Игрушка

— Ой-я, опять ты? — Видимо, Мукуро-кун ожидал кого-то другого. Весьма досадно. — Как обычно, Бьякуран растягивает губы в своей улыбке, а в руках держит очередную пачку маршмеллоу, откуда берёт зефир и притягивает ко рту. Я же отворачиваюсь к стене, не проявляя никакого желания смотреть на жующего сладости босса Мельфиоре. Как давно я тут? Уже и счёт дням потерял, но вот досада: не могу выбраться из этого треклятого места и пойти куда подальше. Будь проклят тот день, когда я решил помочь Вонголе и стать для них шпионом, будь проклят тот миг, когда я впервые здесь очутился, и трижды будь проклято это место, где вновь стал заключённым. С каждым днём всё чаще и чаще невольно сравнивал тюрьму Вендиче с этой, и не раз приходил к выводу, что там было намного лучше, хотя сейчас и не нахожусь в стеклянной и тесной «банке», наполненной специальной жидкостью, и из меня не торчат многочисленные трубки… А тут даже есть окно, в которое я уже и подавно перестал смотреть, зная, что по ту сторону мне не быть; давно перестал лелеять мысли о долгожданной свободе. Я не уловил тот момент, когда ко мне подошли и обняли со спины, когда убрали волосы от шеи и начали её невесомо целовать, заставляя ощущать горячее дыхание и лёгкое щекотание — каждый раз именно так и начинается приход Бьякурана, вот только я еще с первого раза усвоил урок, что эта нежность обманчива. Помню, как после первого раза и дышать без боли не мог, а ведь он наверняка знает, что иллюзионисты более чувствительны, чем любой другой человек. И, что самое интересное, я не смог потерять сознание, хоть и так сильно хотелось этого, поэтому на полу в обездвиженном состоянии пришлось смотреть на единственное, что тогда попало в полое обозрения — черные лакированные сапоги босса Мельфиоре. «Я тебя предупреждал,» — напоследок сказал он и ушел, и только лишь после этого начало расплываться перед глазами, даря мне хоть какое-то, но мгновение умиротворённости. С тех пор я не раз делал попытки сбежать из этого проклятого места, но все они проваливались и заканчивались очередными побоями и… — Ты такой сладкий, — довольный шепот на ухо и лёгкое покусывание мочки. — Подавись, — гневно шепчу в ответ, за что сильно дёргают за распущенные волосы, заставляя голову опрокинуться назад. Мне уже не больно: давно привык к такому отношению и физической боли; давно научился её заглушать бессмысленными уговорами, что скоро всё закончится и Бьякуран уйдёт, но секунды шли мучительно долго, а последние лепестки надежды постепенно падали вниз, оставляя после себя совершенно голый и отвратительный стебель, и так каждый раз. Я не хочу так больше. Левый глаз начал щипать, выпуская слезу, которая быстро прошлась по щеке, шее и затерялась где-то в ткани моей одежды. Бьякуран языком прошел по тому же пути, что и солоноватая жидкость. — Мукуро-кун, ты такой милый, когда ведёшь себя как покалеченная псинка, у которой и надежды на хорошее будущее не осталось. И знаешь, мне нравится такая покорность и тишина, хотя твой голос тоже обладает неким шармом. — Меня вновь дёргают, но на этот раз более резко и сильно за волосы. В ответ я крепко сцепил зубы, чтобы не показывать свою слабость и опровергнуть слова босса Мельфиоре. В первый раз, признаюсь, было страшно: я боялся каждого последующего действия Бьякурана, хотя прекрасно был осведомлён во всех фактах, последствиях и прочего в подобном роде отношениях, но, правда, до того момента только теоретически. И мне никогда не было настолько больно и мерзко, как тогда, но ко всему со временем привыкаешь. Я не заметил, как остался без одежды и был поставлен раком, опираясь руками о стену. Теперь по плану не должно быть какой-либо нежности, только резкое проникновение, глубокие толчки, крепкое сжимание бёдер, после чего на долгое время остаются синяки, и пара едких реплик в мою сторону. Но я давно перестал так отчётливо ощущать его в себе, но при этом же перестал чувствовать ни боль, ни удовольствие, только мерзкое трение внутри. Помню, как однажды Бьякуран довёл моё физическое состояние до такой крайности, что ему пришлось привести Ириэ Шоучи в комнату, где проводились все мои будни в базе Мельфоре, показать на лежащее на полу в полутрупном состоянии моё тело и требовательно с капризными нотками сказать: «Почини». И тогда, как ни странно, опять не мог очутиться в спасающей и неведомой тьме, но зато тогда меня настолько вымотали, что даже сильной боли отчётливо не мог уловить. С тех пор у меня появился хоть какой-то знакомый, с кем мог хоть немного, да поговорить, да вот только он перестал меня навещать, когда здоровье пошло на поправку. Глубокие резкие толчки с каждым разом становились всё жёстче, заставляя меня невольно дрожать, прогибаться и крепче прикусывать губы, чтобы позорно не всхлипнуть. Как-то Бьякурану захотелось нечто большего, и тогда он принёс с собой длинную толстую верёвку и пару предметов, форма которых издали напоминала мужское достоинство; я даже, помнится, тогда удивился, так как маршмеллоу в руках босса Мельфиоре не было. Каким же я был тогда наивным, не зная настоящего предназначения этих принадлежностей. Меня резко повернули лицом к себе, заставляя спиной облокачиваться о стену, чтобы не упасть. Не хочу на него смотреть; отвожу взгляд, но тогда берут мой подбородок и фиксируют голову, чтобы я мог видеть только лицо Бьякурана. — Ненавижу, — зло выдавливаю из себя и не менее раздраженно смотрю в глаза босса Мельфиоре, на что тот, после секундного удивления, вновь улыбнулся и продолжил вталкиваться. Черт подери, как же это противно. Наконец-то, пару толчков спустя он кончает, не выходя из меня. Мерзкое ощущение горячего семени Бьякурана внутри заставляет проснуться рвотный позыв, который еле успеваю сдержать. Противно. Бьякуран довольно осматривает меня сверху вниз и, наспех поправив одежду, уходит из помещения, наконец-то оставляя меня наедине. И теперь я спокойно могу прикрыть глаза и сползти по стене, поджать под себя ноги и вновь подумать о ненавистном мне месте и Вонголе. А знаете что, будьте вы все прокляты.