Бумеранг вернулся с цветами и шампанским

      Никому не придёт в голову мысль смывать масло маслом, а грязь грязью. Только кровь смывается кровью. Света это правило чувствует на себе.       У неё жизнь простая, безрадостная и пустая: муж-алкоголик, поколачивающий со страшной стабильностью по три-четыре раза в месяц, мизерный оклад за весьма тяжёлую для женщины работу, пара тоскливо-серых комнатушек с драными обоями, едва пашущий холодильник с бутылкой водки внутри, бесплодное после особо неудачного полёта с лестницы чрево и молодой красивый любовник.       Молодой красивый любовник, который приносит большие проблемы. Света хорошо знает, что за короткие, урванные украдкой удовольствия платить приходится собственной шкурой, а не деньгами. Сначала её колотит муж, потом насилуют бандиты. Или наоборот? Или всё вместе? Света столько всего на себе опробовала, что уже и знать не знает. Её били ногами по голове. Ломали рёбра. Пинали в живот. Харкали на лицо. Трахали по одному, вдвоём и втроём, пускали по кругу. Рвали одежду — и дырки тоже рвали, вместо смазки использовали кровь. Насильно поили водкой. С головой засовывали в полную до краёв раковину. Потом (или всё-таки до?) бил муж. Света даже не помнит точно, как и за что — то ли за любовника, то ли просто так, по пьянке, как обычно.       Свете уже плевать.       Света давно устала. Выелась, вылиняла, выцвела. Видела себя в зеркало по трезвяку: бледнолицей, с синюшными губами, избитую, окровавленную, с заплывшим глазом, с блёклыми секущимися волосами. Видела себя голой и одетой. Видела утром и вечером. Видела и не понимала, на что, собственно, Данила купился. На сиськи? У нее их нет, как и мало-мальски нормальной задницы. На лицо? Света по-обычному серенькая, мышино-простая, рабоче-крестьянская. Простолюдинка на все сто баксов. Плебейка на две сотни рублей. Тощая, как помойная кошка, с выступающими рёбрами. Не весёлая, как эта его радистка Кэт, уже не молодая, не слишком привлекательная.       Она себе цены не знает. Ценник давно сгнил и где-то завалялся, товар — неликвид, просрочка. Оценивает себя спокойно, но дрожа: каждый изъян в себе обсасывает, рассматривает, выуживает и выискивает. Данила никогда не говорил ей, что она красивая. Потому что Света некрасивая. Данила никогда не говорил ей, что она умная. Потому что Света какая угодно, но только не умная: умная бы давно ушла от мужа, нашла работу поприличнее и забыла могильно-сырой Петербург как страшный сон. Данила никогда не говорил ей, что любит. Потому что не любит. Но что тогда ему нужно?       Света думает, что Даниле нравятся гостеприимно раздвинутые ноги. Быстрый секс. Минимум вопросов. Смех — иногда фальшивый, иногда не очень. Долго целоваться — обязательно нежно и первой. Лежать вдвоём в постели, одному холодно и безвкусно. Слушать хорошую музыку в хорошей компании. Ужины и много кофе. Честность и патриотизм. Света думает об этом долго и много. Думает, что почти всё из этого списка может Даниле дать, если уже не даёт.       Решение она принимает осознанно. Ей вообще жертвой быть удобно, страдать — привычно, рыдать — как второе имя. Света такая типичная русская баба: терпеливая, всепрощающая и, как водится, на злых языках вдобавок шлюховатая. Но да, решение вполне осознанное. Света сама выбирает с кем ей страдать дальше. Взвешивает происходящее в ладонях — на одной руке муж-алкоголик и скорая смерть от побоев или по пьяне. Потому что Света и сама скоро пить начнёт такими темпами, а на второй — молодой, красивый, но жуткий Данила. Она всё-таки предпочитает второе.       Данила даёт Свете шанс почувствовать себя желанной. Хоть ненадолго. Хоть немного. Даёт ей шанс подумать, что она ещё кому-то нужна: квёлая, невзрачная, глупая и ничего не умеющая. Никакая. Изнутри выеденная Петербургом и годами долгого голода — не только любовного.       — Свет, ты идёшь?       У неё на языке вертится: «Пошёл вон». Хочется прогнать Данилу, немедленно кинуться помогать мужу — Света привыкла ставить себя на последнее место, прощать, закрывать глаза и страдать напоказ, но в этот раз что-то идёт не так. Она кривит окровавленный рот:       — Иду.       Света его боится. Он отлично трахается, вкусно целуется и жарко обнимается, но есть в нем что-то… Что-то, что кричит ей бежать, не оглядываясь. Страх Света душит одной рукой, не закрывая глаз. Данила хотя бы не будет её бить, в этом она уверена. Она уверена в нём, потому что он куда больше, чем просто человек: будь Света поумнее, то сказала бы, что его ждёт великое будущее или великие свершения. Но Света не очень умная, она просто чувствует, что он не пойдёт ко дну и не станет тварью ночью. Он тварь и утром. Но не из тех, что станет её обижать.       Данила забирает её. Без документов, без одежды, просто берёт и забирает. Света много лет мечтала, чтобы её кто-нибудь когда-нибудь так забрал. И это происходит. По-настоящему, не мечта, а явь, реальность, а не сон.       С Данилой ей куда лучше. Он привозит её в Москву, одевает, обувает. Делает новые документы через своих друзей, потому что старые остались у мужа. Говорит, что она свободная женщина, может теперь идти куда хочет и с кем хочет, вот тебе заявление о разводе, вот тебе деньги, вот тебе возможность на новую, хорошую, сытую, правильную жизнь. Данила ей даёт всё и даже больше. Света же решает, что правильнее всего будет выбрать его. Можно без денег, можно без сытости, она готова в грязь, холод и голод, но знает, что с Данилой этого не будет никогда. Он всегда найдёт путь наверх. Он не оставит её замерзать.       — Я останусь с тобой.       Данила кивает. Он говорит мало, больше делает. Это даже смешно, но он строит для них дом. Точнее — для неё. Света самостоятельно выбирает участок — подальше от городской толкучки и поближе к лесу, Данила же воплощает мечту в реальность. Сначала она ютится с ним на односпальной кровати где-то на хате одного из армейских дружков, после — застилает шикарную двуспальную постель новенькими белыми простынями, пахнущими чистотой и свежестью. Света готова ждать хоть годы, чтобы получить то, что Данила может дать. Он может очень многое если не все.       Ей больше не нужно было работать. Не нужно бояться. Не нужно… Единственной её заботой становится ожидание и дом, который для неё построили. Данила всегда к ней возвращается, а Света всеми силами хранит то, что он ей подарил. Самый ценный подарок из всех.       — То, что ты делаешь — это неправильно.       Данила уставший, потный, похожий на дикого, но ласкового кота. Глаза чернющие, пухлогубый рот где-то за гранью порока. Света лежит у него на груди. Когтит взмокший затылок. Прикладывается лбом ко лбу, как к святыне. Целует то шею, то плечо, всё и сразу хочет. И болтает — без умолку. Данила курит и не улыбается.       — А что правильно, Свет? Любить правильно. Вот я и люблю.       Он не говорит, что любит её. Он любит справедливость, правду и Россию. Света же любит его на всякий случай.       Она знает, что деньги, которые Данила приносит со своих шабашек, пахнут кровью и порохом. На спине и животе у него целые моря шрамов, которые она готова целовать ночами напролёт. Света готова вымаливать у Бога прощение для него, но перечить — нет. Она хочет жить. Она очень сильно хочет жить. Она хочет дом, Данилу, хорошо одеваться, хорошо есть, хорошо выглядеть и немного — ребёнка. Последнее невыполнимо, но Света не собирается оставлять попыток. У таких женщин как она шансов выбраться из клоаки Петербурга — один на миллион. И ей он выпал. Почему не выпадет ещё один?       Данила уходит часто. Иногда надолго, иногда нет. Иногда пахнет чужими духами. Иногда чужой кровью. Света ненавидит и то, и то, терпеть не может его отпускать. Боится оставаться одной: одинокой, беспомощной и жалкой, теперь-то пускай и налившейся румянцем и здоровьем, но всё ещё ужасно глупой. Время это не лечит.       — Возьми меня с собой.       На этот раз он собирается в Америку. Света делает вид, что ничего не знает о Салтыковой и старшем брате. Данила дёргает щекой. Это значит «нет», но Света знает, что делать ещё с прошлой петербургской жизни — надевается ртом на член. Женщины веками сосали, чтобы добиться желаемого. В этом нет ничего сложного. Но не на всякого мужчину это действует.       На Данилу — нет. Ему этого мало. Притворство он ненавидит, но прощать умеет. Наказывать тоже.       Это не срабатывает. Данила уходит утром, забыв её разбудить. Света ждёт его так долго, как только может. Выскабливает себя от и до: пьёт витамины, ходит по врачам, долго спит, хорошо питается, следит за собой. Думает, что теперь она очень ничего, хоть до Салтыковой далеко. Успокаивает её лишь то, что Данила возвращается к ней не в первый раз. В её дом. В их дом. Может, дело в разведённых коленях, а может в чём-то другом.       Вернувшись на этот раз, Данила зовёт её замуж. Света соглашается. На женщину, которую он привёл с собой, смотрит настороженно, но та надолго не задерживается: ест, пьёт. Ночует, благодарит за помощь и кров, а потом растворяется, будто и не было.       — Ты бы в церковь сходил. Помолился.       Данила чистит ружьё. Он стареет, но не меняется. Пламенеет, но устаканивается. Что-то в нём пылает и горит.       — Черти Библию наизусть знают. Думаешь, это делает их святыми?       Света поджимает губы и отворачивается от него. Данила посвистывает себе под нос. Потом лезет под одеяло, перекатывается на светину спину, подмимает под себя: у него жгучий, влажный рот и грубые, мозолистые руки. Он умеет обращаться с оружием, с женщинами и с детьми. Он умеет зарабатывать деньги, доводить до оргазма и заплетать косички. Света за годы вместе привыкает, что он всё в одном флаконе. Тяжесть привычная, кожа-руки-рот-член — тоже, и ей так спокойно, так хорошо.       Когда Данила засыпает — удивительно, но он спит сном младенца, чистым, долгим и безмятежным, хотя, казалось бы, должен подгибать ногу под себя, чтобы всегда вскочить на колено, держать пушку под подушкой и просыпаться от каждого шороха — Света приподнимается на локте и долго его рассматривает. Он такой славный, когда спит. Будто смягченный, обтесавшийся, понежневший. Совершенно мальчишка. Света всегда целует его в лоб. Рот Данилы слегка подрагивает, будто он улыбается. Она напоминает себе, что рядом с ней дремлет самое прекрасное чудовище на свете.       Утром она идёт замаливать чужие грехи. Света лучше всех умеет любить за двоих. Страдать тоже.