выключи свет

— Скарамуш... — Тарталья сладко тянет чужое имя, плавно двигаясь к чужой кровати. С мокрых волос ещё капает вода, несмотря на полотенце на плечах. Больничная палата с четырьмя парнями освещена тусклыми лампами. Кто-то раздражённо вздыхает и, не дожидаясь разгара очередной сцены, надевает наушники. Названный же не реагирует никак, продолжая читать что-то в телефоне. — Скара, выключи свет, — на край кровати садятся, привлекая только чужой невыраженный взгляд, но даже этого внимания достаточно, чтобы продолжить спектакль. — Скара, пожалуйста... — руку кладут на лодыжку, скрытую под пледом, медленно скользят вверх. — Почему я? — победа. Скарамуш звучит незаинтересованно, уставше. Его так заебало чужое внимание. Нет. Внимание Тартальи. Лучше бы этот идиот и дальше с отравлением валялся, или вообще в инфекционку бы перевели его. — Я хочу, чтобы ты выключил свет. — Его голос так нежен. Когда ему это надо. Аж противно. Рука скользит к колену. — Меня не волнует, что ты хочешь. Почему я должен? — Скарамучча глубоко вздыхает, обреченный, снова отводя взгляд в экран телефона. Полторы недели в одной палате с Тартальей научили, что сильно сопротивляться смысла нет, это только больше раззадорит его. Как будто большой ребенок. Лучше бы Скара положили в одну палату с малолетками. С ними он сходится лучше. — Ну как почему? Весь день лежишь, это же вредно. Да и ночь уже, все спать хотят. А ещё я весь день с тобой не разговаривал, — Тарталья придвинулся ближе, опираясь руками в матрас по разные стороны чужого тела, чуть натягивая плед. — Счастье какое, лучше бы ты дальше дулся. Пусть спят, мне свет не мешает. — Какой ты злой! А мне мешает! — звучит почти обиженно. — Ну так выключи. — Скарамучча коротко усмехается. Славно слышать, как этот чёрт умоляет его, но больше, конечно, раздражает. — Ну Куни. Ну Кудзуши. Ну Скарочка, солнышко. Ну выключи. Губы кривятся в отвращении. Скарамучче хочется громко фукнуть от таких гадких прозвищ, но понимает, что возымеет это эффект противоположный. Терпение. Ему обязательно надоест, он сдастся и отстанет от него. Тарталья канючит ещё какое-то время, называя его милыми именами, которых Скарамучча желал никогда не слышать в свой адрес. Уж точно не от Тартальи. Его руки ползают по телу Скарамуччи как тараканы: по коленям, бёдрам, спине, плечам, животу. А с мокрых волос капает прям на плед. Мерзость. Он решительно не обращает внимания, только дыхание сбивается и всё-таки закрадывается мысль сдаться, чтобы прекратить этот спектакль. Но так не хочется проигрывать ему, хочется выстоять под чужим натиском хоть раз. Все полторы недели он терпит унизительные поражения. — Бля, Аякс, ты уже даже меня заебал. Я выключу свет. — наконец раздаётся другой голос. Сколько это продолжалось? Минут десять? Больше? — Нет! Венти, не выключай! Я хочу, чтобы выключил Скарамучча. — звучит так жалобно, будто денег на паперти просит. Видимо это работает. Потому что ни звуков шагов, ни выключенного света так и нет. — Скара, ты такой злой. — Удивительно. — саркастично отзывается жертва, чувствуя, как чужая воля слабеет. Вот-вот он скажет ещё какую-нибудь глупость и уйдёт с его кровати. Скорее бы. — Злой-злой-злой. Ты обидел меня вчера и даже не хочешь выключить свет, чтобы извиниться? — Ух ты блять. Значит, ОН его обидел? Тем, что назвал его шутки уёбскими? За шутку, когда пацан в два раза больше угрожает избить? Конечно, вряд ли бы он это действительно сделал, но... были уже в жизни Скарамуччи неприятные случаи с соседями по палате. Больше не хотелось. — Поплачь ещё. — вот это уже звучало зло. Скарамуш резко поднялся, сбрасывая чужой вес с себя. Скинул ноги с кровати, надел тапки, направился к двери. — Ты свет выключишь? — победная улыбка слышна в голосе. — Трусы твои с батареи из окна выкину. — Выходит и тут же закрывает дверь за собой. Внутри слышен смех Венти, и Скарамуш готов поспорить, что Сяо тоже усмехнулся (если, конечно, слышал). Он даже сам коротко усмехается, радуясь, как нашёлся в словах. В прохладе ночного коридора чувствует, какие щёки горячие. То ли от злости, то ли от чего ещё. Не понимает. Нужно умыться. . . . Возвращаясь в палату, Скарамучча всё-таки надеялся, что Тарталья уже успокоился, лежит в своей кровати и больше не заговорит с ним сегодня. Черта с два. Стало только хуже: Аякс развалился на ЕГО кровати. Вот это уже ни в какие ворота. — Съеби с моей кровати. — Хмурится, почти рычит, действительно начиная злиться. К счастью, крупицы мозга, по видимому, всё ещё плавают в черепной коробке Тартальи, раз тот быстро поднимается. — Не дай Бог она мокрая. Скарамуш быстро достигает собственной кровати, быстро шарит рукой, расправляя скомканные ЧУЖИМ телом ткани. К счастью, сухие. Тарталье явно повезло. Скар быстро успокаивается, усаживаясь на прежнее место и укрываясь пледом до пояса. — Мушка-Скарамушка, чего свет не выключил? — и старая песня. Скар только глубоко вздыхает и закатывает глаза, снова желая отмолчаться. Тарталья наваливается на его колени, приближаясь лицом. — Ну Скарчик-зайчик, тебе сложно что ли? Нет. Не отмолчится. — Блять. Почему я должен исполнять твои хотелки? Мы никто друг другу. Можешь уже отъебаться от меня? — злится. Это слышно в напряженном голосе, видно по сжатой челюсти и взгляду прямо в глаза. — Ну чего ты так... Мне просто нравится наше общение, — непробиваемый тупица. Но Скарамуччу удивляет, как тихо и почти задето он говорит, как он отводит погасшие глаза. Это сбивает с толку. Желания продолжать нет. — А мне нет. — вздыхает уставше, откидывается на спину, на подушку, закрывает глаза. Чувствует, как Тарталья обнимает его колени. — Кудзуши, не злись на меня. — Молчание. — Хочешь, я сам свет выключу? — Было бы славно. — Не открывая глаз, бормочет. Руки пропадают, неприятно холодит нагретые ноги. Такой Аякс намного приятней. Тихий и покорный. Он вообще умеет быть приятным и человеком, и собеседником. Куникудзуши не знает, что вообще чувствовать к нему. Например, Венти классный, знает, когда замолчать, помогает с капельницей; с Сяо тоже находиться не в тягость, просто так он не говорит, и вообще забываешь, что он в палате. А Тарталья... Ебаные качели, а не человек. Так мило знакомился и помогал не заблудиться в подземных переходах и корпусе, покупал что-то вкусное в автомате, носился с ним с сотрясением, говорил с ним так душевно... Но вместе с тем такой доёбчивый, такой невыносимый, задаётся к нему, тупо и страшно шутит, задевает все триггеры в душе Скарамуччи. Тяжело. Скарамуш надеется, что одного из них выпишут поскорее. Становится темно. Слышны шаги, кровать под боком прогибается, рядом ложатся. Не нужно открывать глаза, чтобы понять, кто это. — Кудзуши, подвинься, пожалуйста. — Звучит где-то рядом с ухом. Он сам не понимает, почему подчиняется. Наверное, просто устал. Устал сопротивляться весь вечер. Под боком тепло, приятно. Хочется спать. Шёпот. — Кудзуши, не спи. Давай помурлычем. — Ты не отстанешь? — глупый вопрос, конечно не отстанет. Тарталья несогласно мычит. Вздох. — Ну давай помурчим. О чем? . . . — ...знаешь, я бы хотел, ну, поцеловаться с кем-нибудь. Типа, не просто так, а с языком и вся херня. Просто интересно. Ну, ты понимаешь. — Тарталья заканчивает как-то бегло, будто оправдывается, — до 18 дожил, уже не худенький-бледненький, а всё нецелованный. — усмехается над самим собой. Голос хрипит в полушёпоте, хочется прокашляться. На часах уже шестой час, скоро подъем. Они говорят уже всю ночь. О травмах, о жизни, об отношениях вот сейчас. Сон уже давно отступил, а разговор шёл так плавно и непринуждённо. Приятно и ощущается как-то иначе. Комфортно. Аякс раскрывается по-другому, рассказал о себе, кажется, больше, чем следовало. Куникудзуши заранее кажется, что после этой ночи что-то изменится. Он чувствует. Тишина ненадолго заполняет комнату, слышно только сопение соседей. — Сильно хочешь? — Ну да. Уже несколько лет прям мечтаю, — Аякс смеётся. — Давай. — Кудзуши даже подумать не успел, прежде чем сказать что-то такое. Удивляется самому себе, но всё, вроде, в порядке? Аякс сейчас такой... хороший. И действительно звучит, как хорошая возможность. ... — Чего? Тарталья поворачивает к нему голову, удивлённо. Пытается поймать чужой взгляд, понять, что имелось в виду. Он правильно понял? — Давай поцелуемся. — Кудзуши повторяет, смотрит тоже. В голосе то ли страх, то ли волнение, то ли всё вместе. — Уверен? — Аяксу так не верится в чужие слова. Уж никогда он не думал, что первый поцелуй отдаст соседу по больничной палате. Куникудзуши тоже никогда бы не подумал. — Блять, да. — он ёжится, сжимая в кулаке футболку. — Типа, лёжа? — приподнимается на локте, уточняет. Смотрит внимательно, чувствуя чужую неуверенность. — Сидя неловко. — объясняет коротко. — Давай быстрее, пока не передумал. Аякс укладывает голову совсем рядом с чужой. Кудзуши громко глотает волнение. Между ними как-то жарко, даже несмотря на то, что плед давно откинут на спинку больничной кровати. В груди рыжего разливается приятное волнение, предвкушение, завязывается в тугой комок где-то в животе, греет и приятно тяжелит от чувства согласия. С ним! Согласились сделать что-то такое... А в груди напротив липкий интерес и пустота. — Точно уверен? — Да блять. Ты вообще невовремя. Давай уже. Уверен я. — Куникудзуши жмурится, Аяксу кажется, даже злится. Он горячо выдыхает, приближается к чужому лицу, аккуратно и совсем невинно целуя чужие плотно сжатые губы. В темной голове беспорядок. Что-то упорно забытое заставляет сердце ускориться, в горле встаёт ком, а глаза жжёт. Плохо-плохо-плохо. ... — Всё хорошо? Кудзуши мотает головой. — Нет... Мне... страшно. Прежнее пьянённое чувство пропадает, холодя голову. — Это нормально. Всё хорошо, нам не нужно этого делать, если ты не хочешь, — Аякс старается успокоить. В его груди уже другое чувство — беспокойство. К парню хочется прикоснуться, успокоить, но он не знает, вдруг это сделает хуже. Обычно об этом он не думает. Странно получилось. Так странно. — Но я хотел! Я... не знаю. — Куни закрывает лицо ладонями. Всхлипывает, чувствует, как трепещет всё внутри. — Прости... Ты, наверно расстроен. — голос стыдно срывается. — Не извиняйся, всё правда в порядке. Я не расстроен. — Точно? — не верит. — Да. Аякс аккуратно проводит по чужим волосам. Приподнимается чуть выше, больше не пялясь Кудзуши прямо в лицо, и приобнимает за плечо. Тут же получая молчаливое согласие: чужое лицо утыкается в футболку. Кудзуши чувствует руки на спине, они не тревожат, как раньше. Кудзуши плачет тихо. Не понимает, почему вдруг так стало. Попытки связать мысль заставляют только подавиться. Они лежат так ещё долго. — Спасибо. — тихий невыразительный голос выводит из дрёмы. Куни шмыгает носом последний раз, удобно кладёт слабую руку на чужую талию. — ...За что? — Аякс не понимает, жмурится несколько раз, чтобы отогнать сонливость. — Я думал, ты настоишь или ещё чего. Я же уже согласился. — он понял. Голова ощущается липким комком, а футболка мокро липнет от впитавшихся слёз и пота. Теперь между ними зябко. — Не-е, я бы так не сделал. Я бы не хотел, чтобы тебе было неприятно. — Как это глупо. — Кудзуши грустно усмехается, продолжая о своём, — сам предложил и всё тебе обломал. — Не переживай об этом, серьёзно. Уж не последний день живу, успею поцеловаться. — Со мной? — А ты хочешь? Они молчат совсем немного, а потом оба тихонько смеются. — Хочу. Но потом. Сейчас я... Резкий свет бьёт в глаза и открывается дверь: — Пацаны, подъем. — слышится недовольный стон с одной из коек, — Емае, Тарталья, в свою кровать переместись сейчас же. — И вам доброго утра, — Аякс улыбается медсестре и лениво выпутывается из объятий, женщина пропадает в коридоре, как только тот принимает вертикальное положение. — Потом, — Аякс тепло улыбается Куникудзуши. Уходит на другой конец комнаты, берёт щётку с пастой и уходит из палаты, любезно закрывая дверь. Всё под непрерывный, но совсем не тревожащий, взгляд Кудзуши. Потом.