одинокая игра

С пятнадцати лет Таня Гроттер попадает в газетные заголовки с завидной частотой. Гробыня фыркает и демонстративно смотрит попсовые подростковые передачи по зудильнику, игнорируя магическую прессу — зачем ей копия дурацкой сиротки из чернил и бумаги, если она вживую может лицезреть неподражаемый оригинал, единственный в своем роде. Оригинал не хочет всех этих сплетен о романах с Гурием и остальными Пупперами, грязи и громких новостей разной степени желтушности, ведь писаки не столько врут, сколько фантазируют; мечтающая о славе Склепова снисходительно улыбается соседке, мол, «вырастешь — поймешь» и захлопывает глянцевый журнал, прищемляя голову живущей там ведьмочке из рекламы косметики для свежего зеленого оттенка лица. Сенсации о сиротке, неотвратимо устаревающие уже к полудню — как хризантемы с кладбища, которые приносил домой папаша-гробовщик; как черный юмор (или черная магия, кому что больше нравится) и язвительные подколки. У Тани уже рефлекс — слушать Гробыню, что-то парировать невпопад, глубже копаться в себе, заползая в свитер-панцирь; под скрип костей Пажа и их глупые разговоры ночи напролет все вещи в мире становятся правильнее. Дуреха Анечка увязла-запуталась, нагадала Гроттерше саму себя, неосторожно поймала под ключицу стрелу купидона, глубоко засевшую в кожу — не вытащишь, не сломаешь, пальцы беспомощно скользят по металлу и пачкаются ржавчиной; но это Аня — Гробыня другая, Гробыня умнее. Она попадает в самые рейтинговые зудильниковые передачи и топы популярнейших ведьм Лысой Горы, а девочку-которая-выжила газеты забывают уже через полтора года после ее бегства в Тайгу; и все-таки Склеповой иногда хочется видеть на первой полосе знакомое имя (как печально-радостный привет из далекого прошлого, как опавшие сухие лепестки хризантем, белеющие на полу спальни). Как зачерствевший со временем «hleb-and-sol».