В минуту покоя

      Наруто сопел, уткнувшись лицом в подушку. Его волосы, непривычно-пушистые, потому что впервые за многие месяцы чистые, упорно лезли ему в нос. Сакура смахнула их, только чтобы они вновь упрямо вернулись в прежнее положение. Он не двинулся. Хотелось думать, что это от усталости, ведь Наруто, способный быть в сотне мест сразу, работал на износ с того самого дня, когда во время войны его клоны явились на каждое поле боя и подарили веру в спасение. Хотелось думать, что это от доверия, ведь любой нормальный шиноби сломает чужаку, потянувшемуся к его лицу, руку, прежде чем проснётся. Но Сакура знала, что дело всего лишь в том, какой Наруто балбес, ведь он с юных лет спал непозволительно крепко для шиноби. Она знала это лучше кого бы то ни было, потому что все, кто делил с ней это знание, были мертвы.       Ей хотелось пройтись и оглядеть катакомбы, в которые они прибыли только сегодня, но привычка держаться вместе физически мешала отойти от кровати. С тех пор, как Саске-кун истлел под действием техники Кагуи, их судьба была предрешена: они потеряли последний и единственный козырь в виде их с Наруто совместной печати. С тех пор, как они потерпели закономерное поражение и мир оказался во власти культа Кагуи, для них, казалось, перестали существовать безопасные места. С тех пор, как Какаши-сенсей подставился, чтобы гарантировать их — Сакуры с Наруто — выживание, у них не осталось никого, кроме друг друга.       Она до сих пор не до конца верила в возможность взять передышку, ведь её им дал Орочимару, который утверждал, что следовал тем же целям, что и они. Он добровольно открыл им двери своих убежищ, а ведь каких-то жалких два года назад это было пределом их стремлений. Он дал им доступ, которым не обладали даже самые высокопоставленные сотрудники его подпольной системы. Он стал их натаскивать в шпионаже, диверсиях и том, как вести обширную работу в подполье, с поправкой на их знания и умения. Орочимару сделал на них ставку, потому что Сакура и Наруто больше, чем кто-либо хотели расправиться с Кагуей, ведь она отняла у них больше, чем у кого-либо: она нанесла им личное поражение.       Орочимару говорил, что заинтересован в них и их победе, потому что его важнейший проект — так он называл Саске-куна — растратил себя на их защиту, потому что тяжела жизнь учёного, экспериментирующего на пользователях чакры, в мире, где пользование чакрой едва ли не каралось смертью. Наруто по-идиотски бушевал из-за подобного отношения к Саске-куну, из-за отношения к людям, как к расходникам, и из-за безразличного отношения к миру. Но в то же время Наруто во все эти речи верил, потому что люди, вроде Орочимару, не знают ни мук совести, ни сострадания и действуют лишь в поиске личной выгоды, а ещё процветают тогда, когда всё вокруг повергнуто в хаос. Поэтому сейчас он был в столь выгодном положении, ведь не так давно всё стояло разрушенное и пропаханное исполинскими ветвями древобога, а ещё пустынное от невообразимого количества погибших. Но чем больше проходило времени с воцарения Кагуи, тем больше мир напоминал огромную секту, где нет места инакомыслию, и подобное отнимало у Орочимару столь нужное ему пространство для манёвра. Орочимару не был для Сакуры и Наруто настоящим союзником, но преследовал общую с ними цель. И этого в подобные времена было более чем достаточно.       Сакура довольствовалась тем, что снова могла спать на кровати, тем, что в принципе снова могла спать. Но сон её оставался тревожным и зыбким. А Наруто, дурак, спал крепко, как в родной постели в Конохе, которую Кагуя сравняла с лицом земли вплоть до скалы Хокаге. Поэтому Сакура не шла и не осматривалась лишний раз в местах, куда они годами искали доступ, где призраком, рождённым играми её разума, мелькало присутствие Саске-куна, а сидела на полу так, чтобы видеть вход ясно и чётко, у кровати Наруто и сторожила его сон, осторожно перебирая удивительно-мягкие пряди его волос.       Два года назад ей казалось, что весь её личный мир рушится от того, что с ними творилось. Теперь она видела, что это было наивно и глупо: у неё были родители, и дом, и целый мир, свободный для передвижения, и друзья, и право на жизнь, которое испытывалось боями, а не отнималось по умолчанию, и команда, живая, пусть никак не способная собраться воедино. У той Сакуры двухлетней давности было всё, а у Сакуры сейчас был лишь Наруто, такой бестолковый и совсем себя не щадящий. Он продолжал светить своей широченной улыбкой, в нынешних реалиях совсем не уместной, и рассуждать, что настоящий конец света наступит тогда, когда все до единого предадутся страху и ненависти, а пока есть улыбки, есть и надежда. Сакура видела, как, на самом деле, часто он сам не верил в свою улыбку, но в ней всегда проступало что-то более живое и искреннее, стоило улыбнуться кому-то ещё: всё-таки в следовании путём надежды Наруто не сомневался никогда.       Снаружи, должно быть, близился рассвет. Ей предстояло суточное дежурство в местном импровизированном госпитале. Наруто предстояло распасться десятками клонов и отправить их собирать информацию и искать таких же несогласных с новым миропорядком, как и они. А пока Сакура могла просто перебирать мягкие пряди, неспособная расслабиться, но по-настоящему спокойная.