Хранители имеют чудное чувство юмора, и немилостивое сердце. А ещё улыбаются они скупо и редко, чтобы не размякали глупые людишки.
Лесана усвоила этот урок крепко, да поздно. До последнего надежды трепетали в женском сердце. О доме, о спокойствии, о семье. Она до последнего верила, что с языкастым Лютом у них что-то, да получится. Но какой там, природу не пересилишь. Поэтому в одну луну почти разодрал её, если б не годы проведённые в Цитадели, то и не отбилась бы. А глаза у него стали дикими, почти безумными, словно и не узнающими вообще.
Он потом долго молчал, да и она не давила. Исход был понятен сразу, просто они дураки пронадеялись, прометались. Лют ушёл через два дня. Сказал, что не смог себя удержать, не серчай мол девица. Я зверь, а ты человек, к тому же пахнешь чудно. И улыбнулся он ей даже, хотя глаза стояли на мокром месте. Не дурак, понимал, что доверия не вернуть.
Ушёл тихо, сказал, что уберётся к Злому морю с Марой достаточно далеко, чтобы ненароком не пересечься. Нечего раны солить. Сердце ещё недавно отогретое беззаботным волком, снова очерствело.
Клесх всё понял, без слов. Обнял по отечески и выслушал сердечную исповедь. А после завалил поручениями. Почти год она как собака ездила по земле, то ходячие над деревней измываются, то купцы добро удерживают. Зато голова стала чистой, даже обида на Люта улетучилась: их итог был известен всем изначально. Зверь и человек — не могут быть едины.
Так её и занесло в Ихторово. Не то деревня, не то город. Нечто усредненное, но известное своими купцами. Приняли её с почётом, но без рвения: смотрели долго и неодобрительно. Девка в портках, стрижена, да ещё и вой. Непорядок.
— Обережница, у нас тут вроде целитель из ваших на окраине живёт, может есть у вас с ним какие дела?
Глава деревни спасибо хоть не лукавил, не ужил. Говорил почти прямо, но с вежливостью. Дочерей у него четверо, и все чувствуется воспитаны в ежовых рукавицах. В глаза не смотрят, отцу и слова не говорят, только поглядывают любопытно да с возмущением на Лесану. Зачем им такой пример видеть, ещё дурости наберутся. Мерзко как-то становится: не по её вине дороги размыло, так бы давно уехала.
— Так что же ты молчал почти двое суток, дядь?
Мужик замялся. Видно и благодарность за приют хотел получить, но и дочерей не будоражить, они то почти все уже на выданье у него.
— Дак, я не подумал как-то… Обережница, ты не серчай. Я подзабыл как-то.
—Подзабыл…о снижении цены ты не подзабыл, а тут…
Хранители с ним. Достали. Хотят шугаться как прокаженной, пусть шугаются. Может этот загадочный целитель знакомым окажется, хоть новостями поделятся.
Через пол оборота, дождь утих до слабой мороси. Пожитков у неё мало, да и путь не далёкий.
На окраине действительно стояла изба. Небольшая, но ладно сколоченная. Защита хорошая. Видно, что с умом делали.
— Мира в дому, целитель.
Голос ровный, спокойный, почти будничный.
Человек сидевший у печи был укутан в большое покрывало, полностью скрывающее фигуру. Но запах в доме стоял знакомый, словно на секунду обратно в Цитадель вернулась.
Фигура развернулась, и в жилистом мужчине Лесана узнала Фебра. За прошедшее время он изменился: снова окреп, да отрастил волосы, которые оказывается чуть вьются у висков. Хорошо, что хоть не сильнее исхудал, хотя и сейчас жилистый весь, да сухой. Как, впрочем, и сама Лесана.
— Лесана, – голос низкий, да чуть хрипловатый, почти такой, каким она его и помнила, — проходи скорее, чай не чужая.
Девушка разулась, цепкий глаза заметили, что сапог стоит всего одна пара, да калоши прорезиненные рядом.
Клёна. Где её обувь, они ж обручились тогда, а сейчас поди женаты...
Вслух свои размышления она не выразила.
Фебр так и остался смотреть на неё посредь избы. Такая знакомая, почти родная, близкая… Такая Лесана, что сердце аж сжалось.
Давно же они не виделись: поди самой Цитадели, когда он с Клёнкой поехал в Новгородню с разведкой, якобы воем. Хотя какой вой из него теперь: шрам на пол лица, глаз один полуслепой, на правое ухо туг стал, да нога постоянно немеет, тут уж не побегаешь. Но и на том спасибо. Ихтор сказал, что могли и вовсе её отрезать, такой сильной была зараза.
Лесана тогда ушла со своим волком, облавы по лесам они устраивали. Диких стай развелось во время правления Серого — тьма. Где ж сейчас её пёс, небось на луну воет?
Выбор он принял, не понял как можно спокойно со зверем жить, но принял. Он после плена совсем испортился, а Лесана кого получше заслужила. Всем тепла нужно, особенно девке-вою, кою жизнь ломала многократно.
Таких как они не каждый принять сможет. Годы убийства, да жестокости не проходят зря. Они все из Цитадели такие: холодные, скованные, да равнодушные. И слова не вытащишь из них. Клёна так и говорила. Не смогли они ужиться, не получилось. Клёна хоть повзрослела да поумнела, но так и осталась девчонкой. Что ждёт объяснений в любви, да нежности романтики. А Фебр так не умеет. Он молчит, да делает. Она бывает говорит о любовных делах подруг, а он и не знает что сказать. Ну и что что у подруг, ему какое дело, у них каждый день какая-то драма сердечная. Вот милый сердцу ратоборец мимо прошёл, вот уставший спать сразу завалился, иль другой девке помог вёдра дотащить. Какая беда, тоже мне. Такие глупости ему не интересны, да и не понимает он всех этих метаний, да страданий.
Клёна тоже не выдержала. Жених был молчалив, да холоден, слишком много думал о нечисти, да о собственных увечьях. На неё не обращал внимания, так слегка, чтобы уж совсем не обижать. Девка молодая она, ей кто поживее нужен. Не Фебр, неделями державшийся между жизнью и смертью, переживший плен и практически полное лишение человеческой сущности. Ему бы восстановиться самому, привести мысли в порядок, привыкнуть к глухоте и слепоте, к слабому дару, да к хромой ноге, нывшей в непогоду. Он всю жизнь сам. А тут Клёна со своей опекой, не ребёнок же он, да и не молодняк, чтобы о любви говорить, да ночью по свиданьям бегать.
Так и разошлись. Нечего было и начинать. Клёна тогда расстроилась сильно, но к своей чести выбор его приняла, словно ожидала такого.
И сейчас сидят они с Лесаной за одним столом, жуя через силу его переваренную похлёбку. Беседа лёгкая, но дельная. Последние новости приправленные отвратительным юмором Цитадели. Так правильно, так спокойно стало вдруг в этой тесной, пахнущей травами избе.
—А ты как вообще целителем стал?
—Ну не сказать что прям целителем, да только делать мне было нечего. Вой из меня сейчас никакой, я в лучшем случая упыря прирежу да и то хромого, — смех плохой. Кто ж над недугом шутит. Да Лесана понимает, грустно усмехается, но не смотрит этом щенячим, жалостливым взглядом, каким смотрела Клёна.
—Тогда и начал меня учать, что с чем смешать, да куда дар направить. У меня мало осталось, весь так и не восстановился, но для целителя достаточно. Сложно было перекинуться из воя, чьё предназначение убивать, в целителя, что жизнь спасает, да делать больше нечего. Не в бездельниках же сидеть.
Лесана понимающе кивала. Сама всё думала сменить специальность. Она со своим даром могла хоть колдуном стать, но слабым и бесталанным.
Несколько минут прошли в тишине. Фебр всё думал о Люте. Приехала она одна, вещей на одну, да и о волке, нуждающимся в ночлеге не заикнулась. Неужели разошлись или она его умертвила? А может он на порог вот вот заглянет?
—А Лют, –парень замялся, –… он –
Конец вопроса он так и не договорил, желания привечать зверину не было.
–Нет, не жди его, — резко ответила девушка. Напряжение в небольшой комнате усилилось. Значит разошлись.
— Вы с ним…
—Да
Как отрезала.
Не его ума дело. Близкий человек только пришёл, а ты уже в душу лезешь. Если у вас с Клёной не вышло, хотя вы оба люди. То у вспыльчивой, прямой Лесаны с хитрым, скользким Лютом и подавно.
—А Клёна где? — спрашивает Лесана давно гложивший её вопрос.
—В Цитадели, наверное.
Фебр отвечает ровно, неопытный человек сказал бы равнодушно. Но годами знавшая его Лесана поняла. И что расстались, и что на грустной ноте. Часть её даже воспряла. Гнусная, скажем, часть. Не одна она не может найти место в жизни, осесть. Даже Фебр, который скажем прямо мужик — каких поискать, и с характером ладным, и внешне недурный, не может обзавестись семьёй. Куда ей: вспыльчивой, склочной да прямой, к тому же худой как палка.
Значит изъян есть в них общий. Выбоина, которую Цитадель да нечисть оставила. Понять бы какой, но что толку от этого? Исправить себя не получится, не сейчас уже.
Вечером затопили баню. Даже веник нашла Лесана в дальнем углу. Есть особая прелесть в банных процедурах после долгой дороги. Через оборот Лесана вернулась в избу, где её уже ждал остывающий травяной чай.
Хорошо сидеть так: спокойно, уютно и
тихо. В голове не было неспокойных мыслей о нечисти, Цитадели, семье или Люте. Приятная пустота. Изба вон добротная.
Холстины. Чистая стопка лежит прямо на лавке в прихожей. Видно Фебр забыл.
С одной стороны может и не её ума это дело, может не забыл, а они всегда там лежат, а с другой…простудится ведь человек. Чай не краснеющая она девица, чтобы стесняться, к тому же Фебра.
Опрокинув оставшийся чай Лесана вышла из избы.
В предбаннике всё так же пахло травами и жаром, дурманящим голову. Девушка тихо открыла дверь и зашла внутрь. Планировалось, что она оставит холстины на лавке молча. Но уже собираясь развернуться и уйти она услышала скрип половицы и в момент оказалась прижата к стене.
—Лесана, — имя сорвалось тихим облегчённым шёпотом на выдохе. Фебр прижал её к стене, навалившись всем нагим, распаренным телом. Но узнав в потенциальном враге обережницу сразу отступил.
—Ты холстины забыл в избе, я просто принесла, — произнесла девушка ничуть не удивленная реакцией. Глаза на несколько секунд скользнули по телу мужчины. Изучит напротив стоящего, понять её шансы против него — почти привычка, выработанная годами драк. Шрамы, много шрамов, в основном неглубокие, но красноватые или белёсые по шее груди и животу, глубокий, наверняка от ножа, на бедре. Фебр не забыл тренировки: тело крепкое, жилистое, почти такое, каким его Лесана помнила. На секунду в ней поднялся жар, просто и резко. Встрепенулось возбуждение при виде молодого, мужского тела, при воспоминаниях об удовольствии, что это тело могло дать. Она мгновенно подняла глаза. Фебр наблюдал за ней с жадным любопытством и чуть заметным…удивлением. Девушка быстро прошла мимо, не касаясь его и вышла из бани.
Какая же дура. Ворвалась к парню в баню и глазела, словно чумная со своими холстинами. Слишком много лет прошло, давно всё перегорело, едва начавшись. У него наверняка за эти годы были десятки женщин, да и сейчас какая-нибудь молодая вдовушка в одиноком доме ждёт его прихода. А его тут Лесана задерживает: бедовая девка, с коей у них общее прошлое. Лишь прошлое.
Фебр так и простоял с минуту после хлопка двери, голый, с маленьким ножичком, что держал в бане под лавкой на всякий случай. Скрип двери и тихие шаги по предбаннику были слишком подозрительны. Лесана уже в избе, а больше никого не было. В помещение было темно, поэтому увидев застывшую фигуру, он действовал незамедлительно. Выскочил да налетел на возможную опасность, приставив нож к горлу. Фигура, оказавшаяся Лесаной, замерла, и облегчённо выдохнула.
— Ты холстины забыл в избе, я просто принесла, — спокойно и ровно, на выдохе ответила девушка. Словно не она почти лишилась жизни. Словно не испугалась внезапной близости с мужчиной. Синие глаза прошлись по его телу. Быстро, но почти осязаемо. Смотреть там прямо скажем было нечего: шрамы да и только. Но Лесана чуть покраснела и задержала дыхание. Может и от отвращения, но может и от… Нет, всё у них прошло уже. Он же решил ещё в Цитадели, что не станет тянуть её, Лесана заслуживает кого получше.
Да и не те юнцы с огнём в крови, да шилом в…причинном месте. Лесана красивая девка, хоть и вой: глазища синие, лицо точёное. У такой женихов поди тьма, раз с блохастым разошлись.
И если мужа не нашлось, то любовник наверняка имеется. Уже давно видимо странствует, что бы и не обзавестись пареньком, согревающим постель. Не хромым, не полуслепым и уж точно без безобразных шрамов на лице и теле.
Глупо всё это. Женщины у него не было давно, слишком давно, как и общения с ними. Потому и ударяет дурь в голову. Вот и бесится, выдумывает. Просто ведь калека, какая уж там Лесана. Он тогда был и молодой и красивый, почти лучший из воев. И то она на него много не смотрела, а теперь...
***
Дождь задерживает отъезд уже на три дня. Бывает льёт как из ведра, а бывает едва заметно моросит. Но всё одно: дороги размыты, а значит ходу из городишки нет. Лесана так и живёт в доме Фебра. Обязанности они поделили пополам: готовит и до рынка ходит — Лесана, а убирает Фебр. Нога у парня ныть ещё сильнее стала, от погоды зависит говорит страдалец, мол ничего всё. Но зубы сцепает ночью. Спят на печи или лавках, по очереди. Хотя по честному сказать можно было бы и вдвоём на печи, да только тесно там, да спать вдвоём, когда есть другие варианты...
Лесана долго думала и поняла, что Фебра терять не охота, нельзя просто, он, Тамир да Клесх у неё остались. И расходиться, терять связь из-за одной ночи — глупо. Перейди они черту, два пути после: либо вместе и серьёзно, либо расходиться полуродными. Нечего старые раны открывать. Фебр – ей дорог, слишком сильно, чтобы терять контакт из-за минутной слабости, да телесных мук. Поэтому в тот день после бани, когда Фебр наконец вернулся из бани, она претворялась, словно не замечает на себе сначала изучающих и задумчивых взглядов, а потом и вовсе голодных, но стыдливых. Словно он стесняется своего желания Лесаны. В Цитадели он не стыдился, думается Лесане, когда она ложится на сенник на лавке. Там он не был нерешителен. Видно потух и в нём огонь юношеский.
Дождь уже осточертел, как и сидение в четырёх стенах. Что им делать вдвоем тут не нарушая мнимых границ? Ну наговорились да на язвились, ну отоспались вдоволь да наигрались в нарды, а дальше что? Тренироваться в избе идея провальная...
Лесана даже думала в другую избу перейти, какими неловкими бывали моменты, но только она уже одну сменила да и Фебра обижать не хорошо. А между тем холодало. Изба хоть и топилась, но древесина сырела, да и влажность неприятная сохранялась.
—Нечего дурить, ложись на печь со мной, — сказал Фебр поздней ночью слыша как ворочится на лавке девушка. — Не чужие же люди.
И то верно, думается Лесане, продрогшей даже под одеялом. На печи оказалось тепло, а как накрылись одеялом, так вообще сплошная блажь. Фебр и пальцем её не коснулся специально, хотя места было мало, а одеяло едва ли покрывало двух людей. Так и лежали скованные общей нерешительностью почти четверть оборота. Ноги замерзли ещё сильнее, чем на сеннике, так как голые щиколотки высовывались из-под несчастного куска холстины.
К Встрешнику всё это — думает Лесана, —
не дети давно. И отодвигается дальше от края прижимаясь грудью к мужскому плечу. Почти насильно ныряет под руку, чтобы прижаться телом к телу в поисках желанного тепла. Фебр коченеет ещё сильнее, но лишь на секунду, а потом подтаскивает её ближе к себе и так знакомо переплетает их замерзшие ноги. В руках Фебра спокойно и безопасно. От её дыхания, хоть и выверенного, по мужской шее ползут лёгкие мурашки, а руки словно ещё сильнее её оплетают. Но прикосновение приятное, оно отголоском напоминает о их короткой недолюбви, горячей, но греющий, а не сжигающей.
Ничего в ту ночь между ними не происходит, они просто засыпают крепким, почти мёртвым сном на тёплой печи, и когда какой-то мужик, чьи дети подцепили хворь, стучится в дверь ранним утром, они не слышат его. Просыпаются от того, что он смел зайти в избу самовольно, ступив грязным башмаком на недавно вымытые половицы. Фебр быстро его вытворяет парой скверных словечек, но послушно перебирается через Лесану и собирается на выход.
Ну, хоть будёт о чём судачить, – проноситя в женской голове, пока она варит кашу на молоке. В своей деревни каша на молоке да с маслом была роскошью непозволительной. Масло было только чтоб на хлеб намазывать тоненьким слоем и то, только для обмана сознания. А здесь они с Фебром питаются на славу:и мясной похлёбки сделают, а то и пирог спекут. Тесто получилось тогда так себе, но начинка спасла горе блюдо.
Мужики, как правило, ещё большие сплетники, чем женщины. И дерзкой Лесане, что так открыто показывала свое пренебрежение традициями, наверняка перемоют все кости. Поселилась девка в доме у одинокого мужика хоть и целителя, каков срам. И что, что вой бескосая. Спят они на одной печи оказывается, значит и блудят поди.
Леший с ними
Стыдно ей не было. Может они постель не делят как муж и жена, но могли бы. И Лесана была бы нисколько не против.
Чем дольше она думала о Фебре и их возможном союзе, тем сильнее она его желала. Город находится не в окраинах вроде Печеры, а близь центра. К тому же в каждый город нужен целитель, вой и колдун. А тут один лишь Фебр, и то с сомнительной принадлежностью. Клесх бы понял, разрешил остаться. Выученников она лично в цитадель привела почти дюжину, а сколько стай они с Лютом положили. Можно и ей уже осесть. Фебр хороший, понятливый. С ним легко и безопасно. Тепло, что важнее. С хозяйством она бы помогла ему, периодически можно на облаву выходить. За сбором десятины следить.
Видят Хранители, ей
хочется остаться, и обрести долгожданный покой.
***
Она могла бы остаться, – думается Фебру, пока он отдыхает на печи. Лесана готовит какой-то суп, что с ума сводит одним лишь запахом, и ничего слаще его не бывает после холодной, мокрой улицы. Прошлой ночью они легли вместе на печи. В избе слишком холодно стало, а дрова вымокли, поэтому от них было больше дыма, нежели тепла. Значит и сегодня также лягут. Но это не ему решать, попроси – заночует на лавке. С Лесаной непередаваемо хорошо. Она всё понимает.
И ощущается родной, из его плоти сотканной.
Поэтому у них могло бы получится. Если он снова не струсит. Но мысли эти кажутся смутными, потому что девка она всё равно непростая, с характером надо сказать просто ужасным. Она всю жизнь была ничей, а он – сам по себе. Оба туговатые, когда речь о чувствах заходит, да слегка резковатые чтобы ужиться. И работать над этим обоим придется усиленно и долго. Но и его Лесана этого стоит. Это он ещё в Цитадели понял.
***
—Ты отлично справляешься, – слишится с печи полусонным голосом, – Ничего вкуснее твой стряпни не ел. Даже бабушкины харчи не сравнятся с твоими.
—На здоровье, – отвечает Лесана с полу улыбкой, на румяном лице. Красивая она. Волосы уже отросшие, хоть и короче его, но оголяют длинную шею и тонкие ключицы. Сама она переоделась в одну из его рубах. Свои застирала ещё в первый день, да только не сохнет одежда в такую сырость. Рубашка была прилично велика, и то и дело оголяла ключицы или плечи. Но это только будоражило сознание.
— Лесан, а ты... – а что ты? Ферб мысленно дал себе затрещину. Теперь уж продолжать надо. Но только непонятно что продолжать. Сказать, что хочет, чтобы осталась? Чтобы каждую ночь в его руках спала, да его одного любила? Что любит её? Он любит и так, и она знает об этом. Может не так пылко и резво, как парни обычно по молодости, но крепко и точно.
Встрешник с ним
Девушка уже с минуту смотрела на него с нескрываемым интересом, но не докапывалась.
— Я хочу, чтобы ты осталась со мной, – парень уже слез с печи и сел за стол, где резала недавно вымытую морковь девушка. Обережница замерла. Медленно перевела на него взгляд и отложила нож. — Я люблю тебя, – тихо произнёс целитель, — Всегда, наверное, любил. Но никогда не признавался. Не то было время.
Голос тихий и низкий, на грани шёпота. А глаза смотрят так честно и искренне, что сердце начинает щемить. Такая любовь – скупая, но настоящая и крепкая. Годами проверенная, и не угаснувшая.
Лесана молчит долго, прежде чем встать из-за стола и сполоснуть руки.
Ну всё – , думается Фебру, сейчас она уйдёт в другую избу, или вовсе уедет несмотря на непогоду, и впредь будет осторожна с ним. Вряд ли совсем откажется, но охолодеет к нему и перестанет так искренне улыбаться или заливисто смеяться. Появится неловкость...
Но Лесана подходит со спины и, положив руки на плечи, тихо говорит на ухо: — Я тоже хочу попытаться.
Мгновения длятся как часы. Они так и остаются в этой странной позе, осознавая слова друг друга, и их значимость. Фебр отмирает первым: встаёт и, вытянувшись во весь немалый рост, разворачивается к Лесане, медленно проходясь ладонями по плечам, спине, останавливаясь на талии. Девушка ответ сама крепче жмётся и лбом в грудь упирается. Их неловкое объятье длится опять же слишком долго, но и привыкнуть заново друг к другу сразу не получится. Фебр руками ведёт до шеи и кончиками пальцев, едва прикасаясь, скользит к лицу. И от этой мягкой, почти щекочущей ласки у Лесаны сердце трепещет. С ней редко хорошо обращались, а до нежностей вообще почти не доходило, только Фебр с ней как со стеклом. Берёг как мог, не давил, заставлял оттаивать по крупицам.
Пальцы сменяются губами. Мелкие быстрые поцелуи на лбу, скулах и носу. Медленно он переходит к губам: ведёт от одного уголка к другому, прежде чем поцеловать по настоящему. У обоих дыхание прерывается, настолько забыто такое простое действие. Но Лесана отвечает. Несмело приоткрывает рот и пускает чужой язык. Фебр не наглеет, мягко ведёт по зубам и сплетается с её, заставляя Лесану удивлённо всхлипнуть прямо ему в губы. Ничего похожего на их горячечные поцелуи в Цитадели. Обережница отмирает. Сильнее прижимается к мужскому телу и руками ведёт по груди и животу, жадно и знакомо оглаживая мышцы. Они целуются долго, едва прерываясь на вздохи, вжимаясь телами друг в друга до предела. И ничего слаще придумать нельзя. И ничего правильней.
Фебр уже хочет послать к лешему и обход больных, и домашние дела в принципе. Лесана цепляется на него, как за последнее спасение и целует с такой нуждой, что здравый смысл вылетает из головы напрочь.
Краем ухом она слышит стук в ворота, но Фебр уже переходит руками с талии на бёдра, жадно оглаживая и сжимая, когда Лесана его язык в себя вбирает и чуть посасывает.
— Хранители, – произносит мужчина, наконец сумевший оторваться от девушки для полноценного вздоха. У Лесаны глаза ярко синии, и горят чистейшим желанием. Дикие, но счастливые. За такой взгляд и умереть можно. — Спасибо, – говорит Фебр севшим голосом.
Надо бы добавить, что благодарит за доверие за милостливо данный шанс ему, полукалеке трусливому. Лесана понимает, она всё всегда понимает, поэтому кивает не отрывая глаз и любовно поглаживает скулу.
Стук повторяется ещё раз, и Фебр, грязно ругнувшись и крепко поцеловав, словно извиняясь, уходит на улицу разбираться с нежданными гостями.
***
В сущности между ними многого не поменялось. Они также понимали друг друга с полувзгляда, но теперь никто из них не мёрз изнутри от одиночества и тоски.
Хранители действительно имеют чудное чувство юмора, и немилостивое сердце. И улыбаются они скупо и редко, но поломанного судьбой калеку и запутавшую девку-воя они не обделили вниманием.
