Тысяча маленьких действий

      И раз.       Ладони Соры маленькие — баскетбольный мяч в них тяжёл и огромен: он неуклюже срывается с кончиков пальцев и летит подбитой птицей, не достигая корзины. Сора бежит за мячом и пробует снова. Пыхтит, злится, слышит тихие лукавые смешки мамы и стыдится просить совета. Он продолжает пробовать, хотя руки дрожат, а мяч тяжелеет.       И два.       Сора понимает, что не только ладони у него маленькие, но и он сам — весь, целиком. Но зато мяч его слушается заметно чаще, чем всех остальных, и летит безропотно туда, куда Сора его направит. Только тренеру нет до этого дела, ведь Сора не вышел ростом.       И три.       Мама слушает его жалобы, внимательно и терпеливо, но жалеть никогда не спешит. У неё на каждое его причитание заготовлен ответ. И Сора знает, что все эти ответы верные, хотя глупое упрямство толкает возмущаться и спорить. Но он слушает, всегда маму слушает, так же внимательно, как следит за её игрой на старых видео, которые папа бережно отсортировал по годам и записал на дисках.       Четыре, пять.       Сора по-прежнему до обидного маленький, но уже достаточно взрослый, чтобы понимать: он либо докажет, что это неважно, как мама когда-то, либо так и будет оставаться позади — на скамейке. Пусть сам он ростом и не великан, зато его любовь к баскетболу выше неба. И в этой любви молчаливые просмотры старых видео с папой, семейные поездки на природу в обнимку с мячом и счастливый смех мамы.       Шесть, семь, восемь, девять, десять.       Сора уже знает: всё дело в выборе. Делать или не делать? Дать отпор или заранее сдаться? Бросить ещё раз или пойти отдыхать? Остаться на час дольше других или не «выделываться», как говорят другие? Тренироваться в выходной или… Сора даже не знает, что идёт после «или», потому что выбор для него слишком очевиден. Мама говорит, ему повезло, что выбрать так просто, что главное — не растерять эту уверенность действовать, когда станет сложно. Сора, как всегда, её слушает и запоминает.       Одиннадцать, двенадцать… семнадцать, восемнадцать… двадцать.       Мяч летит плохо. Возможно, потому что самому Соре плохо. Он знает, что ему повезло: его любовь к баскетболу выше неба, у него от природы глазомер отличный, чувство пространства уникально-точное, тело гибкое и ловкое, но для игры слишком маленькое. Но Сора не жалуется, потому что всё это — от любви к баскетболу до невысокого тела — ему досталось от мамы, лучшей всех на свете, которую увезли утром на скорой, а она бледная от боли наказала из-за беспокойства о ней тренировку не пропускать, потому что она сильная, она справится, а значит, и беспокоиться не о чем. Поэтому Сора вздыхает сердито, сопит, а потом и вовсе кричит, швыряя мяч в металлическую сетку-ограду площадки, а после берёт себя в руки и делает выбор бросить ещё раз, хотя это впервые даётся сложно.       Двадцать один, двадцать два… тридцать четыре, тридцать пять… сорок семь, сорок восемь… пятьдесят.       Соре четырнадцать, но кажется, словно снова семь, и он на первых тренировках школьной секции. Мяч в воздухе послушно описывает идеальную дугу и с характерным лязгом металлической сетки проваливается в кольцо, самого кольца не касаясь, а Сора оборачивается по внезапно воскресшей детской привычке, ожидая увидеть широкую тёплую мамину улыбку и сведённые после довольного тихого хлопка ладони. Не видеть и не слышать её рядом почему-то ещё сложнее, чем тогда в семь лет, хотя Сора уже давно не был от этого зависим. Делать выбор в пользу нового броска почему-то привычно-легко всё никак не становится, а будто, наоборот, оказывается всё труднее и труднее. Возможно, потому что мама в больнице уже второй месяц, и отпускать её не собираются, хотя она сильная и обещала справиться.       Пятьдесят один, пятьдесят два… шестьдесят семь, шестьдесят восемь… восемьдесят четыре, восемьдесят пять… сто.       Сора любит баскетбол по-прежнему сильно, также сильно, как маму, но немного иначе. Только теперь любить что баскетбол, что маму трудно. Трудно выбирать тренировку и новый бросок, потому что теперь он знает, что после «или» — поход в больницу к маме, который выбрать хочется гораздо больше. Но Сора знает, что мама счастлива видеть, как сильно он любит баскетбол, и что в больницу можно прийти, до этого проведя тренировку и выполнив каждый бросок из той тысячи, которую он пообещал себе выполнять ежедневно ещё четыре года назад и не делал этого лишь в редкие моменты собственной болезни. Сора знает: мама счастлива, что он держит своё слово, что её болезнь не делает его до того слабым, что он не может сдержать данное себе обещание. Соре, правда, чертовски трудно, но он давно усвоил, что действие лучше бездействия. И, главное, также считает мама.       Сто один, сто два… сто тридцать три, сто тридцать четыре… сто шестьдесят шесть, сто шестьдесят семь… двести.       Соре, должно быть, впервые всё равно, что считает мама, потому что это глупо — думать, что его любовь к ней может как-то помешать любви к баскетболу, когда они не мешали друг другу всё это время. И он благодарен папе, что он не осуждает за выбор, идущий вразрез с маминым мнением, поддерживает, наоборот, зная, что именно так Соре будет лучше и легче, и помогает перебраться к бабушке в Канагаву. Сора прижимает к груди сумку с кроссовками, в которых мама играла за сборную Японии, и готовится выполнять привычную тысячу в спортивном зале старшей школы Кудзурю.       Двести один, двести два… триста тридцать четыре, триста тридцать пять… четыреста сорок семь, четыреста сорок восемь… пятьсот.       Каждый день Сора проходит мимо национальной больницы, замедляет шаг, ровняясь с крылом, в котором лежит мама, и чувствует силы на каждый грядущий бросок. Сора выбирает противостояние хулиганам, которые по-хорошему должны быть с ним частью единой команды, и синяки, ведь по другую сторону «или» стоит невозможность играть в зале. Он выбирает таскаться за этими хулиганами и гореть рядом с ними любовью к баскетболу, надеясь разжечь эту искру и в них тоже, отказываясь верить, что есть люди, неспособные полюбить баскетбол. Он выбирает тренироваться дотемна, потому что ему нужно покорить бросок слева, иначе его снова обставят и используют команде во вред. Выбирает слышать раз за разом гулкие удары улетевшего совсем не туда мяча после очередной попытки бросить без предварительного торможения.       Пятьсот пятьдесят один, пятьсот пятьдесят два… шестьсот шестьдесят семь, шестьсот шестьдесят восемь… восемьсот восемьдесят четыре, восемьсот восемьдесят пять… тысяча.       Между первой своей настоящей игрой на соревнованиях и мамой, которой резко стало хуже, Сора и не выбирает даже: он оказывается в пути к ней прежде, чем осознает, что здесь имел место быть выбор. Он выбирает не реветь от досады, когда мама спрашивает об игре, а улыбнуться, вероятно, натянуто и нервно и солгать, что они победили, несмотря на то что идёт овертайм, в ходе которого его команда проиграет: он знает это, хотя и хочет верить в лучшее, знает и врёт. А после присаживается поближе и начинает говорить, говорить, говорить… что угодно — лишь бы не осталось места тишине.       Мама мертва. Сора не берёт мяч в руки уже пять дней. И этот перерыв на два дня дольше, чем любой другой в его сознательной жизни.       Он и папа возвращаются домой с похорон; хочется лечь и уставиться в потолок, размышляя, как всё, на самом деле, бессмысленно. Но Сора знает, что по-настоящему бессмысленно будет лечь и уставиться в потолок.       Он по-прежнему любит маму, хотя это снова по-своему трудно, и по-прежнему любит баскетбол. Если главным сожалением мамы было, что она не привела его в этот мир с телом побольше, то Сора сделает всё, чтобы это стало неважным и незначительным. Для этого всего лишь нужно стать лучшим во всём, что не зависит от роста. Для этого нужно действовать, иначе ему всю жизнь плестись позади больших и высоких.       Поэтому Сора переодевается в спортивную форму и думает о том, что нужно будет попросить папу о новых кроссовках, шнуруя мамины победные, идёт на площадку, берёт в руки мяч и…       И раз.