Проклятая любовь

Пустынные улицы Луги дышали прохладой осеннего вечера. Ветви деревьев, будто пасти диких псов колыхались от малейшего дуновения тихих, но уже злеющих ветров. Ни души среди чёрных домов, ни звука. Слышны лишь отбивающие ритм шаги Максима, зверем крадущимся меж холодных ноябрьских улиц. Вороны взмыли над мостом. Максим устремил на них свой точный испуганный взгляд. В глазах его чёрных отражалось ещё не почерневшее небо, оно лишь затянутое тучами, от чего стало серым и на вид холодным. Парень мигом пронёсся по каменному мосту, оставляя на секундочку запах корицы. Чёрный плащ и его делал похожим на ворона, да только заячий испуганный взгляд, мешаясь с чуткостью охотнечьего пса, рушил этот образ. Ещё раз с опаской оглянувшись на другой конец моста, Максим испустил тяжкий выдох и продолжил путь. Бродить в такое время очень опасно. Никогда не знаешь, кто или что кинется на тебя из темноты переулка. Слава Богу, убежище парня находилось недалеко от того каменного моста, и Максим быстро шмыгнул за угол, где и был его дом. В квартире Тарасенко было тепло. Можно снять плащ, перевести дух. Огонь в камине Максим зажёг довольно легко, ведь в нём находились остатки раскалённых углей. Через несколько минут комнату озарил тёпло-оранжевый свет. Огоньками на полочках блестнули стеклянные баночки с травами и порошками; портреты на стенах, будто ожили от этого огня; книги в шкафу будто стали перешёптываться, и буквы их меняться местами. Максим зажёг керосиновую лампу, взял книгу с полки и сел за столу у камина. Найдя нужную ему страницу, он тяжко выдохнул, взял в руки очки, нацепив их на лицо, и принялся читать, чутка хмуря брови. Видите ли, к своим двадцати семи годам Максим совсем запустил зрение, и всё из-за любви и тяги к книгам, и теперь вынужден употреблять очки, дабы не испортить себе зрение больше. «Тимьян ползучий — одно из лучших растений-медоносов. Из него получается очень душистый мёд. Сухие части тимьяна применяются во время богослужения, смешивая с благовонием.» После очередного тяжкого выдоха Максим взял карандаш и подвёл первую строку абзаца. Максим был врачом, поэтому очень интересовался лекарствами, различными ядами и как те делаются. Именно поэтому дом его был заставлен бутылочками, баночками и какими-то ящичками. Но больше всего молодой доктор любил магию. Пелена мистики и загадки витала не только в его доме с одной только его занятой квартиркой, но и вокруг по переулкам и улочкам. По вечерам он любил гадать, а утром изучать разные заговоры и заклинания. При чём, парень был учтив и любезен с магией. В карты — в благодарность за знание будущего — он не играл, на перекрёстке давал откуп бесам, а в углу комнаты с камином стояла метла. Доктор был отчасти суеверен. Отрицая плохие приметы, он всё равно каждое воскресенье носил покушать чёрной кошке, живущей в доме напротив. Он верил, что за это она его не проклянёт. И всё же молодой доктор как никто другой знал, что самый страшный яд — это любовь. Ещё два года назад умер его единственный верный друг, преподаватель ботаники в местной школе, а годом ранее — жена, Оливия Тарасенко. Их он и любил всю жизнь. Ему никто не был нужен. И постели и общения ему было достаточно. Красавица Оливия —некогда Оливия Борских — была бунтаркой. Оставив свой дворянский род, она отвергла ористократию ради замужества с молодым студентом без гроша за душой. Бедняжка умерла от оспы через два года, взяв с любимого обещание, что он забудет её и полюбит кого-то, мол так ей будет спокойнее на том свете, зная, что о любимом кто-то заботится. Но надежды рухнули, когла умер и единственный друг Максима от той же болезни. Долго носил траур Максим, и долго ещё винил себя во всех грехах человечества, но всякая боль проходит, пусть не до конца. И кажется — вот он, тот яд, но не та любовь служит Максиму ядом. Однажды, может года два назад, один знакомый молодого доктора, завсегдатай аукционов, подарил парню интересную картину, с не менее интересным персонажем: это был портрет юноши. Чем-то он был похож на Максима — выразительные карие глаза, тёмные кудри и тонкие пальцы, но одна деталь навсегда влюбила Тарасенко в этого юношу — недоверие, печаль и угасающая надежда, что читались во взгляде персонажа, разодетого в дорогую одежду, но душой печального. — Кто это? — спросил Максим, проводя пальцами по рисованным волосам на полотне. — Никто не знает точно, — отвечал друг, разливая вино, — но он явно аристократ. — Неужели и подписи художника нет? — Никак нет. Но дама, что продала мне эту картину, рассказала мне одну легенду, только их семья её знала, — Максим навострил слух, вглядываясь в бездонные глаза, будто просящие о помощи. — В общем, — продолжил мужчина, — Её дед где-то взял эту картину. А вообще она появилась на их чердаке неизвестно как. Так вот легенда… Дед этой дамы говорил, что на картине их родоположник — Андрей Коваль, который отказался от своего рода и ушёл из семьи. Без своего титула влиятельного аристократа он стал совсем нищим. Вскоре его приютил один господин, и нанял на службу лакеем. Юношу любили и уважали. Тот господин чуть не считал его своим сыном, но жена этого господина терпеть не могла Андрея. Господин заболел и умер, и Андрей остался совсем один. Госпожа, получив всё состояние в свои руки, стала выживать Андрея из поместья, и однажды ей удалось это сделать. Бедный юноша остался без гроша, но слуги приютили его, скрывая Андрея в сарае среди соломы. Горе Андрея, тоска по господину и родному дому не давали спокойно жить. И тогда он заключил сделку с Сатаной, обменяв душу на власть ради мести. В тот день Максим понял, почему взгляд парня на картине такой грустный. Пусть это и была легенда, но она так близка к правде. Андрей Коваль стал демоном. Он не бес и не Сатана, он всегда недопонят. Люди видят человека в богатых одеждах, но взгляд его всегда полон чувств. Вот она — схожесть Андрея с Максимом. У них есть власть: у одного власть — деньги, у второго — дарование ценного для каждого здоровья, но обоих их некому понять. Максим улыбнулся портрету. И прошёлся пальцами по губам на холсте. — Но это всего лишь легенда. Я уверен, что он просто сын какого-нибудь помещика. — Может быть… — выдохнул Максим, накрывая полотно тканью. Вот он — яд. Любовь к человеку, которого нет, но который уже понимает его. Поэтому сегодня Максим снова вызовет его. Он мог это делать каждую пятницу, только если луна убывающая или полная. В остальные дни вызвать демона не получалось. Общались они очень странным способом: через тетрадь, и демон имел обыкновение говорить красиво, передавая, казалось голос. Закрыв книгу, доктор поднялся. Он задумчиво погладил бородку и усы, засмотревшись на танцующее пламя в камине. Подойдя к шкафу, он снова поставил книгу на место. Книги — соседки снова перешептались между собой и поменялись буквами. Далее — ежепятничная рутина. И с каждой пятницей состояние доктора становится тяжелее. Окинув взглядом комнату, Максим достал ящичек. В нём лежало множество различных небольших бумажных пакетиков. Один из таких пакетиков, помеченный буквами «ПЙТ», доктор вытащил, а остальное закрыл и вернул на место. Порыскав под столом, Максим достал аппарат, явно для кипячения чего-то. Содержимое пакетика он высыпал в колбу и залил водой. Поджёг топливо, и стал ждать. Между тем доктор достал ту самую ритуальную тетрадь. Карие глаза пробежали по строкам внутри тетради. И вроде выражение его было холодным, глаза его источали печаль. «Скоро мы увидимся…» — подумал доктор, и краем глаза заметил, что его «ритуальное зелье» готово. Процедив жидкость, некогда сухой «чай» он выбросил в камин. Расстегнув пиджак, ослабив шарф и верхние пуговицы рубашки, Тарасенко выглянул в окно. Между тучами, пролетающими мимо, ныряла уже давно не полная, похудевшая луна, как корабль межлу волн. Пора начинать… Доктор присел за стол с тетрадью. Первый глоток жидкости всегда тяжёлый, но далее — проще. И вот колба пуста. Максим посидел часа пол молча и даже как-то грустно. Окинув взглядом шептающиеся книги, бутылочки и портреты, он открыл тетрадь и принялся писать. — Здравствуй. Совсем недолго пришлось ждать, когда чернила сами стали всплывать поверх листа. — Доброго вечера. Доктор улыбнулся. На лбу выступил пот. — У меня хорошие новости для тебя. — Правда? Имею ли я честь усведомиться? — Как и обещал, я иду. Вдруг тетрадь стала дрожать. — Что? Нет, не так скоро! — Увы, я больше не могу и не хочу ждать. Я хочу к тебе. Я иду. — Но ведь мы договорились! Мы встретимся, но позже! Что же ты наделал, Максим?! — Сделанного не воротишь. Прошу лишь одного: встреть меня. Или зря я верю в этот любовный бред? — Нет! Я не то имел на уме… Максим, ты молод, тебе рано! Но что уж говорить… Видно так должно быть. Я встречу тебя, обязательно встречу! Доктор улыбнулся ещё радостнее. — Я иду, Андрей… — сказал Максим уже в слух, опускаясь лицом на локти. В следующий миг время будто остановилось. Доктор встал из-за стола и подошёл к зеркалу, накрытому чёрным полотном. Он стащил его и изумился. Вместо его отражения, его поведение копировал тот самый Андрей — его немая любовь. Нежно, будто льда, Максим коснулся зеркала. И оно, как настоящий тонкий лёд, растаяло. Их пальцы сплелись. Обьятия двух родственных душ были так нежны, и так реальны. — Андрей, ты ли это? — не поверил доктор, цепляясь пальцами за одежлу демона. — Конечно я! Я же говорил, что встречу тебя! За одно лишь короткое мгновение от обьятий они перешли к поцелую. Губы Максима жадно подминали под себя губы Андрея, а руки прижимали к себе горячее, словно живое, тело. — Я никуда тебя не отпущу, любовь моя… — опаляя дыханием ухо Андрея, произнёс доктор. — А я никуда и не уйду… — ласкаво ответил Андрей, вжимаясь в плечо Максима. Наконец общая мечта двух непонятых душ сбылась. Они не только свободны, они любимы. Они по-настоящему живы…