в кабинете у директора
я целую всем назло тебя
завтра выложат в интернет
маме передай привет.
Ты идешь сегодня на теннис? НСне, я прогулять хотела
ПВ
а что
ПВ
Такая же херня НС Поль Поль Поль НСчто
ПВ
Давай вместе прогуляем
НС
Во дворце спорта было прохладно. В туалетах — вдвойне, там пахло лимонным средством для чистки плитки и керамики и антисептиком на спирту. Полина болтала ногами, сидя на подоконнике, вертела в пальцах пластмассовую «курилку». — Опять ты всякую дрянь в рот тянешь. Ника села рядом, пихнув голой коленкой Полину в бедро. — Ну извините, не у всех деньги на ваш ЗОЖ есть, чем богаты! — Верховенская вскинулась, заёрзала на подоконнике, убирая все-таки «ашку» в сумку. — Мы ж спортсмены, вообще курить не должны, че творится… — Скажи спасибо, что не сиги. Ника завозилась, подогнала одну ногу, чтобы удобнее было сидеть: — А зачем мы вообще пришли, если на тренировку не собираемся? Пойдём на пруды тогда, что ли. У прудов было холодно. Накрапывал мелкий дождик, от воды тянуло. Полина пинала банку из-под колы, почему-то валяющуюся на тротуаре. Ника сосредоточенно собирала все одуванчики, попадающиеся им по пути. — Зачем тебе столько? — Полина забрала у Ники половину охапки цветов, пачкая руки в белесом соке. — Венки плести. — Ника пожала плечами, — О, зацени, там сирень. Они устроились на гранитном парапете, Полина скинула их сумки куда-то в траву, Ника разложила цветки с длинными гибкими стебельками у себя на коленках, и почти половину из былой кипы, «седые» одуванчики, отдала Верховенской. Полина методично отрывала мелкие цветочки сирени от отломанной ветки. Если маленький цветок прижать губами, и через «трубочку» тянуть воздух, он будет сладким. А может, просто кажется. — Вот опять. Выплюнь эту гадость, ради беса. Траву ещё иди пожуй, — Ника шутливо бьёт подругу по руке. Её пальцы порхают над цветками, осторожно переплетают стебельки. Полина бессознательно засматривается — узкие ладони, тонкие запястья, вены, костяшки, крошечный порез на фаланге, ногти, похожие на миндаль по форме, с чёрным лаком. На левой руке маникюр чуть «длиннее», на правой ногти лишь покрытые лаком, совсем короткие — для игры на гитаре. Ставрогина болтает ногами в чёрных штанинах. Она любит чёрный — широкая тёмная футболка сползает с плеча. Полина смотрит. Просто. Красиво просто. — Готово. Зацени, — Ника улыбается, цепляя венок из жёлтых солнышек Полине на голову, заправляя её русые пряди за уши, — Ты опять занавесилась своей чёлкой, как эмобой. Куплю тебе заколки с хэллоу-китти. Полина замирает. Ника поправляет свои волосы, наклоняется ближе, обжигая своим кипяточным дыханием щёку. — Ник, а меня плести веночки научишь?•••
— Ника, какие в пизду кошки, ты же помнишь, что у меня аллергия? — Ник-ник-ник. Как тот звук из тиктока, «солнышко». Имя просто хорошее. — Не нуди. Я тебя не заставляю с ними целоваться. Или тебе нравится под дождём сидеть? У нас вариантов не особо, к тебе мы пойти не можем, потому что ты живёшь у чёрта в сраке. — Как мило ты называешь Подмосковье. У Полины волосы промокли, начав кудрявиться от влаги, превращаясь непонятно во что под дождём. Она пинает своими низкими чёрно-белыми кедами камешки на асфальте. Рядом топчет землю своими жёлтыми конверсами Ника. Ну, солнышко же. С прудов они ушли, когда усилился дождь. У Полины было уже пропущенных три от тренера, мокрые ноги и новая ашка в кармане. — Слушай, а дай мне. — Кого? С ума сошла? — Полина откинула волосы с лица, — Маленькая ещё! — То, что у нас девять месяцев разницы, не значит, что я твой ребёнок, хватит в мамочку играть, — Ника поморщилась. — Дай. — На, — Полина закатила глаза и протянула ей электронку, — Только чуть-чуть и не в затяг, иначе… Естественно, через секунду раздался кашель и восхищённое «слушай, она нос пробивает!». Не ребёнок она, ну конечно. Полина пинает камешки на дороге, стёсывая носки кед. Жалко, вообще-то, только в мае купили, а они все уже в грязных подтёках, пятна на тканевых боках. Носки с жёлтыми утятами промокли насквозь. — Виктория «двадцать четыре часа», — Задумчиво читает Ника вслух. Вообще, обычно это делает Полина — в каждой компании есть тот странный человек, который читает вывески на улицах, глупо комментирует очевидные вещи, что происходят на глазах у всех, и то и дело пихает локтем кого-то со словами «о, смотри, ворона!», Верховенская только не понимает, почему этим человеком должна была оказаться она. — Рабочего характера, — Полина фыркает, тыкает Нику локтем.•••
Они поднимааются на нужный этаж в старом, разбитом лифте, где стены обшиты деревянными панелями — как и во всех типовых домах. Кошка, та, что побольше, вылетает прямо Полине под ноги. — Пиздося! — Возмущённо ругается Ника, и Полина чуть не падает на пол от смеха. — Ты называешь свою кошку как?! — Она сгибается пополам от хохота, бьётся плечом о шкаф, и от этого становится ещё смешнее, да и Ника тоже начинает ржать. Они стоят посреди коридора и смеются как психи, вдвоём. Потом они пьют на кухне чай. Полина задумчиво ест маленькой ложкой мороженое, как в детстве, из яркой формочки яблока. Пломбир тает на языке, пока Ника разбирает на столе стопку старых блокнотов. — О, это… Нет, нет, подожди, вот это… Две тысячи семнадцатый! Пиздец. Полина выхватывает у неё блокнот. — Отдай! — Нет, я хочу посмотреть!та фотография, где ты смеешься уткнувшись в мое плечо, и это смех обреченного, который вот-вот разрушится
— Нет, отдай! — Ника бьёт её по рукам, шутливо, слегка царапает кожу случайно. — Если ты сейчас заберёшь, то я обижусь. — Полина прижимает листок с рисунком к себе, Ника тут же отпускает её руки, закусывает губу смешно. Потом они сидят в комнате Ники — и она оказывается неожиданно теснее, чем Полине всегда казалось. Стол завален кучей всяких предметов, на полке в уголке стоит небольшая синяя книжка, сборник стихов Цветаевой, или, может, Ахматовой, Полина не помнит, хотя книжку дарила сама. В комнате — два года. Два года молчания, выцветших обоев, два года споров и ссор, два года никому не нужных чувств. Теперь — не нужных. Как коробка на антресолях, пыльная, а внутри — что-нибудь цветное, нежное, пушистое и тёплое, пахнущее духами из того розового флакончика, который Полина нашла в посылке под новый год. Каротнонная коробка, старая, с потрепаными краями, на боку полоска малярного скотча, надпись маркером; «чувства; лето 2020 — весна 2021». Хлам. Никому не нужны уже, даже Полине. Уже. Были ли вообще нужны. Они сидят молча, с ногами на кровати, Полина молча гладит ладошкой разлегшуюся у неё на коленях Асю. Плевать, что аллергия, плевать, что все джинсы будут в шерсти. Потом молча курят на балконе. То есть, не молча, конечно, им молчать сложно, но слова не значат вообще ничего, и Полине кажется, что они не произносят ни слова. Так правильно. Смеются, Верховенская фотографирует Нику на телефон, курят одну на двоих. Её вечная бешеная энергия куда-то девается, не хочется бежать куда-то снова, хочется остаться вот тут; или законсервировать это в банку, как солёные огурцы; вот этот летний вечер, рыжие от солнца облака, мокрые деревья и дорога, грязный пол московского балкона, верхний этаж, запах химозной черники и теплотеплотепло. На кухне медленно тает пломбир в формочке в виде яблока.ведь ты отдаешь
все самое лучшее
ведь ты оставляешь
мне самое лучшее.
не прося взамен ничего.
•••
Напиши, как доедешь. НС