Воскрешение

      Она сидела напротив и что-то говорила.       Шерлок разобрал ее образ на детали, тщательно проанализировал буквально всю. Это был единственный способ остаться здесь и сейчас, в этой гребаной реальности. Раньше помогало именно это. Если задействовать все свои силы на то, чтобы думать-думать-думать, то на чувства ничего не останется. Раньше можно было уйти в чертоги. Раньше можно было просто стереть. Сейчас — не получалось.       Чертоги рушились, как карточный домик, и он ходил по руинам — не знающий, что делать, одинокий, потерянный. А вернуться не получалось. И жить так, как теперь — тоже.       Складка на левой стороне подола юбки. След от кольца на безымянном пальце. Пятнышко чернил на ладони. Если разобрать человека на детали и выводы, то он перестанет быть человеком. Можно будет просто не обращать внимания на его слова и действия, уйдя в привычную дедукцию от настигающих, как приливная волна, чувств.       Сначала были тесты, разговоры, просто молчания вдвоём, которые вроде тоже нужны были для чего-то. Потом были какие-то практики, что-то из прогрессивной экспозиционной терапии. Это название он не стёр со своего жёсткого диска после какого-то дела ещё из тех времен, когда они с Джоном жили на Бейкер-стрит и все было хорошо. Шерлок привык воспринимать нужные для дела знания отчужденно, даже не задумываясь о том, что они могут как-то касаться его.       А теперь он сидел здесь и ненавидел себя. Даже, наверное, не ненавидел — презирал.       Раньше чувства можно было запереть под замок в глубине чертогов. Сейчас — не получалось.       На улице ждал автомобиль. Шерлок падал на кожаное сидение и закрывал глаза. Потом закрывал дверцу, складывал руки в привычном молитвенном жесте и замирал.       Автомобиль ехал по вечернему Лондону, и мозг Шерлока автоматически отслеживал, куда они едут, хотя он знал это и так. Так же как знал, что сейчас справа от него сидит другой человек — не шелохнувшийся, не сказавший ни слова; человек, на которого Шерлок не бросил ни одного взгляда. Человек, которого — Шерлок знал — не могло там не быть.       Они ехали в молчании, потом автомобиль тормозил, и они в таком же молчании выходили из него. Шерлок шёл позади брата, словно сомнамбула. Под подошвами ботинок шуршал гравий.       Дома было холодно. Дома не должно было быть холодно. Это Шерлок узнал, когда жил на Бейкер-стрит. Оказалось — так сказал Джон — когда ты по-настоящему дома, то чувствуешь тепло и уют. Шерлок не чувствовал. Шерлок вообще ничего не чувствовал.       Брат вкладывал в его ледяные ладони чашку с горячим чаем и садился за свой стол, начиная печатать что-то в ноутбуке. Стук клавиш отдавался от стенок черепной коробки, застывая где-то в горле вязким бессмысленным сгустком. Майкрофт ничего не говорил.       Шерлок делал глоток чая и морщился. Слишком тёплый. Слишком живой. Так не бывает.       Все ещё надеющийся (бесполезно) спастись разум выхватил из общей картинки деталь: когда Майкрофт включил ноутбук, там была открыта вкладка с вязким, неприятным названием «Методы лечения посттравматического стрессового расстройства». А вверху экрана сиротливо жались ещё одиннадцать с подобными именами.       Чай наконец остыл и стал не таким неестественным, но пить его Шерлок все равно не стал.       Безумно хотелось на Бейкер-стрит, но в то же время отчаянно не хотелось.       От ужина он отказался. Как и вчера. Как и позавчера. Сигареты Майкрофт спрятал. Оставалась скрипка.       Брат ждал, когда он выведет последние дрожащие ноты — резкие, отчаянные, потерянные. Ненужные, черт возьми, никому. Стоял в дверном проёме и смотрел. Если бы музыка была осязаема, то она бы задавила их двоих прямо там, не оставив выбора, кроме как просто задохнуться. (Если этого, конечно, не случилось ещё раньше).       — Я посплю с тобой.       — Не надо, — собственный голос звучал неестественно, жалко, как будто звуки, издаваемые поломанной скрипкой.       — Тебе надо выспаться, Шерлок. Ты же знаешь.       Иронично. Ему удавалось спать без кошмаров только рядом с братом. Иронично. Организм решил поиздеваться — не иначе. Почему ему было спокойно только рядом с тем, кто смотрел, как его пытают сколько-то там дней, показавшихся сплошной бесконечностью.       Если это когда-то и казалось странным, то Шерлок не помнил — когда. Когда их взаимоотношения стали такими сложными. Когда стало непонятно, кто рядом с тобой — брат, враг, возлюбленный или собственная тень.       (Хотя кто именно из них тень — Шерлок не знал. Возможно даже, они были тенями друг для друга).       Когда стало нормальным спать в одной кровати (просто спать, разумеется, но и это было чем-то сакральным). Сидеть вместе на полу в тёмной комнате с каким-то (вроде, очень хорошим) виски (Майкрофт — с бокалом, а Шерлок — просто из горлышка бутылки). Когда, в конце концов, стало нормальным существовать так, словно они — единственное, что в мире вообще существует.       Они лежали, глядя в потолок. Не касаясь друг друга. На чистых выглаженных простынях (Шерлок думал о том, что они наверняка помнутся, когда его будет трясти в очередном кошмаре. На что-то другое он уже не надеялся). Между ними словно была стена, построенная из осколков позорно развалившихся на мелкие частички чертогов.       — Тебе все ещё не нравится мисс Агнес Кейли. — Не вопрос — факт. Как и всегда, впрочем.       Шерлок не ответил.       — Она одна из лучших психологов страны. Я знаю ее больше десяти лет. Когда-то она работала в МИ-5. Ты можешь хотя бы попробовать довериться ей.       — По-твоему, все это должно меня к ней расположить? — фыркнул Шерлок. — У тебя везде шпионы, братец.       — Шерлок, послушай... — он положил ладонь брату на плечо, вынуждая повернуться к нему лицом. — Шерлок, послушай, она не мой шпион и вообще не шпион. Ты же знаешь, все происходящее на сеансах — строго конфиденциально. Мы не говорим с ней о том, что происходит на ваших встречах.       Шерлок не ответил.       Строго конфиденциально — это в его чертогах. Там было все, о чем бы не узнала ни одна живая душа. Без чертогов он чувствовал себя раздетым. Маленьким и беззащитным. Глупым и не нужным. Потерянным.       Он замер на какой-то миг. Просто застыл на месте, пытаясь собраться с мыслями. Пытаясь собрать мысли.       Чертоги рушились, и их осколки падали на землю, шелестя что-то на сербском. Твёрдые руки схватили за плечи. Скулу обожгло ударом. Спина инстинктивно напряглась, ожидая, когда ее коснётся плеть. Шелест осколков стал громче.       Перед глазами стояло лицо кого-то из пытавших его людей. Затем это лицо превратилось в лицо брата. Шерлок проморгался. Теперь — лицо Джона. Как же давно он его не видел, пронеслось порывом ветра (восточного ветра) над осколками чертогов.       Лицо так и осталось лицом Джона. Болела не только скула, но и все тело. Его снова пытали. Вот только теперь (почему-то) было в сто крат больнее.       Джону было совсем не обязательно знать, как ему больно. Ему и самому, должно быть, было больно. Шерлок пытался не быть эгоистичным. Шерлок пытался быть человеком. (Не получалось).       Когда они вышли из ресторана, дул ветер. С востока, понял Шерлок. Он хотел закрыть глаза, расставить руки и податься этому порыву ветра. Позволить унести себя. Разбить о скалы. Растворить в себе, не оставив ни капельки человеческой боли. Хотелось исчезнуть.       Мэри была милой, а Шерлок всматривался в детали. В ней определённо что-то было. Она нравилась ему. Не как человек — как загадка. Шерлоку нравилось решать загадки.       Раньше ему нравилось делать это вместе с Джоном. Сейчас ему хотелось уехать и посидеть (вечность) где-нибудь в одиночестве.       Джону знать это было совсем не обязательно.       Шерлоку нравилась вода. Он стоял под душем абсолютно раздетым, но не чувствовал разницы — он ощущал себя раздетым и так.       В ванной комнате было зеркало. Высокое, изящное (в стиле Майкрофта) зеркало, и каждый раз, когда Шерлок раздевался, он видел себя в нем. Точнее, себя он не видел — не обращал внимания, но видел шрамы. Они были на каждом сантиметре бледной измученной кожи. Шерлок помнил, как именно был нанесен каждый из них.       Шерлок выключал воду и долго-долго-долго смотрел на свое отражение, словно пытаясь выгнать его из зеркала одним взглядом, чтобы его место занял тот маленький, потерянный им, но не потерянный по своей сути маленький Шерлок, который любил играть в пиратов.       Майкрофта дома не было, и Шерлок знал, что вряд ли он вернётся до утра.       Он даже не вытирался. Просто тихо щелкал дверной ручкой и выходил в коридор.       Простыни на его кровати были смяты — он опять метался по постели в кошмаре прошлой ночью. Обычно каждый день Шерлок стелил новые простыни (ему казалось, что так он хотя бы пытается сделать что-то по-другому), но в этот раз сил не было.       Одежда лежала на полке раскрытого шкафа аккуратной стопкой. Ее сложил сам Майкрофт (кажется, он называл это заботой — той самой, что не преимущество). Она была такой чистой, что Шерлоку иррационально казалось, что ему нельзя к ней прикасаться, что он ее сомнет, изуродует, запятнает. (Совсем как с Джоном когда-то, кажется).       Поэтому он просто ложился на мятые простыни и растворялся в них. Мысль о том, что нужно принять снотворное и медикаменты, проскользнула где-то на краю чертогов, но тут же растворилась в тихом, но сметающем все на своём пути порыве (восточного) ветра, навязчиво шепчущем что-то на сербском.       Кажется, он впервые за месяц заснул так быстро без помощи лекарств.       <empty-line>       Было пусто и холодно, и первой мыслью Шерлока было простое и почему-то привычное «Где Джон?».       Он обернулся. В двадцати метрах от него стояла маленькая темноволосая девочка. В ее руках была скрипка, но струн на ней не было.       Девочку он видел уже где-то до этого, Шерлок помнил. Но не помнил, где. Она не смотрела на него, а он смотрел на скрипку в ее руках.       Как вообще можно играть на скрипке без струн?       Кому вообще нужна скрипка без струн?       Кому вообще нужен Уильям Шерлок Скотт Холмс (маленький мальчик в пиратской шляпе)?       Кому вообще.       Кому.       Он услышал крик и проснулся.       Это был его крик, и ему (снова) снились кошмары. Это был его сон, и в этом сне девочка держала вместо скрипки его душу. Это был его восточный ветер, и он держал в руках его собственное мёртвое тело.       — Шерлок, — это был Майкрофт.       Майкрофт заставил его выпить снотворное. Майкрофт обнимал его, когда он засыпал («Майкрофт вообще когда-нибудь обнимал кого-то ещё?» — промелькнуло на руинах чертогов). Майкрофт не говорил, что все будет хорошо и что все наладится. Он знал, что ничего не будет хорошо.       И что ничего никогда не было хорошо.       (Ветер дул с востока ещё целую неделю).       Он так и не вернулся на Бейкер-стрит. У Джона была Мэри, а у него был восточный ветер, во снах (кошмарах?) почему-то принимающий образ маленькой девочки со скрипкой в руках. А ещё у него был Майкрофт, но об этом Шерлок предпочитал не думать.       Однажды девочка поднесла скрипку к основанию шеи и взяла в другую руку смычок.       — Ну попробуй, — сказал Шерлок, а эхо отозвалась ему на сербском, отскакивая от разрушенных стен. — Не получится. Она сломана.       Девочка рассмеялась, и Шерлоку показалось, что где-то он уже слышал ее смех. (Наверное, действительно слышал. Это же его чертоги. Его воспоминания).       Она рассмеялась и заиграла.       Шерлок замер.       На скрипке по-прежнему не было струн, но она играла. Музыка лилась, отражаясь эхом от руин, но уже не на сербском — на английском.       — Стой! — крикнул Шерлок. — Как тебе это удаётся?!       Музыка не прекращалась, становясь лишь громче и беспорядочнее. Она как будто шла откуда-то из глубины чертогов (как, подумал Шерлок, они же разрушены), откуда-то из прошлого, из глубины.       Шерлок подбежал к девочке и замер в полуметре от неё. Музыка лилась-лилась-лилась, заполняя собой пустоту разрушенных чертогов и разум Шерлока.       Струн не было.       Применять дедукцию к собственным сновидениям было глупо и бессмысленно, поэтому Шерлок просто стоял и смотрел, как восточный ветер извлекает звуки из скрипки без струн.       Агнес сидела напротив. Ее лицо было серьёзно, и Шерлок понял, что смотрит ей в глаза впервые с их первой встречи. Раскладывать на детали и анализировать почему-то не хотелось.       Она говорила что-то о том, что он должен ей довериться. Доверяться не хотелось. Хотелось вернуться домой. Там его ждал восточный ветер в образе маленькой девочки со скрипкой. В прошлый раз он так и не узнал, как ей удаётся играть на скрипке без струн, и хотел поскорее во всем разобраться. (Он не привык к неразгаданным загадкам). (Он не привык разгадывать их без Джона).       Шерлок читал в ноутбуке Майкрофта, что нужно начать с воспоминания, которое связано с травмой и при этом является наименее болезненным, и учиться расслабляться и не расстраиваться, а затем переходить к следующему моменту, который болезненнее. И так далее. (До самого конца (Если он есть, конечно)).       Шерлок прервал зрительный контакт и снова обратил внимание на спасительные детали.       Они никогда не были нормальными, эти Холмсы. Нормальные люди влюбляются и любят, а не прячут чувства где-то глубоко в чертогах, пока те не прорвутся наконец и не затопят с головой.       Шерлок ещё в детстве не особо понимал разницу между тем, чтобы любить человека как друга, как возлюбленного или как-то ещё. Просто не понимал, и все. Потом, конечно, узнал про секс и все подобное, но тогда его больше интересовали убийства, и он просто загнал все эти размышления вглубь чертогов.       Он бы мог точно сказать, кто действительно важен ему.       На первом месте был Майкрофт. Они знали это прекрасно буквально всегда, но никогда об этом не говорили. Это просто было как аксиома — от неё можно было отрекаться сколько хочешь своими глупыми спорами-издевками-враждой, но не отрицать.       Потом — Джон. Он вошёл в жизнь как-то незаметно, Шерлок сам не понял, как. Он назвал его другом — внезапно для самого себя. Ему нравилось считать Джона другом. Но они причинили друг другу столько боли, что Шерлок не знал, кем они являются друг другу сейчас.       Дальше Джона в своих мыслях Шерлок обычно не заходил, но там была Молли. Серая мышка Молли Хупер из Бартса, которой он (как-то так получилось) доверял. Действительно доверял, и это немного пугало.       Потом — миссис Хадсон, Лестрейд, может быть (просто из привычки), родители, Редберд (воспоминания о Редберде, точнее, но когда были чертоги, это не имело особого значения). А ещё — восточный ветер со скрипкой.       Та мелодия из сна отпечаталась на внутренних стенках черепной коробки. Иногда Шерлок бездумно напевал ее, сидя в одиночестве в своей комнате, а иногда брал скрипку и играл. На его скрипке были струны, и почему-то теперь это казалось ему неестественным. Он сам был скрипкой без струн. (Их вырвали с корнем, а новые почему-то никак не подходили).       Нормальные люди не влюбляются в собственных братьев.       Агнес не обязательно было знать. Джону не обязательно было знать. Маленькой девочке со скрипкой из сна не обязательно было знать (но она знала — Шерлок был уверен). Никому не обязательно было знать.       Он гуглил про особенности возникновения привязанностей у человека с ПТСР, а потом часами терзал скрипку, пока пальцы не немели, а в висках не нарастала мешающая думать боль. Он целыми днями избегал Майкрофта, а потом засыпал в двадцати сантиметрах от него, потому что только так кошмары не мучали.       Ему было плохо.       С Майкрофтом было не так плохо.       Когда слишком долго избегаешь своих чувств, то потом привыкнуть к ним очень сложно. Так сказала Агнес, и Шерлок задумчиво кивнул. (Впервые ей кивнул, между прочим).       Однажды девочка из сна показала ему мир. В этом мире люди были маленькими точками, бесконечными в своём количестве. А между этими точками была пустота, и иногда в этой пустоте в абсолютно хаотическом порядке вырисовывались между людьми-точками тоненькие ниточки, обозначающие привязанности. Или любовь. Или что-то ещё. Девочка со скрипкой никак эти ниточки не назвала, но Шерлок сам понял, что она имеет в виду, пусть и не до конца мог сформулировать.       — Тебе нравится разбираться в себе. — Снова не-вопрос.       Шерлок кивнул.       Майкрофт сидел напротив и смотрел так серьезно-серьезно, и Шерлок почему-то только сейчас понял — он Майкрофту небезразличен, и от этого понимания вдруг стало так легко-легко, хоть и только на мгновение.       — Я рад, что твоя терапия продвигается, Шерлок. Если все будет так продолжаться, то тебе станет значительно лучше.       Шерлок машинально кивнул, а сам смотрел на брата.       У Майкрофта была прямая осанка и острые плечи. Бледная кожа (веснушки вывел, гад (придурок) эдакий), а медные волосы вились бы, если бы он не стриг их так коротко.       У Майкрофта были длинные-тонкие-изящные ноги, и сам он весь был такой длинный-тонкий-изящный. В детстве он был другим внешне и как будто другим человеком.       У Майкрофта были холодные серые глаза-льдинки, которые, казалось, видели насквозь (и даже глубже, наверное).       Майкрофт был красивым.       — Шерлок, что ты делаешь?       — А? — он рассеянно поднял глаза, понимая, что действительно на какое-то время ушёл в себя.       — Шерлок, зачем ты меня анализируешь? Ты же и так знаешь обо мне все, что я позволяю тебе знать о себе.       — Угу.       Пусть лучше считает так, подумал Шерлок, знать правду ему не обязательно.       — Ты странно на меня смотришь, Шерлок, — задумчиво сказал Майкрофт. — Такое ощущение, будто препарируешь. Должно быть, других людей это сильно пугает.       «А на других людей я так и не смотрю», — подумал Шерлок.       <empty-line>       Майкрофт должен был когда-нибудь понять. Это же Майкрофт Холмс, в конце концов, и Шерлок знал, что ему предстоит.       — Это социально неприемлемо, Шерлок, — тихо сказал он. — И это просто одно из последствий твоего расстройства. Не настоящие чувства, понимаешь?       — Понимаю, — кивнул Шерлок. Он понимал. Действительно понимал.       С собой нужно было что-то делать.       Он сам не отследил тот момент, когда в особняке Майкрофта стало тепло, а на Бейкер-стрит — холодно.       Оставалось только часами сидеть у камина, сложив руки в «молитвенном» жесте, и смотреть в пламя. Мозг вырывал из вроде-бы-тишины какие-то случайные звуки — шелест колёс за окном, звон посуды у миссис Хадсон, хлопанье двери соседнего подъезда. Эти звуки били в виски и резали барабанные перепонки.       Резкие внезапные звуки перекрывали другие, фоновые, привычные — тиканье часов или треск пламени.       (Они жгли ему кожу и говорили по-сербски, и теперь, сидя в тёплой (ни капли не уютной) гостиной, Шерлок снова чувствовал всю ту боль).       Простыни в спальне были серыми и мятыми, неживыми какими-то (разве простыни должны быть живыми? (Разве простыни бывают живыми? Что за абсурд в его некогда логичной голове?)). Если на них лечь, раскинув руки, почувствуешь только бешеный холод, пробирающий до костей — через сердце и в самый разум. (Даже на улице не так холодно, наверное). На простынях этих (ожидаемо) снились кошмары.       Безумно хотелось в особняк Майкрофта (обратно домой), но в то же время отчаянно не хотелось.       Он вернулся через неделю. Поставил чемодан у двери, прошёл в гостиную и сел на диван. Ему было плевать, ждут ли его. (Его ждали, разумеется, ждали).       Объятия Майкрофта Холмса — звучит странно, должно быть, для любого, кто с ним знаком. Но только не для Шерлока.       Объятия Майкрофта Холмса были мягкими и осторожными. Нежными. В них хотелось потеряться. А ещё они были тёплыми, несмотря на привычно ледяные руки.       Майкрофт Холмс утыкался подбородком в кудри брата, вперивал взгляд усталых серых глаз куда-то в никуда и шептал о том, какой его маленький братик глупый и неразумный, и что он его никогда-никогда-никогда не оставит одного.       Эти слова Шерлок не мог перевести на сербский, поэтому обидно не было.       Всё было правильно-неправильно и по-прежнему-грустно, но все же уже как-то-по-другому-грустно. Было в этой грусти что-то ещё, кроме боли. Надежда, наверное. И знание, что он не ненужный, хотя чуть-чуть и потерянный все ещё.       И Агнес уже не была такой далёкой, и чай не таким холодным, и в принципе ничего не изменилось совершенно, но изменилось абсолютно.       Был Майкрофт, были попытки понять себя и глупые человеческие вот эти «всё будет лучше» (не «хорошо», а именно «лучше» почему-то). И было не так больно, кажется.       Было «неправильно, но мы справимся». Было «вместе справимся». Ещё что-то было, кажется.       Были совместные прогулки, совместные засыпания и разговоры ни о чем, но нужные очень.       Были сны-но-не-кошмары и сны-все-же-кошмары-но-не-такие-страшные-потому-что-рядом-Майкрофт. И ещё что-то было.       Девочки со скрипкой во снах не было.       Ветер переменился.