Вороны-москвички меня разбудили
Кисточка медленно елозит по полотну, оставляя за собой неравномерный белый цвет, иногда срывающийся в нечто полупрозрачное. Сейчас главное не испортить всё окончательно, аккуратно, мазок за мазком… И от резкого крика чайки за окном рука непроизвольно дёргается, перечёркивая ярким пятном несколько часов кропотливо прописываемой морской глади.Промокшие спички надежду убили
Курить.
Юля уже даже не ругается – устала это делать бесчисленное множество ошибок назад. Просто из последних сил заставляет себя встать и выйти на балкон – в мастерской нельзя курить, в святом месте пахнет только растворителем, а не табаком. Вода на полу мгновенно леденит босые ноги и Юля сразу понимает – снова не закрыла окно. В дождь. Ну конечно же. Не сдерживая страдальческого стона проверяет пачку ментоловых сигарет с кнопкой – мокрые, как и ожидалось. Всё, контрольный. Последняя надежда хоть что-то наладить утекла сквозь пальцы. Остаётся только стоять в холодной луже и слушать вопли носящихся чаек.Значит, буду дольше жить
На каком-то автомате возвращается в комнату, берёт первую попавшуюся в руки тряпку и, даже не глядя, в чём именно она перемазана, бросает её с характерным хлюпом на пол. В принципе, достаточно, уже порядок. Кивнув своей очевидно никчёмной хозяйственности, Юля снова поднимает взгляд в окно и только сейчас понимает – утро. Опять просидела всю ночь за картиной, просмотрев смену суток из-за белых ночей. Хмыкает, благодаря будильник в виде стаи крылатых бестий. Хмурится, вспоминая, что за него пришлось заплатить причиной очередных бессонных шести часов.Значит, будем
Корабли в моей гавани жечь
Юля обводит взглядом злополучный белый мазок - последний гвоздь в крышке гробе этого недоразумения, которое и картиной назвать нельзя. Всё с этим пейзажем корабля на пристани шло наперекосяк с самого начала, начиная с эскиза, на который ушло три затёртых до дыр листа, заканчивая красками, не желающими смешиваться в нужные оттенки. Все мазки были словно пластилиновые, вымученные и механические, а оттого и неживые, мёртвые. Юля хотела чувствовать морской бриз от одного взгляда на холст, а получает только духоту, словно насильно заперли в комнате без окон на несколько часов. И от такого итога хочется только в бессилии вцепиться в волосы и кричать на дурацкий корабль, на этот дурной холст и на эти кривые руки. О, ещё ведь можно схватить это уродство и разбить об стену! Нет-нет-нет, лучше сжечь! Зажигалка как раз при ней и ведь как иронично получится – душное море сгорит.С тобой мне так интересно, а с ними не очень
Я вижу, что тесно, я помню, что прочно Дарю время;
Уже дёрнувшуюся руку прерывает еле-слышный звук поворачивающегося в замке входной двери ключа. Дубликат есть только у одной, так что спрашивать что-то, выходить встречать или обозначить то, что не спит, излишне. Юля лишь с чувством падает на табуретку перед мольбертом, сверлит взглядом синее чудовище на нём и ждёт, когда подруга обязательно заглянет в мастерскую. - Ого, уже не спишь? А я тут загулялась ночью малость, пока мелкотню гоняла, утопала совсем в какие-то ебеня. Пока поняла, где я, совсем уже от Просвета далеко ушла, так что и к Рубчискому не завалиться. А от тебя и ключи есть, так что я думала тихонечно вздремнуть, а на утро тебе завтрак подешевле выбить. Но всё не зря, ты бы видела, как эти суеверные от меня улепётывали… Чехман осекается, когда видит картину и направленный на неё взгляд. В искусстве конечно не так много понимает, зато неплохо понимает в Юле. И с последней явно непорядок – под глазами начали проявляться синяки, губы измазаны всей палитрой синего (явно снова наелась краски, пока рефлекторно облизывала кисточку) и зажигалка в руке. Не в первый раз находит подругу в таком состоянии, так что сценарий уже отработан. - Покурим? - Покурим.видишь: я горю
Кто-то спутал
И поджёг меня, ариведерчи
Сигареты у них обеих одинаковые, а потому одна Юля облегчённо выпускает дым, а вторая лишь рассматривает усталый профиль. Щербина всегда говорила, что всякие техники, палитры, композиции – это набивное, второстепенное, любой дурак выучит. Главное – это чувство, умение всю душу на холст вывернуть, чтобы каждый мазок заставлял плакать смотрящего. И сама Юля своему видению следовала на все сто процентов, над каждым эскизом горела ярким пламенем. И иногда сгорала. Тонула в потоке порыва и оставалась пустым сосудом. Чехман про себя надеялась, что она всё-таки большую часть таких выгораний была рядом, иначе даже знать не хочется, сколько полотен были сожжены в бессильном отчаянии. Юля хотела верить, что всегда какой-то высшей связью угадывала, когда подруге нужна была помощь и послушно подставляла плечо, сигарету или бутылку – когда как. Нельзя дать ей перегореть до конца, нельзя дать забыть о том, какие золотые у неё руки. Просто нельзя её бросать наедине с собственными неоправданными идеями.я буду ждать, ты звони
В мои обычные шесть, я стала старше на жизнь Наверное, нужно учесть
- А можно я тебя попробую нарисовать? Юля в замешательстве переводит взгляд на подругу. Но та даже слишком для себя обычной серьёзна, а значит, настроена серьёзна и уже из вредности не отступится. - А что? Не смотри на меня так, сама говорила, что главное – натура и душа, а у меня оба просто шик. Да и не собираюсь я вторую Мону Лизу тут родить, так, огрызочек карандашный только какой дай, а я уже дальше сама накалякаю. Юля лишь хихикает такому наивному энтузиазму и послушно передаёт скетчбук. Именно за это ей Чехман и нравится – её простота в живописи совсем целая, не сломанная тонной законов анатомии и правил светотени. Вот, как увлечённо елозит карандашом, даже язык высунула от напряжения, старается. И эта искренность обязательно останется в каждой чёрточке, даже если сейчас там у неё глаз спозлёт на нос – плевать, это всё равно будет прекрасный шедевр. И ни один музей мира его не получит, он будет только её. И пока одна честно старается вывести падающие на лицо пряди так, чтобы они не напоминали макароны, вторая тянется за куском угля и начинает запечатлевать самую красивую натуру в утреннем ярком свете. Для этого у неё всегда найдётся искорка, чтобы вновь разжечь вдохновение.Корабли в моей гавани
Не взлетим, так поплаваем