***
Как тебя покорить? О чём вести разговор, с чего начать? Я не знаю, о чём тебе сказать, И неловко опять. Как тебя покорить? Не волнуясь, вдыхая глубоко, Шутку я рассказал, но в молоко, совсем в молоко. — Хорошо. Так что насчёт твоего приезда… Ты приехал один? И где будешь ночлежничать? — На улице уже было совсем темно, хоть время и не совсем позднее. Такова зима. Только привыкнешь к светлым ночам, так уже и день становится темным, как уголь, не то, что ночь. — Да, один. Ты сам прекрасно понимаешь, что денег у меня немного, позанимал у друзей, родственников и поехал. На родителей бы не хватило, даже на билеты, — отпивая сладкий чай, Юрка сюрпает и ставит со стуком кружку на деревянный стол, — а что насчёт ночлега. Я снял комнатку у какой-то старушки в центре. Она одинокая, как я понял, денег попросила не особо много, только на условии того, что помогать по хозяйству буду. Ну, за продуктами сходить, прибраться там…-- — Так тебя старушка в рабы забрала?— — Почему сразу в рабы? — возмутился Юрка, чуть не вылив четверть содержимого чашки на стол и колени. — Ну, тут такое дело есть, видимо, распространяется только в Москве. Тут бабушки таких как ты к себе заманивают низкими ценами, а потом «Да куда ты, внучок? А если я отброшу тут ласты? Совсем старушку не жалко? Оставайся ты тут настолько, насколько хочешь.». Не могут отказать, в итоге у бабушки новый внук и рабочая сила, а у тебя не самая лучшая комнатушка лет так до тридцати. — расписывает Володя, поглядывая на свои ногти. Ломаются, опять. Стоит обговорить это на следующем приеме. Те препараты, что ему выписывают больше плохого несут. — Ну, ничего себе… — Юрка хмурится, только сейчас думая, что его и правда могли облапошить. — Или просто обворуют. Ты не оставлял там в комнате ничего ценного? — — Все ценное с собой. — — Тогда у тебя новая бабушка. — — Нет уж, мне такого не надо! — Володя смеется под переживающим взглядом Конева, понимая, что своими историями знатно того напугал. — Не бойся, просто на все ее предложения говори: «Нет». — убирая пустые кружки в умывальник и споласкивая их, оставляет на полотенце сушиться, чтобы стекла лишняя вода. Юра уже наконец-то смог отогреть руки и ноги, даже стало жарковато, поэтому его свитер благополучно уходит на спинку стула в Володиной комнате, как и он сам. Оглядывая комнату, парень проходит дальше, к столу. На нем завалено куча книг, тетрадей и контурных карт. Точнее сказать, не завалены, а расставлены ровными рядами, от большего к меньшему. Рядом стоял стаканчик с погрызенными карандашами и ручками, на дне которого валялась старая потертая жизнью стирательная резинка. Бледно светящая настольная лампа грозила потухнуть вовсе. — У тебя тут очень уютно. — с улыбкой произнес Юра, переключаясь взглядом на шкаф с книгами. Они не зацепили Конева, поэтому совсем скоро он уже сидел на Володиной кровати, шарахаясь от каждого ее скрипа. — А у тебя скоро родные вернутся? — убрав волосы с лица, Юра оглянулся в проход между комнатой и коридором: Володя перебирал остальные письма, что пришли час назад. — Ну, пара часов у нас есть. Ты не обижайся, но до их прихода тебе нужно будет уйти к себе. — Юра совсем не возражал против такого, поэтому вскоре оба парня уселись на диван в гостиной. По первому каналу должен был идти фильм «Сталкер». Володя не очень сильно жалует драмы, но смотреть сейчас просто нечего. Конев опускает голову на его колени, закидывает ноги на подлокотник, замирает в таком, бесспорно, удобном для него положении и устремляет взор на маленький экран телевизора. Володя же как на иголках, все ерзал, не мог усидеть на месте. Сердце стучало, как в последний раз, как тогда, когда он только прочел письмо от Юрки. Он же знает, что все это неправильно, неестественно, просто омерзительно и аморально, но он все равно лезет обняться, легко коснуться ладони, щиколотки, как сейчас, полежать на нем, на самом провокационном месте, просто изводит Володю до крайности. — Ну, не ёрзай. Умнись там, как хочешь сесть. — поднимая голову, Юрка недовольно уставляется на того, кто прервал просмотр фильма. Володька делает вид, что ему мешала пружина в диване, пересел, но Конев все равно оказался дальше на его коленях, поэтому тому осталось лишь смириться с тем, что пора дать болезни… «передышку».***
Фильм оказался весьма-весьма неплохим, по крайней мере, есть, о чем задуматься, что благо, Володя любил. И идеи Профессора он разделял: Комната и правда была опасна, кто знает, какой «умник» с маленькой буквы туда попадет? Ее стоило уничтожить, понятное дело, изменить планету в лучшую сторону, главное, не использовать в корыстных и эгоистичных целях. Хотя, стоило заикаться об этом в Зоне? Скорее тюрьма. Так что и других он совсем не осуждает. Но смысл же фильма куда глубже: глупое ожидание чуда. Это место могло исполнить любое их желание в самых затворках сознания и тем ни менее, они отказались от этого. Фильм оставил в голове кучу размышлений и приятных впечатлений, что даже Володя не сразу чувствует сжатые Юрины пальцы на своей ноге, как и влажное пятно почти рядом с рукой. / — Юра? — Юра всхлипнул, вытирая тыльной стороной ладони накатывающие слезы. — Фильм такой…грустный. Никогда бы не сел его смотреть один. — пытается тот перевести тему, чтобы не быть в глазах Володи плаксой, как девчонки. Но, кажется, тот не спешит гавкать на него, как папаша хирург, что нужно вытереть слезы, иначе глаза выпадут. Давыдов тянет к его плечам руки, поднимает к себе, со своих колен и прижимает к себе за них же, гладит по лопаткам и между, даря всю заботу и спокойствие, что имеется у него, все, что открыл и соскрёб. — Чего плачешь? Что случилось? — — Мне их жалко. Очень жалко. Ну, персонажей. Один прямо на меня так похож. — Кто же? — — Писатель. Хоть я и не пишу, но с тем… «перерывом» в музыке у меня тоже своеобразный творческий кризис, как у него. — Володя внимательно слушает, даже не зная, как помочь с этой проблеме Коневу. Однако, судя по лицу Юрки ему действительно лишь жаль их, а не заботится о своей проблеме. Видимо, для него это нормальное состояние. — Может тогда сходим в какой-нибудь музей? За вдохновением. — — Пф, скорее, ради экскурсии по Москве. Это просто временный период, который, кстати, я почти уже прошел. Главное не останавливаться с уроками, благо, на это у меня мотивация есть. — лукаво улыбается парень, поднимая глаза вверх, к Володиному лицу. На очки падает свет с лампы, поэтому изумрудных глаз Володи не было видно совсем, однако он был уверен, что на него смотрят точно так же. Я бы спел тебе, да не умею петь Станцевал бы тебе, да не умею танцевать Дал бы кофту свою, да сам легко вот одет Написал бы стихи, да никогда не писал Я бы спел тебе, да не умею петь Станцевал бы тебе, да не умею танцевать Дал бы кофту свою, да сам легко вот одет Написал бы стихи, да никогда не писал Они сидели так еще очень-очень долго, прижимаясь теплыми телами к друг к другу, вручая всю ласку и нежность, которую они оба заслужили. Юра треплет эти волосы, в вечно идеальной укладке, рушит все на своем пути, лишь бы плотнее, теснее, словно ему мало того, что уже есть сейчас. Хотя, почему «словно»? Ему мало. Хотелось быть единым целым, понимать друг друга и защищать от любой угрозы, даже мелкой, незначительной. Руки гладят везде, накрывая всю спину полнейшим теплом, лишь горячкой отдавая в пальцах. Губы младшего парня все открываются и закрываются, он хочет сказать так много и одновременно сейчас не хотелось нарушать эту идиллию лишними словами, даже если это бесконтрольные признания в вечной любви. Наконец-то, пересохшие губы снова открылись и Юрка зашептал: — Володенька, поцелуй меня. — это лишь малая часть того, что хотел сказать Конев, но пока сил хватило лишь на эту краткую, но полную любви просьбу. Но после такого Давыдов резко отстраняется, хоть не полностью, все так же держа парня в своих руках, но, и чтобы лица были напротив друг друга. — Нет, — сказал, как отрезал, — это неправильно, Юр. Нет, нет и нет, я не сделаю это. Ты пожалеешь об этом позже. Обязательно пожалеешь. — Юра даже не удивляется очередной такой шарманке Володи, поэтому не больно щипает того за бок. — Да сколько ж это можно, Володь? Для тебя все неправильно: и мы неправильные, и делаем все неправильные вещи, и вообще неправильно живем. Если мы уж такие неправильные с тобой, стоит уже отпустить это? — возмущается Конев, явно не на это рассчитывая в такой прекрасный романтичный момент в их жизнях. — Нет. — — А если ради меня? — — Как раз таки ради тебя и нет. Я как маньяк какой-то, а ты этого совсем не понимаешь! — — Конечно, я никогда не пойму и не поверю. Потому что ты никакой не маньяк и мы не неправильные. Поцелуй меня, я говорю, или вообще никогда и ничего от меня не услышишь. — на такие манипуляции Юрка не любил идти, но иначе показать их нормальность он не мог. Если что-то ненормальное, то это не может быть, верно? А если они могут целоваться, обниматься и любить друг друга, значит они еще какие нормальные, даже больше. Володя молчал, явно собираясь с решением. Потерять Юрку он не собирался и молчанку он не любит, но для самого же Юры будет лучше, если они излечатся от этого. Но, если Володя решил сделать отдых болезни на момент их лежания на коленях, может хватит смелости и на поцелуй. Твердит о своем решении молча, даже скромно и немного возмущенно от такой угрозы, вытягивая губы навстречу Юриным. Они соприкасаются нежно, не спеша двигаясь в разных направлениях, в попытке изучить, будто приласкать дикое и одинокое животное. Это был тот самый «детский» поцелуй из лагеря «Ласточка», чем они тешились все те моменты, когда удавалось побыть вместе, хоть пару минут. Но Юре нужен был не совсем он. Нужен был тот, как Володя поцеловал его в лодке, в тот дождливый день почти на глазах Машки. Этот медленный дразнящий поцелуй Юра старается перевести в необходимый, но Володя, словно отказывается от всего большего, держит себя, как может, лишь бы не наброситься на бедного парня, который не знает, что он творит сейчас. Но, как бы не старался «больной», поцелуй становится влажным, а градусы повышаются стремительно. Пальцы снова путаются в волосах на загривке, дабы снова прижать, приласкать губами и языком. Веки становятся такими тяжелыми, что их теперь никто из этих двоих не был способен поднять. Языки блуждали в ртах парней, каждый не в своем, изучая ряды не самых ровных зубов, такие же горячие языки, внутренние части щек и десна. Они пару раз неловко стукаются зубами в попытке прижаться даже там, как можно ближе. — Юрочка… — шептал Володя в редких перерывах, когда стоило вдохнуть воздух, не замечая того, проглатывал букву «о». Парни не сразу поняли, как уже вместе лежали на диване, неприлично близко друг к другу и похабно целуясь, как последние малолетки-хулиганы за школой после перекура. Губы, казалось, скоро сотрутся до корня и от них останется только влажный след. Опуская руки чуть ниже Володиной груди, Юрка успевает залезть под свитер и футболку, да так, что Володя того не сразу заметил. Он хотел было что-то возразить, сказать свое твердое и упрямое «Нет» да прекратить эту игру, но ему не дают, настойчивые губы Юрки то и дело, что пытаются смять Володины под себя, прижать так сильно, что те побелеют, показать, как они любимы. Руки теряются на спине, не зная, за что им ухватиться. Володя их прикосновения ощущает, словно молния, такая горячая и ударяет прямо в него. Его бока сминают, жмут, лопатки нежно гладят, массируя какое-то одно большим пальцем, как раз те мышцы, которые часто у него напрягаются. Тело и разум размякли под такими настойчивыми ласками, не желая никого ни слышать, ни видеть. Кроме Юрочки, конечно. А Юра, решив, видимо, пожалеть бедные Володины губы и его дыхалку, спустился поцелуями ниже: по дороге обцеловывая все, на что наткнется. Языком ведет по шее, по жилке вниз, целует еще совсем по-юношески маленький кадык, сжимает пальцы на плечах и прижимает уже растревоженного Володю к дивану. Он уже зашептал «нет-нет.», «не надо.», но так тихо и явно неохотно, скорее по привычке, нежели по настоящему нежеланию. Юра то точно знает, чего сейчас хочется Володе. Они хотят одного и того же. Володя задохнулся своими же отказами, тяжело задышал и вжался в диван уже сам. Перед глазами встала влажная пленка, так что даже с очками было видно мало. Ловкие и осторожные ручки Юры, взявшись за дужки очков, стягивают их с Володиных ушей и носа, оставляя на тумбе рядом. Воздух в комнате тяжело осел на парней, стал прочным прессом, придавливал их к друг к другу. Тела разгорячились до, казалось, опасных сорока градусов. Володя робко откидывает колено чуть в сторону и на пробу проводит своими бедрами по Юриным. Реакция не заставляет себя ждать, они одновременно чуть не потеряли остатки рассудка и не застонали вслух. В паху упрямо потянуло, до сладких спазмов. — Сделай так еще. — требует Юрка, уже начиная дрожать голосом. Выдохнув застоялый воздух из легких, который, как казалось, останется там навсегда, Володя двинулся еще раз. Мурашки пробежали по всей спине и рукам, оставляя после себя легкий холодок, что так хорошо контрастировал с жаром тел. Обхватив неугомонного парня за талию, Давыдов начал двигаться быстрее, сильнее, чувствуя чужое возбуждение на своем. Влажная пленка с глаз немного сходит, и Володя видит, хоть все еще размыто, как Юра прижался губами к его шее, целует ее, оставляя багровые следы, дальше спускался к ключице, прикусывал ее. А Володя не понимал, что это за ощущения, ему было просто невероятно хорошо, но было немного плохо, ведь он не остановил Конева, не предупредил, что нельзя делать подобное с его нежной шеей. Вытягивая шею, откидывая голову в сторону, Володя дал больше места для этого. Пересохшие губы жалобно дрожали, пропуская сквозь себя совсем тихий скулёж, ведь уже эти чувства невозможно было терпеть, сдерживать стоны глубоко в себе, в груди. Но клацнув зубами после, Володя выгнулся и чуть вскрикнул, схватился рукой за рот, дабы заглушить да размяк. Тепло разлилось лавой в теле, добираясь до кончиков пальцев ног. Тело сверху стало мягче и податливее, поэтому вскоре сползло в бок. — Ты тоже? — — Я тоже… — Просыпаюсь, и вновь, Дышу я тобой, Живу я тобой, Живу я тобой…