переключила канал. — Эй! — громко пожаловалась Янагисако Аоми, соседка по комнате Мии. — Я смотрела, вообще-то! — Кто купил тебе мороженое? — закатила глаза Мии. — Не хочу смотреть какое-то детское шоу. Кх. — Конори-семпай, — вежливо попросил Мияма Шаэй, зажатый между ними по середине дивана. — Можете, пожалуйста, переключить канал обратно? Сердце Мии сразу же смягчилось, и она согласилась. Шаэй был хорошим ребенком. Однажды он пришел в Отделение Правосудия в поисках Куроко (однако это было уже после того, как умерла Куроко, после долгих тяжелых дней, во время которых Уихару Казари проводила свои часы, сидя за столом, тупо уставившись на экран компьютера, не разговаривая совсем). Ему повезло, что он пришел в то время, потому что вскоре после этого Мии полностью прекратила ходить в Отделение Правосудия. Какой был смысл? подумала она. Никакая работа или труд, насколько бы благородно все это ни было, не стоили того, чтобы тратить на них всю свою жизнь. Мии была полна решимости провести свои последние дни как можно более комфортно и лениво: это значит, что она будет смотреть телевизор, есть кучу бесплатного мороженого и пить молоко в пижаме. С одной стороны, Мии не была полностью уверена, что Шаэй понимает все происходящее, учитывая, что ему было всего лишь каких-то десять лет. С другой стороны, он выглядел очень зрелым и понимающим для своего возраста. Возможно, он просто так нормально это воспринимал. Как же это грустно, подумала Мии, это действительно так грустно, он же всего лишь ребенок. Затем в ее голове мелькнула смутная мысль Ох, постойте-ка, мне же всего шестнадцать. Я тоже ребенок. Технически, мы все дети. Она начала мрачнеть. Ненавидя эту внезапно навалившуюся тяжесть осознания, не желая портить настроение Аоми и Шаэю, которые смотрели телевизор, Мии извинилась и ушла в ванную. Она сняла очка и протерла их, затем плеснула водой на лицо. Она слегка закашлялась, чуть-чуть, и крови пока еще не было, потому что у нее еще есть время. В противном случае, как и Микото несколько месяцев назад, она бы обнаружила, что смотрит на темный цветок розы, который запятнал бы чистую и белую раковину. Почему мы тратим так много времени на работу и попытки заполнить нашу жизнь смыслом? В конце концов, мы все равно умрем. Что плохого в том, чтобы расслабиться и просто наслаждаться жизнью, пока есть такая возможность? Просто жить и жить изо дня в день и так довольно тяжело. Почему мы должны усердствовать, чтобы проявить себя? Кому мы что пытаемся доказать? Что плохого в обычной жизни и в том, что никто так ничего и не добился? Отражение Мии не предоставило ей никаких ответов, и Мии была рада. Она вернулась в гостиную с новой упаковкой молока и коробкой мороженого, и когда она устроилась на диване, она вытянула руку и взъерошила волосы Шаэя. Он протянул руку и коснулся своей головы, затем посмотрел на нее с вопросом на лице. Зачем это было? — Не уверена, — сказала она. — Мне просто вдруг захотелось. Они смотрели повторы от восхода до заката, и это повторялось в течение нескольких дней после, и они не чувствовали себя плохо из-за этого.***
Екатерина была большой даже для взрослого королевского питона, и Авацуки Майя и Ваннай Кинухо начали беспокоиться, что не смогут найти для нее пищу. Не так много зоомагазинов было открыто сейчас, так как торговля с внешним миром почти прекратилась. На самом деле, если не считать самого необходимого, было открыто не так уж и много магазинов. Нормальная жизнь, какую они когда-то имели, закончилась. Некоторые все еще ходили в школы, но Кинухо и Майя решили не ходить. Их школа, в частности, из-за близящегося к полному разрушению состава, в любом случае была почти уничтожена. — Здесь написано, что она сможет прожить без еды до шести месяцев, — сказала Майя, смотря в свой телефон. — Так что, в худшем случае… — Это жестокое обращение с животными, — сказала Кинухо. — Мы обещали Конго-сан позаботиться о ней. За последние две недели они стали относиться к Екатерине как к какому-то подобию их компаньонки, а не как к питомцу. Сначала они вдвоем заботились о рептилии лишь из уважения к своей умершей подруге и делали минимум, который требовался для этого, но со временем они поняли, что все больше и больше привязываются к Екатерине, и так они стали считать ее уже своим собственным питомцем. В питоне было что-то от собаки. Екатерина любила физическую близость и, похоже, имела сверхъестественное чутье на плохое настроение. Не говоря уже о том, что забота о питоне была хорошим отвлечением. Приятно иметь проблему, на которой можно сосредоточиться, проблему, которую можно решить и чувствовать после, что они делают что-то полезное. Кинухо знала, что Майя всего лишь пошутила насчет шести месяцев. Однако, вопрос оставался: где им достать ей еду? — Она может сначала съесть тебя, — предложила Майя. — Уверена, на вкус ты отменна. Разве она не выглядит аппетитно, хм, девочка? Лежащая на коленях Майи Екатерина высунула раздвоенный язык с тихим шипением согласия, звук, который стал громче, когда Майя просунула руку под подбородок, чтобы почесать его. С ее добрым и мягким характером Майя обладала удивительно черным чувством юмора. Кинухо, со своей стороны, без проблем играла роль натуралиста. Кинухо, которая сейчас проводит исследования на своем телефоне, сказала: — Оказывается, люди очень не полезны для змей. Яиц, птиц и красного мяса будет вполне достаточно, если они не обработаны. — Ну, значит, все решено, — сказала Майя. — Конечно, мы же не хотим, чтобы у тебя было расстройство желудка, верно, девочка? Эти продукты питания, хотя сейчас их было трудно достать, Майе и Кинухо было легко найти. Но это не было навсегда. В конце концов, они скоро обе умрут, и кто тогда позаботится о Екатерине? Екатерина могла прожить в неволе до 30 лет. У питона впереди была долгая, полная жизнь. К сожалению, у Майи и Кинухо таковой не было. Оказалось, что за пределами города есть несколько организаций по защите прав животных и гуманных приютов, которые были более чем счастливы связаться с Майей и Кинухо. Они договорились тайно вывезти Екатерину из города и передать любящему хозяину—было бы лучше, если бы они смогли сами встретиться с ним и проверить его, но в таких обстоятельствах им оставалось лишь смириться. На самом деле, организации сказали, что в целом есть серьезная проблема, с которой им можно было бы помочь. Хотя в городе не поощрялось иметь питомцев, все еще были сотни тысяч собак, кошек и других, которые сильно страдали после смерти их хозяев. Прямо сейчас все пока что было хорошо, но когда население города сократиться еще сильнее, что неизбежно в будущем, все станет куда хуже. Майя и Кинухо были очень рады помочь, хотя Кинухо имела некоторые моральные сомнения по этому поводу. — Я думаю, это печально, что люди заботятся больше о животных, чем о себе подобных, — сказала Кинухо. Как оказалось, вывезти животное из города гораздо, гораздо проще, чем какого-нибудь эспера. — Это потому, что люди могут быть ужасными, жестокими и злыми, — сказала Майя. — А о животных проще заботиться. Кинухо могла понять, почему Майя так считала—это была соблазнительная точка зрения. Забыв о болезни, как же было мерзко так легко отказаться от части людей и описать всю эту ужасную, запутанную ситуации как безнадежную… Кинухо не знала, правильно ли, что люди так относятся к другим людям, и на самом деле ей было все равно: не ей говорить о том, что другие должны чувствовать. Все, что она знала точно, это то, что, когда все дошло до этого, помощь животным не могла быть плохой вещью, и лучше сделать хоть какое-нибудь хорошее дело, чем не делать ничего вообще. Они решили создать временную организацию и начали набирать добровольцев для помощи в поиске и сборе животных в городе. Таким образом, Кинухо и Майя в итоге оказались на пороге квартиры, которую делили Мии и Аоми. — Я тоже хочу помочь, — сказал Шаэй. Любой мог видеть, что мальчик очень любил свою собаку, и это было ответно, что было видно по тому, как та медленно виляла хвостом, тихо скулила, словно понимая, что скоро им предстоит разлучиться. — Я с вами, — решила Мии, но как только она закончила говорить, уже стоя в дверях, у нее начался кашель, сильный и продолжительный, из-за которого она вскоре согнулась пополам и не могла дышать. — Я думаю, вам следует отдохнуть, — нежно сказала Кинухо. — Я уже наотдыхалась, — сказала Мии, вновь обретя блеск в своих глазах. В конце концов, они смогли собрать и спасти многих животных, и даже после смерти Кинухо и Майи люди, которых они вдохновили, продолжали работать и помогать ради этой общей цели, пока все собаки, кошки, попугаи, змеи, хомяки и остальные не покинули город и не оказались на пути к поиску новых хозяев. Позже, в далеком будущем, когда историки будут разбираться в этом интересном разрушении города, некоторые укажут на это событие как на доказательство стойкости человеческого духа, как в условиях кризиса иногда себя проявляют самые неожиданные и обычные люди. 4. 2 Как те, кто появился на свет лишь ради того, чтобы умереть, с психологической точки зрения, СЕСТРЫ были наиболее морально подготовлены к реальной возможности смерти. Как те, кто, к тому же, бросили вызов своей смерти в последнюю секунду с нулевыми шансами, СЕСТРЫ также, вопреки всему, имели больше всего надежды. Они сами были невероятными учеными, и многие из них уже распространились по всему миру, имея при себя огромные вычислительные способности и ресурсы. Там, где другие уже отказались от понимания того, как работает и распространяется болезнь, СЕСТРЫ не сделали этого. На самом деле они были настолько храбры, что поставили перед собой целью найти лекарство. Они были не только учеными, но и подопытными, и пациентами, и врачами. Они подтвердили, что болезнь поражала лишь эсперов и поражала их строго в обратном порядке. Значит, среди эсперов одного Уровня первыми всегда умирали сильнейшие или те, у кого были широкие Персональные Реальности и НД-поля рассеяния. Однако по какой причине они так и не сумели определить, несмотря на свои многочисленные эксперименты. Казалось, словно у пациентов беспричинно начинался кашель, который переходил в кровохарканье, а затем в острую дыхательную недостаточность. Если бы пациентов подключили к аппарату ИВЛ и так поддерживали бы в живых, то в скором времени те начали бы страдать от внезапного прекращения работы систем органов без надежды на реанимацию. Они испытали все возможные виды лекарств, известные человечеству. Они испытали все существующие фармацевтические препараты, разработали свои собственные, испытали рекреационные наркотики, гомеопатические и средневековые средства. Они даже приняли всерьез идею о том, что болезнь была послана Богом, и послушно начали молить Бога со всей серьезностью ученых: систематически, методично и в полной мере. Между прочим, СЕСТРЫ не были лишены веры. Даже когда они сами друг за другом начали умирать, они остались верны себе. В конце концов, как и было сказано, они имели большую надежду, и в некоем смысле надежда и вера — это одно и то же, просто в разных контекстах. Конечно, среди приверженцев религии, как и обычно, всегда бывают сомнения, если во что-то верить. Одна из СЕСТЕР, Мисака №18823, была особенно сильно потрясена смертью Прототипа, которую Митори, Мисаки и другие знали под именем Долли. Долли была Уровнем 3, и она ушла куда раньше остальных СЕСТЕР, которые были оценены как Уровни 3. Лишь в 30% случаев самоубийств, кто-то да оставлял записку, и если Джунко и Мицуко не сделали этого, то Митори сделала, и она на самом деле оставила длинную, подробную и любовную записку, которую лучше было бы назвать письмом, вместе с подарком. (Мы простим Мисаки, которая ничего не оставила Долли, потому что влюбленные почти всегда ослеплены и поглощены этим чувством в ущерб всем остальным отношения. По этой же причине простим и Микото. Пусть они будут счастливы друг с другом, любовь до самого конца.) Мисака №18823, которая была ученой, чьей задачей была забота о Долли, когда той стало хуже, была свидетельницей сильного воодушевления и оптимизма, захвативших Долли. Тогда как остальные СЕСТРЫ были сдержанными, Долли была открытой и всегда была душой нараспашку, и она демонстрировала ее с улыбкой и непринужденной привязанностью. Мисака №18823 не раз спрашивала Долли, не лжет ли она или не занимается ли самоотрицанием насчет счастья, но Долли каждый раз утверждала, что она честна. Мисака №18823 была уверена, что Долли лгала в чем-то. Как могла Долли так часто и лишь с нежностью говорить о Митори? День за днем она рассказывала истории о "Ми-чан", она читала письмо, она встряхивала стеклянный, подобный газовой лампе, контейнер, наполненный серо-металлической жидкостью, создавая и разрушая бессмысленные формы с детским удивлением. В конце концов, Мисака №18823 заключила, что между счастьем и оптимизмом есть разница. Долли умерла с довольной, умиротворенной улыбкой. Через года бумага письма станет желтой и пожухнет. Помимо этого, Мисака №18823 решила, что между надеждой и глупостью есть разница. Бог не реален. Бог не собирается никого спасать. Некоторые СЕСТРЫ пошли за мальчиком с особенной правой рукой, потому что если кто-то, ходящий по этой прекрасной Земле, и был Богом или близким к Богу, то это точно был он, и именно поэтому он и был тем, кто спас их в первый раз, но его никак не могли найти. У Мисаки №18823 возникла совершенно оригинальная мысль На хрен Бога, Бог мертв. Мисака №18823 была одной из СЕСТЕР, которые добровольно решили поучаствовать в испытании рекреационных наркотиков, и она обнаружила, что возвращается к этому. Жила-была девочка, которая решила, что проведет свои последние дни, ничего не делая, просто смотря телевизор, попивая молоко и поедая мороженое, и это в действительности была одна из наименее саморазрушительных наклонностей, которыми обзавелись жители города. Однако это все же была привычка, от которой тяжело избавиться. Мисака №18823 была удалена из Сети. Может быть, то, что с ней произошло, было провалом, а, может, и нет. Может быть, ее опасное радикальное мышление было заразительным—лучше перестраховаться, чем потом пожалеть, верно? Не стоит рисковать, а стоит просто отрезать и изолировать. Это было невероятное наслаждение лицемерием или иронией. В любом случае Мисака №18823 провела свои последние дни в одиночестве. Она не была в грязном переулке, которых было полно. В городе сейчас было множество пустых общежитий и квартир. Ей было очень уютно в спальне с отоплением на полной мощности, она рассеяно дремала, время от времени приходя в сознание. Это было очень приятный, если, как скажут некоторые, не духовный опыт. Она словно поднялась даже выше воздушного змея. В одном из своих последних прояснений сознания Мисака №18823 увидела образ: крайне специфичный образ. Это был образ ангела. У ангела были белые волосы, рубиновые глаза и прекрасные крылья. Казалось, что вокруг него был ореол чистого света, и он протягивал ей руку, жестом говоря "пошли", а его лицо выражало утешение и понимание. И в тот момент, увидев этого ангела, Мисака №18823 уверовала. Она уверовала больше, чем кто-либо другой когда-либо, даже больше, чем Джунко, и глубоко в сердце покаялась в своей наглости. Даже если Бога нет, какая разница? Даже если это ненаучно, иррационально и глупо, если это успокаивает человека, дарует комфорт, какая разница? Ласт Ордер была создана последней, и поэтому умерла она тоже последней. Это произошло в тот момент, когда она гуляла в одиночестве. Но одинокой она себя не чувствовала. В последние месяцы она поймала себя на том, что часто думает о том, человеке, у которого был тот же облик, что и у ангела с белыми волосами, которого видела Мисака №18823, которого, на самом деле, видели все СЕСТРЫ в последние минуты перед своей смертью. На самом деле, этот образ был ничем иным, как проявлением силы тоски и сожалений Ласт Ордер по этому некоему человеку, ставшим настолько реальным, мощным и осязаемым, настолько, что образ передался и остальным. Ласт Ордер казалось отвратительным и ужасным, что никто не запомнит Акселератора таким, каким помнила его она, история будет видеть в нем лишь монстра и самого первого пациента. Она была первой, кому он сказал свое имя. Тейтоку был вторым. А она желала, чтобы оно было известно всем. Она желала помнить это так, чтобы оно существовало вечно, даже после ее смерти. Это было то, что он заслуживал. Но ничто не вечно, а воспоминания хранятся лишь в сознаниях живых, такой вот фокус биологии. 5. 1 В ее жизни был период, когда Казари думала, что уже во всем разобралась. Аваки жаловалась, что умирает как раз тогда, когда ее жизнь, казалось, начала приходить в норму. Что касается Казари, то ее жизнь уже перевернулась с ног на голову. Когда-то, давно, у нее было все, на что она могла надеяться и о чем могла мечтать. Работа, которая ей нравилась, друзья, которые глубоко и сильно заботились о ней, ее собственная цель. Многие ее уважали. Вот тогда-то все и пошло прахом, как и сокрушалась Аваки. Может быть, все дело было в том, что это просто возникло из ниоткуда, и она совсем не была к этому готова ни в какой форме, и даже если бы и была готова, вряд ли бы эта подготовка помогла бы. Микото умерла. Куроко умерла. Казари впала в глубокую депрессию, из которой, казалось, было невозможно выбраться. Она одолжила свои навыки Майе и Кинухо, когда те обратились к ней за помощью, и без ее хакерских навыков они никогда бы не смогли выследить и найти всех животных, которых они обнаружили. И хотя это дало ей какую-то самореализацию, все продлилось не особо долго. Вскоре депрессия вернулась и стала глубже и темнее, чем раньше. В дверь постучали. Казари, немного подумав, подошла и открыла ее. Это заблуждение, что люди в депрессии сидят и ничего не делают целыми днями. По крайней мере, в случае Казари. Казари всегда любила читать, и, так как сейчас у нее не было школы, но было много свободного времени, она начала читать все, что раньше хранилось в ее длинном списке для чтения, книги в котором обозначались, как "звучит весело". Она читала классику, романы, научную фантастику и фэнтези, девчачьи истории, легкие новеллы. Она читала иностранных авторов XX и XIX веков и даже более ранних. Какое-то время она даже читала философию, начав с самой основы — переводы древнегреческих и древнеримских авторов. Например, ей понравилось "К самому себе" Марка Аврелия, в которых кратко рассказывалось о стоицизме и его добродетелях: добродетель живет добродетельностью. (Римляне, и правда, любили это слово — добродетель. Когда произносишь одно и то же слово много раз, то оно начинает терять свой смысл и становится мусором.) В дверях стояла Сатен Рюико, и она принесла еще книг и заодно еды. В основном это были консервы и скоропортящиеся продукты. Консервированная скумбрия была одним из продуктов в пластиковых пакетах. Рюико занялась готовкой позднего обеда, в то время как Казари внимательно осматривала книги, которые ей принесла Рюико. — Ты их украла, — сказала, в конце концов, Казари. — Ну, можно подумать, что сейчас это имеет значение, не так ли? — спросила Рюико. — К тому же там были почти все, которые ты хотела. — Ничего не знаю, Сатен-сан, — вздохнула Казари. — Мне это не нравится. Это кажется неправильным. Что бы сказали Мисака-сан или Ширай-сан? — Тогда отнесем их вместе обратно, когда поедим, — сказала Рюико. Микото оценила бы посыл, стоящий за этим жестом. Куроко тоже, хотя сначала она бы потратила время на то, чтобы завалить Рюико лекцией. Рюико была хорошей подругой. Казари знала, что делает Рюико, и знала, что должна глубоко это ценить. На данный момент Рюико была единственной, кто остался у Казари. И все же, почему у нее было чувство, что она не может выразить свою благодарность и признательность так, как ей хотелось? Почему все, о чем она думала, было о том, что все вокруг темное и серое, почему все, о чем она могла сейчас размышлять, было о том огромном чувстве пустоты внутри нее? Что лучше — быть одной или быть с кем-то? Даже людей, которых мы так любим и о которых мы так заботимся, иногда хочется просто оттолкнуть, а иногда, даже если они рядом, возникает ощущение, что их и нет вовсе. Просто призраки, который могут исчезнуть в любой моменты. Их прикосновения мимолетными и холодными. В городе всегда было мало земли для могил, и теперь, когда начали умирать Уровни 1, крематории, наконец, стабильно заработали. Казари и Рюико шли по тому же обычному тротуару, по которому ходили всегда, по тем же улицам. Было жутко, насколько обычно и неизменно выглядел город, если не считать выбросов темного дыма из труб на заднем плане. Библиотекарей не было, было множество пыли на книгах, которые некогда помогали ученикам, когда те нуждались в них. Казари и Рюико играли в игру, в которой пытались выяснить, откуда Рюико взяла книги, чтобы положить их обратно на то же место. Удивительно, но у Рюико это выходило куда хуже, чем у Казари. Однако это было так, Казари всегда имела отличную память и пространственное мышление. Она помнила многих людей и многие вещи, которых не помнил никто другой. В отличие от Ласт Ордер, которая очень высоко ценила Акселератора в своих воспоминаниях, по мнению Казари, это было слишком эгалитарным. Например, она помнила девочку с необычайно густыми бровями, мальчика с волосами, словно давно немытыми, который однажды сломал ей руку (кто-нибудь еще его помнил? хоть кто-нибудь? кто-нибудь?), девочку, находящуюся в тюрьме, со смешно сформированными зубами, девочку, которая презирала людей, которые были правильными. Рюико сказала что-то—Казари не знала точно, что именно, кроме того, что это было неожиданно забавно—а потом они обе засмеялись до боли в животе, так сильно, что начали плакать. Казари почувствовала себя лучше. Не намного, но все же действительно лучше. Она решила, что сегодня хороший день. Ну, что еще ей можно было пожелать, кроме пары хороших дней иногда. Они пошли в Пассаж и играли там, пока у них не закончились монеты, пока на всех экранах не загорелась надпись GAME OVER, ДЛЯ ПРОДОЛЖЕНИЯ ВСТАВЬТЕ МОНЕТУ, но продолжать они не стали. Они выиграли плюшевую лягушку. Рюико сказала, что позже отнесет ее на мемориал, но мгновение спустя передумала и сказала Казари, что та должна сохранить ее у себя. Они еще немного погуляли, идя, не зная куда, не имея цели, не торопясь, и наступила тишина, тишина, которая наступает из-за чувства комфорта, когда не нужно ничего говорить, но все равно ощущаешь, что тебя прекрасно понимают. — Спасибо тебе за то, что ты моя подруга, — сказала Казари. — Без проблем, — сказала Рюико. — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Нет, действительно, люблю. Память — всего лишь фокус биологии, но если вы можете запомнить хотя бы что-то одно, то, пожалуйста, запомните это навечно. 6. 0 Это, наконец, началось. Начало конца. Первый Уровень 0. Уровень 0 был Уровнем 0, а Уровни 0 все еще были эсперами. А правила игры, как показали СЕСТРЫ, требовали смерти всех эсперов. До этих пор город, по крайней мере, имел какое-то подобие жизни. В конце концов, Уровни 0 составляли 60 процентов среди учеников. 60% от 80% от 2,3 миллиона — это миллион с еще какими-то несколькими жалкими 104 000. Цитата: одна смерть — трагедия, миллион смертей — статистика. Конец цитаты. Цитата: ты не можешь просто пропустить все скучные части. Конечно же, я могу. Конец цитаты. Они все умерли. Что еще можно было сказать. Они все умерли. Разве это не звучит так забавно, так буднично, беспечно и глупо, просто вот так? Они все умерли. Чудо не произошло. Никто не выжил. Ни Акселератор, ни Тейтоку, ни Микото, ни Мисаки, ни Куроко, ни Аваки, ни Джунко, ни Митори, ни Мицуко, ни Мии, ни Аоми, ни Шаэй, ни Кинухо, ни Майя, ни СЕСТРЫ, ни Долли, ни Ласт Ордер, ни Казари, ни все остальные в этом городе, которых вы знали и которых вы так и не узнали, обязательно вспомните обо всех именах, которые знаете. Это был конец эпохи, конец эсперов, города науки, того, что некоторые в итоге назовут псевдонаукой или, что еще драматичнее, особым грехом, или что-то в этом духе. (Оказывается, Боги и религия будут существовать гораздо дольше эсперов. Такие дела.) Трубы крематориев продолжали радостно выпускать дым до тех пор, пока больше не осталось никого, кто мог бы там работать. В последние годы остались лишь двое, которые цеплялись за жизнь дольше и упорнее всех. Одним был Камидзе Тома, другой была Сатен Рюико. Рюико имела предположение, почему Тома все еще жив. Это потому, что он особенный. Что насчет нее самой, то она действительно понятия не имела, просто она знала, что по какой-то причине ее время еще не пришло. В какой-то момент ей пришла в голову ужасная идея: а что, если мы должны стать парой и завести детей? Как в той истории, где рассказывалось о начале Земли, об Адаме и Еве. Им нужно стать Пирой и Девкалионом? К счастью или к сожалению, но этого никогда не произойдет, и они с Томой разговаривали друг с другом на расстоянии и только вежливо, когда сталкивались друг с другом среди огромных опустевших строений разрушающихся зданий и улиц, которые были так ужасно привычны, чем когда-либо. Однажды она спросила его, что он думает обо всем произошедшем. Он почесал затылок правой рукой и застенчиво улыбнулся, хотя его лицо выражало лишь пустоту и меланхолию. — Думаю, я потерпел неудачу, — сказал он. Но Рюико считала, что он был слишком строг к себе. Если бы только все реальные жизненные проблемы можно было так аккуратно и чисто убрать. Не важно, чем он там занимался, пока все это происходило. Все уже было в прошлом, уже слишком поздно, и она не испытывала к нему неприязни. На самом деле, она могла только пожелать, чтобы он смог простить себя. Однажды она проснулась, выглянула в окно и увидела солнце, и она ощутила, что стала последним живым человеком в городе. Она почувствовала облегчение, потому что это означало, что скоро придет и ее время. Потому что было очень одиноко. Когда несколько дней спустя она наклонилась, кашляя так, словно от этого зависела ее жизнь, она ощутила легкое волнение, увидев кровь, покрывающую ее ладонь, когда она отняла ту ото рта. Вскоре после этого за ней повсюду начала ходить девочка — блондинка с голубыми глазами, которая умерла задолго до того, как начали умирать все. — Ты не реальна, — сказала Рюико. — Ты последняя, кто остался, — пожала плечами Френда Сейвелун. — Ты можешь считать любой плод своей фантазии реальным. В любом случае, никто об этом никогда не узнает. — Хм… — сказала Рюико. Она обдумала это. Она представила себе альтернативную реальность, где все были живы и счастливы. Не обязательно, что бы это было какое-то особенное место, как этот город. Это могла быть просто обычная школа, где они все были бы обычными учениками, живущими обычной жизнью. Она представила себя облако, красивое, плотное и темное, которое могло бы появиться и закрыть солнце, которое так весело и счастливо сияло над ней, точно так же, как оно будет сиять в течение следующих пяти миллиардов лет, закрыть свет, который бил по ее глазам и причинял им боль, закрыть небо, такое бесподобное и прекрасно голубое: хоть на мгновение, не могли бы все эти прекрасные вещи, которые когда-либо существовали, просто исчезнуть? Рюико представила, как по всему миру сейчас пойдет дождь. Было бы хорошо, если бы, хотя бы ненадолго, по ним всем полил дождь. Когда Рюико, наконец, закрыла глаза, она не могла сказать, откуда потекла по ее щекам влага. Ей казалось, что она просто засыпает. Однажды она проснется вновь. Затихший город — колыбель бесчисленных детей.