***
Все началось, когда мне было лет пять. Отец погиб в результате несчастного случая, а мать не выдержала, одно мое существование выводило её из себя. Стоило попасться ей на глаза, как на меня сразу же сыпались обвинения во всех смертных грехах. Тогда меня забрал дедушка, отец моего умершего отца. Я считал это спасением. Первое время так и было: я мог спокойно жить, не боясь встать не в то время и не в том месте. Мог спокойно выходить на внутренний двор дома, играть там, ухаживать за растениями и играть со сторожевой собакой редкой доброты. Было только одно правило: не беспокоить деда, когда он был в своей комнате с товарищами. Для меня, пятилетнего ребенка без тяги к неизвестному, это было не так уж и сложно. Но потом, когда мне исполнилось десять, дедушка перекрасил мои темные и немного вьющиеся волосы в светлый блонд, приговаривая, что я ангел, а все ангелы, как известно, светловолосы и голубоглазы. Следом на мои глаза почти силой надели ярко-голубые линзы, потому что мои глаза были недостаточно яркого оттенка. На тело одели легкий, плотный льняной балахон, абсолютно белого цвета. Тогда меня впервые пустили на собрание моего деда. Как оказалось, комната была оборудована огромным подвалом, с небольшим пьедесталом и каменной статуей ангела с прикрытыми глазами и опущенной головой, на лице навеки застыли каменные слезы. Я был напуган до ужаса, невольно начав плакать. Дедушка повернулся ко мне и сказал, что все, что мне нужно делать — стоять и не двигаться, не говорить ни слова в рамках этого помещения. До всего этого я думал, что просто мой дедушка любил брить голову и что его тату — не больше, чем интересные картинки и узоры. Как оказалось, он был членом религиозной секты или культа, точно не знаю. Когда началось собрание, в комнату вошли ещё человек десять, не меньше, все, и мужчины, и женщины, были выбриты наглухо. У единиц были тату, похожие на тату моего деда, но они были меньше и как-то проще. На всех, как и на дедушке, были балахоны, но не белые, как у меня тогда, а с сероватым оттенком. Увидев меня, те, что были без тату, сразу же упали на колени, лбом касаясь пола и держа руки вытянутыми. Пустая, тихая комната сразу наполнилась бормотанием, стоящие на коленях молились. Те, у кого были тату, подошли ближе, обменялись короткими фразами с дедом и пошли ко мне. Страх сковал мое тело. Я хотел убежать, но ноги словно приросли к полу. — Братья и сестры! — Вскинув руки, громко произнес мой дед, встав слегка передо мной. — Свершилось великое! Ангел, которого мы так долго ждали, молили почтить нас, простых смертных, своим присутствием, наконец пришел! Всё, что мы сделали, было не зря! Все присутствующие также подняли руки и головы вверх, а те, кто был на коленях, не вставали. Все, как один, начали говорить что-то на непонятном мне языке. Как я выяснил потом, на одном из мертвых языков, названия которых сейчас даже и не помнят. Это мне объяснили намного позже. — Чтобы наш ангел креп, мы должны принести ему достойную жертву! — Дед указал на одного из мужчин с тату. У него их было заметно меньше, чем у остальных. — Подойди сюда, брат мой. Я заметил, что женщина с большими тату на голове, заходящими на лоб, взяла золотую чашу с небольшим подобием носика, как у графина и замерла слева от моего деда, словно статуя. Она держала чашу на слегка вытянутых руках, на достаточной высоте, чтобы её было удобно наполнить. Когда служитель подошел, он расстегнул верхние пуговицы балахона, обнажив шею. В руках моего деда блеснул золотом клинок и в следующий момент из горла служителя брызнула кровь. Женщина подошла к осевшему на пол телу и приставила заточенный бок так, чтобы кровь наполняла чашу. Заполнив её до краев, женщина передала чашу моему деду. Он забрал её и медленно направился ко мне. От ужаса мне казалось, что внутренности сейчас вывернет наизнанку, а сердце вовсе забыло, как перекачивать кровь и перестало биться в груди. Подойдя на расстояние вытянутой руки, дед встал передо мной на одно колено и протянул мне чашу, наполненную до краев густой кровью. Жидкость слегка двигалась, как когда взболтнешь стакан с водой, но быстро возвращала спокойствие. В этот момент я и не выдержал: запах крови, само свидетельство убийства выбили меня из колеи настолько, что в глазах потемнело, ноги задрожали и от затылка к вискам словно бежали муражки, последним, что я слышал, были удивленные вздохи людей. Следующим, что я почувствовал, был холод каменной плиты. Голос моего деда звучал грозно и как-то мутно, словно моя голова была под водой. Я лежал на животе, голова повернута вбок, а руки вдоль тела. Балахон был разрезан на спине, обнажая лопатки. Тихое бормотание толпы, похожий на жужжание роя пчел. Гулкие шаги в мою сторону. Инстинкты кричали мне о том, что нужно бежать, как можно скорее, но веревки, которые я поначалу не почувствовал, давали мне лишь дёргаться на столе, не больше. Боль. Лопатки пронзила чудовищная боль, я чувствовал, как по спине вдоль позвоночника потекло что-то горячее. Было чувство, словно мне вырезали два огромных куска плоти. Я сорвал себе голос криками, а когда сил совсем не осталось, снова потерял сознание. Окончательно очнулся я в небольшой комнате, лежа на кровати. Окон нет, единственная дверь наглухо заперта, только снизу было подобие дверцы, открывающаяся снаружи. Первые часа два я не мог даже встать, спину всё еще жгло болью, но грудную клетку сдавливали бинты, что немного меня успокоило. Но осознание того, что сначала мой же родственник убил человека, а потом пытался напоить меня кровью убитого, вызывало во мне чистый ужас, хотелось забиться куда-нибудь, где потемнее да потеснее, чтобы больше никого и ничего не видеть. На следующий день, примерно после обеда, ко мне пришла женщина, та самая, что держала чашу. Только увидев её, я раненым зверем забился в угол, прижав ноги к груди, умоляя не трогать меня. Она пыталась объяснить мне, что просто нужно сменить бинты и не больше. Давать ей касаться спины было страшно, я так и продолжал отбиваться, пока женщина не привязала мои руки и ноги к изголовью и изножию кровати. Я отчаянно бился в путах, но когда последний бинт был снят, она даже не прикоснулась к ранам. Просто наложила новый бинт, развязала меня и ушла. Когда первый шок сошел, я остро ощутил недостаток досуга, в комнатушке не было почти ничего, кроме кровати. Не единой книжки, даже стола или стула нет. Только маленький рукомойник, унитаз и, собственно, кровать. Я стучал в дверь, пытался выяснить, что происходит, но ни разу не получил ответа. Та женщина пришла ко мне еще раз, когда раны хорошо поджили. Она сняла бинты и ушла, так и не сказав за этот раз ни слова. Больше я её не видел. Еду мне передавали на небольших подносах, всегда проверяя, не стащил ли я что из столовых приборов. Так я прожил целых пять лет. Когда прошел примерно год моего заточения, в один из приемов пищи вместе с подносом мне просунули книгу, приказав после ужина вернуть её обратно. К этому времени я уже прочитал книгу и был искренне рад этому. На фоне целого года бездействия, когда я начал чувствовать, как схожу с ума, буквально дичаю в этой проклятой комнате, даже маленькая книжка в мягком переплете казалась даром небес. Отдавать её не хотелось, но пришлось. На завтрашний день мне принесли другую книгу, тоже маленькую. Так в мой «рацион» добавилось чтение. Книги с каждой неделей становились толще и увлекательней, а оставлять их у себя разрешали на более продолжительное время. Через пять лет меня впервые выпустили за пределы комнаты. Хоть и во время заточения я часто мечтал о том, как выйду наружу, выйдя, я был растерян. Меня забрала женщина без единого тату на голове. Вместо этого на кистях её рук были узоры, вьющиеся от запястий до кончиков пальцев. Меня забрали на что-то вроде фермы, огороженной высоким забором. Дорога туда была неблизкой, я успел даже поспать в машине, сильно уставший от резкой смены окружения и огромного количества информации, поступившей мне за такой короткий период времени. На ферме я познакомился с такими же подростками, как и я: сломленными, потерянными и жутко напуганными. Были те, кто постарше, они наставляли нас, новичков, помогали с социализацией. Ухаживать за растениями и животными было весело, хоть и очень утомляло. Раз в неделю настоятельница Мэри ездила в город, продать то, что мы собрали и приготовили и купить что-нибудь нам, новую одежду, например, или цветы, которые мы не могли вырастить в оранжерее из-за непоходящих условий. С ней всегда было пару-тройку ребят из старших, мы очень им завидовали и не редко напрашивались с ними. Ночами меня продолжали мучить кошмары, воспоминания о пережитом в детстве так и норовили подкрасться и выбить меня из колеи. Ребята, с которыми я особенно сдружился, рассказывали, что кто-то, как и я отказались пить чужую кровь, а кого-то, кто все-таки выполнил первое, отказались своими руками убить человека. Но всех нас объединяло одно: огромные, рваные шрамы на спинах.***
Мне было восемнадцать, когда я решил сбежать. Мои друзья не разделили со мной эту идею, но и остановить не пытались. Я потратил полгода, чтобы полностью подготовиться. Я боялся, что меня поймают, хоть настоятельница и выглядела доброй, боялись её за глаза. Те, кого отправляли к ней на наказания, возвращались другими, а когда их расспрашивали о том, что произошло, они распахивали глаза, мотали головой и тут же убегали. Когда отгремел отбой, я, взяв обувь в руки, чтобы издавать меньше шума, выбрался из здания, в котором мы жили и подкрался к месту, где плющ рос особенно высоко и густо. Перебравшись через забор, я больно приземлился на грудь, ударившись об землю. На то, чтобы подняться, у меня ушло минут пять, не меньше. Кое-как встав, я сначала поковылял прочь, постепенно ускоряясь. Совсем скоро, как мне показалось, я уже бежал, что есть сил. На рассвете я добрался до ближайшей заправки. Сумел напроситься в попутчики одному мужчине, он выглядел немного странно, но хотя бы согласился подбросить меня до города. Когда мы подъехали к городу, водитель свернул во дворы и резко заблокировал двери. Тот взгляд, которым он на меня смотрел… Его руки полезли ко мне под одежду, а я снова ощутил тот ужас, по силе похожий на пережитый в детстве. Лишь чудом мне удалось схватить наглеца за руки и сжать с достаточной силой, чтобы тот взвыл от боли. Годы работы на ферме не прошли для моего тела даром. Мужчина открыл двери и недовольно велел мне убираться. Я пулей выскочил на улицу и побежал, куда глаза глядят. В парке силы начали покидать меня, день прожитый без единой крошки во рту, высосал из меня все соки. Там ты меня и нашел… — Закончил свой рассказ я, сидя дома у Стефана, закутанный в плед и с чашкой чая в руках. Он сильно меня выручил. Когда я потерял сознание, почувствовал, что кто-то слегка касается моего плеча. Это и был Стефан, по форме я понял, что он полицейский, о них мне до этого рассказывали старшие на ферме, все, как один, твердили, что полицейские — хорошие и им можно доверять. Увидев, в каком я плачевном состоянии, Стефан повел меня к себе, чтобы накормить и отмыть. С ним я чувствовал себя спокойно. — Лори, — позвал меня Стефан. У него приятный голос. Я оторвал взгляд от чашки и посмотрел на него, — ты должен заявить об этом в полицию. Кто знает, что эти люди ещё наделали, помимо убийств и заточений людей против их воли. Я согласился. Благодаря связям Стефана, это дело не бросили в долгий ящик и стали тщательно расследовать, не без моей помощи. Но первым делом нашли мою маму, как оказалось, мой дедушка сказал ей, что я умер и поэтому она начала новую жизнь. Снова вышла замуж, родила близнецов и выглядела довольно счастливой. Я решил, что не хочу вдруг появляться из ниоткуда, у меня вообще не было уверенности, что она помнит обо мне. Стефан помог мне сделать документы, даже с учебой помог, несмотря на отсутствие у меня даже базовых школьных знаний. Секту, в которой был мой дед, нашли. У них были храмы по всей стране, что пугало меня. Новости об этом гремели очень долго, если бы не помощь Стефана, журналисты бы меня замучили расспросами. В том храме, где был я, главой стала та женщина с чашей, её мой мозг запомнил лучше всего. Мой же дедушка умер примерно год назад. Я почти не горевал из-за этого. Даже помощь психолога не могла вытравить из моей головы воспоминания о всплеске крови, вызванном моим дедом. До сих пор, я не могу спать один. Но стоит Стефану оказаться рядом, как тьма, лежащая на моей душе толстым слоем, рассеивалась. Он продолжает помогать мне, мы даже живем вместе. Благодаря ему я теперь хочу стать либо психологом, либо учителем и уверенно иду к своей цели. Но стоит Стефану уехать на работу и задержаться там на ночь, как меня охватывает ужас, я не могу глаз сомкнуть, всюду начинают слышаться шаги, словно мой покойный дед идет за мной. Мне приходится всеми силами отвлекать себя от этих мыслей. Я смотрю фильмы, готовлю или вяжу, делаю что угодно, что требует моей концентрации, до самого возвращения Стефана. Иногда он возвращается ближе к утру, первое время меня это пугало, но привыкнув, я просто стал скучать по нему. Одним ясным весенним днем, когда мы поехали отдохнуть на природе, чтобы отметить мой двадцать первый день рождения, Стефан протянул мне маленькое, аккуратное серебряное кольцо. Я нисколько не колебался, отвечая «да». Мы с ним прошли достаточно испытаний, вызванных моим прошлым и сейчас готовы вместе шагнуть в будущее.Конец!