***
Инна была женщиной статной во всех отношениях: и собой недурна, и глаза огонь, и рукоделие у нее спорилось. Союз самой красивой женщины села и самого богатого мужчины был лишь вопросом времени. Времени, когда назначать гулянья. Решили подождать трех спасов, чтобы столы ломились от яств и чтобы в самой Варшаве завидовали пышности и щедрости народных гуляний. До того же, наплевав на все существующие нормы и правила, за будущую жену уже заплатили выкуп, и она перешла в избу жениха. Питтс рано лишился родителей, поэтому Инна стала там единственной и полноправной хозяйкой. Селяне шептались, старейшины меж собой качали головами, что негоже в обход правил да традиций совместное житьё начинать, но вслух никто не решался осадить молодых. Шутка ли, учить жизни того, кто мог дать в долг продуктов или денег в голодный год, но жизнь сама определила виноватых и крайних. В аккурат на Медовый Спас Инна с подругами отправилась на ярмарку, прикупить дорогих тканей для свадебного платья. Джейк же остался во дворе один. Ему ещё нужно было собрать мёд с пасеки и договориться об его освящении в церкви. Также надо бы проверить старый мёд в кладовой и освободить место для нового урожая. Еще бы, в этом году мёда будет потрачено много не только на продажу, но и на большой праздник. Только вот благое дело быстро сошло на нет, так как там же стояла и медовуха в запасе, освещенная в прошлый спас и сладко пахшая. Инна вернулась к пьяному мертвецки мужу, что позволял себе распевать непотребные песни как мальчишка. Как и все работящие зажиточные крестьяне, у Джейка были моменты, когда в горло заливались напитки куда крепче и хмельнее кваса и молока, от чего мужчина чудной становился, хоть святых выноси. Уж Инна его и бранила, и крестила, и полотенцем охаживала на глазах у всего села, но терпела по причинам понятным всем, но вслух не проговариваемых. Сейчас же, видя, что ни одно дело не сделано, а жених едва вяжет лыка, женщина дала себе волю, заслужено обругав пьяницу и заикнувшись о том, что со свадьбой, по такому делу, и повременить можно. Аж до Страшного Суда. Джейк, не привыкший к отказам ни в каком виде, тут же скинул с себя хмельное марево, взревев диким зверем. Ему тоже было что сказать невесте, но алкоголь затмил здравый смысл. — Что, не нравится, что я медовуху всю выпил? Что же я, на праздник не могу вкусить плод своих трудов?! — с хищной ухмылкой Джейк схватил молодую невесту за косу и потянул рывком на себя, заставляя ту потерять равновесие. Не обращая внимания на слёзы, мольбы и крики, Питтс выволок женщину во двор и, протащив её до ворот, повёл на пасеку, благо та была неподалёку. — Что-то характер у тебя больно склочный для молодой девушки. Вот, наешься сладкого, пока можешь! — с громким хохотом, мужчина швырнул Инну в сторону деревянных ульев. Женщина с громким стуком ударилась головой об пчелиный дом и потеряла сознание. Насекомым не объяснишь, что сейчас недобрый час, и разозлённые громким шумом те зажалили бессознательную крестьянку насмерть. Очнувшийся и проспавшийся Джейк сразу осознал, что стал вдовцом, так и не обвенчавшись. На сельском собрании он сказал и старосте, и прибывшим из города стражам порядка, что произошедшее — лишь несчастный случай, случайность. Никто из местных не решился назвать убийцу убийцей, и после уезда городских гостей схоронили несчастную в закрытом гробу, дабы никто не видел её обезображенного пчёлами лица. В деревне повисло молчание, лишь иногда прерываемое по поминальным дням. На вторую неделю от Яблочного Спаса у Джейка проснулось то, чего обычно лишены были люди его статуса и достатка — совесть. По пьяному делу, по мелочи, загубил молодую девушку, да ещё и на праздник святой. Да за такое отправляют в Ад, в самое Пекло. Когда стало совсем невыносимо от ночных кошмаров и дневных наваждений, а рука тянулась к добытой в городе водке, Питтс решил спросить совета, но не в церкви. Не так далеко от их села бил на каменном пустыре родник со студёной даже в самую страшную жару водой, и возле этого родника жил, как говорили старшие, колдун. Менее сведущие в мистических делах люди считали его просто охотником-бобылем, которого не приняли в своё время в поселении, и тот продавал меха дворянам. А потом дочери этих же самых дворян ездили к нему тайком, меняли за сладости и снедь заговоренную на женихов воду да карты гадальные. Когда Джейк, привёзший с собой три корзины самых красных и самых спелых яблок, добрался до колдуньего логова, похожий на девушку хозяин стоял здесь же, кривым ножом очищая грушу. Не иначе как гости часто к нему заезжали. — Не в то место ты исповедоваться приехал, несчастный, — поздоровался спокойно колдун, поднимая тёмные, казавшиеся красными под пушистой чёлкой глаза. — Ты не хуже меня знаешь, что в церквях сейчас почти не осталось святости, а нынешние попы не чета своим благородным предкам, — огрызнулся Джейк, но тут же усмирил свою гордыню, — да и не за исповедью я к тебе приехал. А за помощью. Ты, говорят, знаешь, как можно с покойником переговорить, в обход святых ликов. Не врёт молва? — Молва то не врёт, да и рецепт ведьмачьего снадобья, что позволяет видеть призраков и говорить с ними, у меня имеется. Только вот… невеста твоя, случайно умершая, — колдун оскалился, будто знал все и про всех, — полуденница теперь. Не мне рассказывать крестьянину, что такое полуденница, и каковы могут быть последствия от свидания с ней… — Плевать. Хоть русалка, хоть сама Морана, мне плевать. Пока свою вину не исправлю, всё равно мне покоя не будет, — прервал его Джейк на полуслове, показывая свою решимость. — Придёшь ко мне на Летопроводца, получишь ты своё снадобье. Его поставишь в ледник, и будешь ждать до следующего лета. Осенью и зимой полуденниц искать бесполезно: они сонны и усталы, растворяются от любого слова святого. А как придут лето да жара, так и ищи по полям свою суженую. — А что потом? Ну выпью я это зелье, ну смогу я увидеть Инну, а что сказать ей? — не унимался Джейк. — Вот чудак человек. Я могу только помочь поговорить с усопшими, но никаких гарантий на то, что они скажут или сделают, я не даю. Это вам на восток, к гадалке, — рассмеялся Колдун вслед уходящему крестьянину. — Тьфу, нехристь, — перекрестился тайком Джейк, уезжая в пустующее и поныне поместье. Однако, дорога к дому ведуна не заросла и к тому дню, когда пришла пора забирать магическое варево. В редкой для тех мест стеклянной бутыли плескался похожий на мёд напиток с небольшой пеной. Сосуд был плотно запаян пробкой и воском, а уже дома поставлен в ледник. Осень, а после и зима с весной, тянулись в этом году особенно медленно и уныло, а тепло с последующей жарой и вовсе запоздали, едва не повергнув крестьян в отчаяние: без тепла ни урожая, ни травы, ни хлеба, только голод да рабство у ростовщиков вроде Питтса. Сам же убийца, как только солнце вошло в свои права, открыл колдовской напиток и сделал глоток. Вкус был похож одновременно на свежие пшеничные булки, первый мёд, топлёное молоко, квас и железо. Несмотря на долгое нахождение в холоде, напиток был горячий, словно из печи. Будто из лета и всего, что оно несло в себе, сделали выжимку, концентрат, и закупорили в бутылку. Джейк сделал маленький, как было наказано, глоток, и вышел в поле аккурат в полдень. По едва взошедшим росткам злаков носились пыльные вихри — верная примета, что неподалёку танцуют свои пляски полуденницы. Брошенные невесты, некрещеные младенцы, самоубийцы, что простились с жизнью под светилом, остаются на земле, и их неупокоенный дух впитывал в себя страдания, боль и солнечный жар, окрашивающий одежду в белёсые цвета, а кожу в загорелую бронзу. Джейк нашел её сразу. Самая высокая, самая статная среди призрачных дев, с растрёпанной, но толстой косой светлых волос, с кровоподтёком на виске, которым она ударилась, а возле неё с зловещим жужжанием кружили миражи пчёл, зажаливших её насмерть. На голове заместо брачного венца теперь красовался венок из засушенных трав, а в руке был неизменный атрибут призрачных невест: червлённый не то ржавчиной, не то кровью серп. — Инна… как живая… — произнёс вслух Джейк, и фраза эта в мгновение ока разлетелась по пустынному полю. Разъяренные и вечно голодные до людской плоти призраки окружили мужчину хороводной пляской. Известное дело: кто с полуденницами пытается танцевать, того потом находят мертвым на меже. И Джейк заплакал. Упал на колени, закрыв глаза руками, воззвал к неудавшейся невесте по имени, понадеялся, что та вспомнит его, узнает, простит. Призраки остановились. До их неупокоенных душ донеслись слова пропащего, что связался с колдовством, и Инна, вспомнившая свою земную жизнь, сжигаемая злобой, болью и страхом, что сопровождали её и после смерти, заговорила певучим, нечеловечьим голосом: — Раз я не познала счастья замужества с тобой при жизни, то после смерти ты исполнишь супружеский долг. Мои сёстры голодны. И они жаждут крови. Я жажду крови. Жизнь за жизнь. Моя невинная жизнь за жизнь пятерых виновных. Тогда и перестанет тебя терзать голос совести, — пропела призрак, кружась в горячем ветру. — Но… как я узнаю, чьей крови суждено пролиться? Человек рождается грешным! — Джейк размазывал по лицу пыль и слёзы, не веря, что страшная смерть обошла его стороной в этот раз. — Ветер тебе подскажет, дорогой. Ветер и солнце. Накорми нас! Накорми!!! Тучи пыли поднялись, закрывая собой солнце на мгновение, а когда пыль осела, Питтс увидел перед собой серп. Серп полуденницы, которым предстояло оборвать пять жизней, чтобы обрести покой и искупить свой грех.***
Первой жертвой был местный ремесленник Джереми. Мужчина жил один в маленькой избе, вытачивал ребятне деревянные игрушки, да справлял музыкальные инструменты на праздники. Пил, правда, нещадно. Как говорили, он сам был из города, пережил очередной мор, но жену и сына потерял. Вот и маялся от горя по сей день, никак к нормальной жизни вернуться не мог. Джейк часто нанимал его в помощники, справить какую работу, после чего вместе же с ним и выпивал. Известные были дебоширы. Вот и сейчас Джереми пустил давнего друга на порог, укрывая того от внезапного горячего вихря. Не успел мужчина помянуть недобрым словом Лукавого и природу за столь капризную погоду, как его голова отлетела в сторону, а тело уже безвольным грузом падало на пол. Призрачный серп рубил чисто и быстро, в одно движение, и бедолага даже не понял, что произошло. Полуденницы напились крови и на неделю пропали из виду, даже в полдень не объявлялись на ржаном поле. Селяне же, обнаружив безголовый труп одинокого пьяницы лишь на третий день, развели руками да схоронили беднягу по-быстрому, вбив в его безголовый труп кол. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал в тихий полдень. Не иначе, как лукавый постарался. Второй жертвой на кровавый пир был соседский парнишка Кристиан. Работящий, но простой как копейка, почти что блаженный. Всё с лесным зверьём возился, да жадных охотников стращал, наряжаясь лешим. Уж как корила его мать, боявшаяся что за такие шутки сыну расшибут голову, даже в рассказах старейшин сохранилось. Когда же его тело, снова обезглавленное, нашли у леса, то и подумали, что охотник-дворянин приказал шутника изловить да отправить к праотцам, чтобы неповадно было над господами смеяться. Что сделать в таком случае крестьянину? Поплакать да поставить свечу в церкви за упокой души. Не видел никто и в этот раз, что Кристиана сманили со двора сказкой про лисёнка, что попал в охотничью яму. Паренёк подвоха и не почувствовал, а после его голову, что-то высматривающую и после смерти, за волосы принес на перекрёсток к полю Джейк, на потеху полуденницам. Призрачные девы смеялись, водили хороводы и ручейки, до вздымались ввысь к редким перьям облаков, то опускаясь в самые колосья, на передышку. Инна же летала вокруг жениха, оставляла горячие поцелуи и увещевала, что мол, от чужой боли её собственная боль отступала, и скоро им всем будет хорошо. Следующим на очереди был новый священник, Эндрю Бирсак. Молодой, недавно прибывший на место почившего предшественника, но не по годам хитрый парень. Чуял, что убийца весьма себе человечьей породы, осторожничал, тесно ни с кем из селян не общался, прикрываясь духовным саном, но это не помешало горячему пыльному вихрю царапнуть песчинками дверь его жилья. Среди священников самый частый грех — блуд. Чаще только алчность. И немного гордыни. На неё то и удалось заставить Бирсака открыть дверь и впустить одного из зажиточных крестьян внутрь. Ещё бы, столько даров, да на личное подворье, «на новоселье», как сказал улыбающийся гость. Энди, очарованный таким теплым приемом и щедростью широкой крестьянской души, потерялся в собственных мыслях о будущем сытом жилье, и повернулся уже тогда, когда серп коснулся его шеи. Третья голова, принесённая полуденницам, выражала ужас бледно-голубыми широко распахнутыми глазами, а кровь на серпе была закипевшей от страха и шока. Четвертую цель следовало ожидать через неделю, как обычно.***
Лонни был одним из сыновей старейшины и по совместительству писарем в селе, помогавшим в счёте добра дельцам. Никто из людей так и не поймет, кому мог помешать тихий незлобивый парнишка, что всего лишь пересчитывал чужое добро по просьбе. Грешили на чертей да иную нечисть, что всегда было в достатке у человечьих сёл, но одно было неизменно: его голова была выброшена на дорогу, на подложку из уже наливающихся ржаных колосьев. Джейк утёр лоб от пота и выдохнул. Ему снова всё сошло с рук, осталось только последнее убийство. Призраки с загорелой кожей появились, как всегда, в сопровождении горячего вихря и пыли, упиваясь свежей кровью. Главная полуденница, невеста Питтса по совместительству, была впереди процессии. Когда полуденницы приступили к кровавой трапезе, Джейк отвернулся. Не могла христианская душа, пусть и уже оскверненная, спокойно смотреть на творящееся безобразие. Инна обычно была рядом в такие моменты, шептала благодарности и успокаивала, что он делает только лучше для неё и её подруг. Таких же преданных, брошенных, убитых мерзавцами вроде Питтса. Но сегодня что-то было не так. Инна пировала со всеми, а полуденницы возмущенно клокотали. — Что? Что вам не нравится?! Я убил того, на кого указали сами! Уже четвёртый! — Джейк попятился, сжимая призрачный серп до боли в руке. — Всего лишь четвёртый, дорогой. Всего лишь четвёртый! — расхохоталась одна из дев, у которой было кровавое пятно на платье в районе живота. — Мы договаривались на пятерых! На пятерых! — вторила высоким голосом другой призрак, у которой были глубокие раны по всему телу. Вокруг заворачивались горячие потоки пыльного, душного вихря, и он, Джейк, в самом центре. И кожу царапало будто не пылинками и острыми веточками, а точеными лезвиями. — Ты ещё не понял? Ты очень нужен нам, дорогой. Ты и есть пятый, — шепнула жениху Инна, и в ту же секунду действие колдовского напитка закончилось, и вместо девушек явились взору скелеты в ободранных одеждах и с обломанными клыками. Никто не услышал в тихом полдне полный агонии крик, последнюю волю пятой жизни, что оборвалась в это лето. Вышедшие на работу крестьяне увидели окропленные кровью колосья и вспоротое в животе тело с отрезанной, лежащей рядом головой на перекрёстке. Говорят, село то в скором времени опустело. Упыри, появляющиеся в месте страшного греха, сократили население на половину, а те, кто успел убежать в город, передавали через рассказы и сказки предания о том, что в тех краях на перекрестке по сей день можно встретить странного бродягу с мерзкой раной на шее, что просит простить ему всё.