За рогозом и осокой

В последние дни маршал стал чувствовать себя хуже: его измотали постоянная беготня по испанскому зною от англичан, будто не знавших усталости, конфликты с Массеной и Сультом и, конечно же, неизвестность того, что ожидало их в будущем. Уже не один раз он пожаловался Октаву на то, что не видит как растут его дети — в особенности самый младший, которому исполнилось целых два года. Ней вернётся домой, когда маленький Эжен уже связно заговорит и, возможно, напугается собственного отца, которого никогда не видел. Если вернётся вообще. Октав тяжело вздохнул, силясь придумать, чем он может хоть немного приободрить маршала, при солдатах всё такого же неистового, но в собственном шатре приходящего в упадок. Несчастный адъютант не представлял, как правильнее поступить, пока смотрел на запахнутый полог шатра, за которым даже не горела свеча и не было слышно ни единого звука, будто бы… — Маршал, — Октав понимал, что действует не по уставу, входя без дозволения, однако ему это непременно простят, — вы не ужинали, может, принести вам… … его там не было. Растерянный Левавассер огляделся по сторонам, стоя с открытым ртом, будто потерявшийся птенец и, убедившись еще раз в том, что шатер пуст, а походная кровать даже не разбиралась, развернулся на каблуках сапог и вышел вон. Где его теперь искать? Октав покопался в воспоминаниях и, наконец, выудил нужное: Ней часто ездил вечерами к роднику чуть дальше от бивуака, чтобы остудить голову и никто, кроме адъютанта, не знал об этом к своему счастью. Карманные часы показывали почти одиннадцать вечера, опрометчиво было бы позволить маршалу остаться в такое время одному вдали от лагеря с учетом того, насколько иногда он бывает не в ладах с собственным здравым смыслом. А если нарвётся на партизан и решит противостоять им в одиночку? А если англичане? Дурные мысли понеслись в растрепанной адъютантской голове одна за другой, и впечатлительный Левавассёр успел несколько раз представить себе искалеченное тело начальника. Охнув от собственных же представлений, он, даже не взяв коня, но проверив наличие сабли, ринулся вперед. Что маршала понесло в такое место да еще и абсолютно одного? Он столько раз говорил о собственном одиночестве, но при этом не захотел взять в единственное место, где мог отдохнуть, верного адъютанта. Левавассер даже обиженно надулся и нахмурился, гоняя по голове размышление о том что Ней даже не захотел оповестить его, куда поехал. Но вот рядом с высокими зарослями рогоза и осоки показался маршальский конь, в серебристом свете казавшийся призрачным. — Фрейхен, — Левавассёр улыбнулся и подошел ближе, гладя его по шее, — а где твой хозяин? Раз Фрейхен здесь, то и Ней обязан быть где-то неподалеку. Возможно, он спустился по склону ниже, чтобы не нервировать лишний раз и без того темпераментного скакуна. Октав огляделся и хотел было окликнуть маршала, но осёкся, едва услышал шумный, неровный вдох и чей-то тихий голос. Незнакомый. — Попались… Удивлённый и сбитый с толку, Левавассёр пригнулся, ступая как можно тише. Не рискуя лишний раз, он почти что припал к земле и снова прислушался, пытаясь понять, кому же принадлежал этот голос. Влажный, чмокающий звук и новый горячий выдох заставили нахмуриться ещё сильнее, после чего адъютант всё же шагнул вперёд, осторожно раздвигая высокие заросли. Вдруг Октав замер, изумлённо распахнув глаза. Красный мундир сразу же резанул по желанию выхватить саблю и броситься вперед биться с неприятелем, особенно, когда стало понятно, что рядом с ним находится и Ней. Слишком близко к нему. Слишком. — Пусти… Ней нехотя, почти лениво упёрся руками в плечи англичанина, однако тот не выпустил его из крепкой хватки, припав к открытой шее, в лунном свете казавшейся мертвенно белой. Лицо маршала вытянулось, с приоткрытых губ слетел неровный выдох, больше походивший на тихий, едва различимый стон. — Уверен? — насмешливый голос англичанина заставил Октава скрипнуть зубами. Да как он смеет насмехаться?! Никакие другие странные обстоятельства при этом словно не имели никакого значения, и Октав уже потянулся к сабле, но не решился показать себя, продолжая безмолвно наблюдать за более, чем противоестественной картиной. Что же не так с «храбрейшим из храбрых»? — Нет… — Ней ухватился за плечи англичанина крепче и, казалось, собирался сказать что-то ещё, прежде чем тот перехватил его поперёк тела и свалил на траву, нависая над ним, точно хищная птица. Птица… Октав присмотрелся и узнал в чужом горбоносом, орлином лице самого генерала Уэлсли, так долго гонявшего их по этой проклятой Испании, того самого… Несдержанно ахнув, Левавассёр тут же зажал рот ладонью. Как же так? Может, он просто неправильно понял? Может… А что может? Никак иначе развернувшуюся сцену Октав не мог трактовать, ведь прекрасно видел теперь каждый холодный поцелуй в обнажённую шею, слышал, как тяжело и прерывисто дышит Ней, изредка отпускавший между поцелуями тихие стоны. Октав наблюдал, как маршал то хватался за Уэлсли руками, то пытался отстранить его вновь почти что стыдливо, не желая происходящего, но вожделея одновременно… — Не упирайся, на это ещё будет время в бою, — Уэлсли сухо усмехнулся, и Октав увидел, как ловко его длинные пальцы расстёгивают золотые пуговицы маршальского мундира одну за другой. Ней не отвечал. Он лежал на траве, молча глядя ему в лицо и, то ли к сожалению, то ли к счастью, Октав не видел, каким именно был этот взгляд. Рука Уэлсли медленно подобралась к золотому кушаку, одним движением его развязав, распахнула чужой мундир и ворот рубашки настолько, насколько только позволял суконный жилет. От прикосновения его пальцев к ключицам Ней вздрогнул, и Уэлсли, усмехнувшись, наклонился ниже, дабы что-то сказать, но тут же вскинулся, услышав нетерпеливое ржание Фрейхена. И встретился взглядом с Октавом. Не успевший среагировать адъютант уставился прямиком в пронзительные глаза англичанина, цепенея от ужаса. Он не знал, что сказать. Не знал, стоит ли ему закричать. Но и Уэлсли тоже молчал. Он видел Левавассёра прекрасно, понимал, кто именно сейчас наблюдает за ними, однако ни слова не проронил. Лишь кривовато улыбнулся одним уголком губ. — Что там? Ней заметно взволновался и попытался приподняться, однако Уэлсли тут же надавил ему на грудь, укладывая обратно и опуская взгляд. — Ничего. Просто твоя лошадь ерепенится. Словно и не заметив ничего необычного, он снова переключился на Нея, действуя теперь куда более страстно, порывисто, картинно, точно рисуясь перед Октавом, ставшим невольным свидетелем подобной картины. Уэлсли распахнул маршальский жилет до конца и резко задрал исподнюю рубашку, обнажив напряжённый живот и гладкую грудь, тяжело вздымавшуюся от волнения. Октав, растерянный и обескураженный, наблюдал за этим едва ли не в ужасе, совершенно оцепенев от непонимания, как ему поступить. Нужно ведь броситься на помощь, нужно помочь… Вот только Уэлсли снова поднял на него взгляд и, крепко сжав грудь Нея, вырвав из его горла хриплый стон, ухмыльнулся. Он будто хотел, чтобы Октав видел всё это. Будто бы его забавляли эти негласные правила игры. Ему будто было нужно, чтобы адъютант увидел падение своего маршала. — Больно, — шикнул Ней и оттолкнул руку Уэлсли от груди. — Я бы пошутил, что в первый раз всегда больно, — усмехнулся Артур и медленно наклонился над ним, будто над охотничьим трофеем, всё сильнее вжимая в холодную землю, дотронувшись своим носом до его носа, — но шутка уже много раз как неактуальна… Навалившись на Нея так, что дыхание маршала стало совсем тяжёлым, англичанин зацепил пальцами край чужих кюлот и потянул вниз. Октав закрыл глаза. Он нырнул вниз, лбом припадая к земле, и заткнул себе рот уже обеими руками, дабы ненароком не пискнуть и не заставить Нея почувствовать себя ещё ужаснее оттого, что его увидели в таком положении. По всей видимости, того Уэлсли и добивался… Какими бы не были причины, по которым Ней согласился: может, совсем одиночество доконало, может, так он пытался выиграть для солдат время, может, попросту очаровался этим напористым англичанином — да что угодно из этого — он не заслуживал быть униженным ещё в чьих-то глазах. Потому Октав не смотрел. Старался даже не слушать, когда раздался звонкий шлепок, и Ней застонал особенно несдержанно. Нельзя слушать. Закрыв уши, Октав медленно пополз назад. И как только оказался на достаточном расстоянии, подскочил на ноги и бросился к лагерю. Ничего он не видел и ничего не слышал. У ручья не было никого. Ней просто вышел на ночную прогулку в поле и к утру обязательно вернется. Левавассёр знал: всё это — именно так. Ней любит свою жену и сыновей, смертельно скучает по ним. Настолько, что пытается заглушить эту тоску чем угодно… Просидев у шатра почти до утра, Октав не отвечал на вопросы офицеров и молча смотрел на огонь, время от времени подбрасывая дров, чтобы не дать пламени погаснуть. — Октав, ты чего не спишь? Он вздрогнул и встретился глазами с Неем, который глядел немного непонимающе, склонив голову на бок. — Маршал… Маршал, вы вернулись! Я так беспокоился, где же вы были? Вы время видели? — воскликнул он так, словно был отцом или старшим братом, хотя был не только младше Нея на приличное количество лет, но и ниже на пол головы. — А если бы с вами что-то случилось? А если бы вы замерзли! Ней виновато улыбнулся и поднял руки в знак примирения. — Прости, больше ни разу. — Я надеюсь! Идемте, я нагрею вам молока, вы, наверное, замерзли у этого вашего родника. Левавассёр не по уставу ухватил его за рукав и повел в шатер, краем глаза отмечая на маршальских манжетах и фалдах свежие зеленые пятна от травы.