— Ничего.

Наконец-то. Он ждал этого 20 лет, тщательно готовился, ставил эксперименты, и спустя несколько сотен – а то и тысяч – неудачных попыток, ему наконец удалось оживить маму. За всё это время она почти не изменилась: нахождение в криокамере с самого момента смерти дало свои преимущества. Перед воскрешением мамочку пришлось разогреть – микроволновка для этой цели не годилась, поэтому Роме пришлось всё делать собственными силами, чтобы тело его дорогой матушки не повредилось во время самого процесса. Как результат – мать Ромы сидела перед ним вновь живая, без единой язвочки, трещины или других повреждений. Лишь морщины, покрываюшие её бледное, с синеватым оттенком несмотря на вливание свежей крови, лицо, сейчас почему-то усугубились, когда она смотрела на сына своими глазками-бусинками, хмурясь и, очевидно злясь. Но на что она злится, Роман не понимал. Ведь он только что вернул её к жизни. Это такая радость! По крайней мере для него. — Не двигайся, мам. И не говори ничего. Рома сдёрнул с себя лабораторный халат. Он очень беспокоился, видя, как мама силится встать, вяло шевелит губами; как её слюна вытекает изо рта, когда она пытается издать звуки отчётливее, чем простое «э-э-э» и «о-о-ох». — Твоим голосовым связкам и мышцам нужно немного привыкнуть. Роман начал отсоединять от мамы трубки капельницы и, когда закончил, подал маме руку, чтобы она могла встать. — И-и-э... — Вот так. Не надрывайся. Он заботливо положил руку маме на спину, пока та силилась вымолвить что-нибудь; что угодно; что она хотела сказать. — Можешь не благодарить, мам. — Роман по-доброму улыбнулся маме и повёл её в сторону дивана. — Это то, что я должен был сделать. Мой долг, как сына, перед матерью. Он будто бы не замечал озлобленного взгляда, которым мама оглядывала сына и окружающую её действительность. — Я очень сильно скучал по тебе, мам. Роман болтал без умолку, и это начинало раздражать. Мама всё ещё не могла сказать ни слова, и вскоре оставила попытки, принялась слушать, сощуривая глаза на своего дорогого сыночка, который так великодушно вытащил её с того света. — Я сейчас сделаю тебе чай. Он поможет голосовым связкам восстановиться быстрее, — улыбнулся, как всегда, вежливо, и включил электрочайник. — К тому же, разогреет твои... косточки. Прости. Пока чайник грел воду, Рома присел на край дивана и взял холодные руки мамы в свои, тёплые, заглядывая ей в глаза. — Я люблю тебя, мам. Я уверен, что ты тоже меня любишь. Ты сможешь сказать об этом, когда выпьешь чай. Роман обвёл взглядом свой дом. — Я ни на секунду не забывал о тебе. Знаешь, за время, пока... тебя "не было", многое изменилось. Он начал перечислять то, что произошло в их городе после смерти матери. Упомянул политическую ситуацию, экологическую, экономическую. В основном, конечно же, всё стало хуже. Ну, или так казалось Роману. — Но, то, что не изменилось, и никогда не изменится, – это моя любовь к тебе. Электрочайник забурлил и сам выключился. Роман в который раз уведомил о том, что пойдёт делать ей чай, и под презрительным взглядом матери прошёл к кухонной столешнице. Спустя минуту вернулся – с горячей чашкой в руке. — Выпей, — сказал и протянул маме чашку. Та взяла и выпила всё одним глотком. А после хриплым, подобным грому голосом сказала: — Ненавижу тебя, ублюдок. Сказать, что Роман был в шоке – ничего не сказать. Мама продолжила: — Никогда не любила тебя. Что двадцать лет назад, хоть тридцать, хоть сорок. Маленький мудила, ты испортил мне жизнь своим появлением на свет. Она драматично бросила чашку на пол. — И вот, сейчас, когда я наконец-то избавилась не только от тебя, но и от всего мира, что было взаимно – ты воскресил меня. Ублюдок. Ненавижу. Ненавижу... Мама нахмурилась ещё сильнее. Роман смотрел на неё шокировано, не зная что сказать. Не этого он ожидал, совсем не этого. Не об этом он мечтал. Он хотел, чтобы мама его похвалила – хотя бы раз в жизни. Он надеялся, что, воскрешённая, она осознает, каким на самом деле умным и самостоятельным был её сын – который сам, собственноручно вернул её к жизни. Мама продолжила: — Ты всегда был таким эгоистом. Прямо как твой отец. Ты весь в отца, Рома. Роман вздрогнул. Он не знал своего отца, но по рассказам матери – он был тем ещё козлом. Такое сравнение его с ним очень расстраивало. — Такой же невнимательный к чувствам и мыслям других. — Ты ошибаешься, мама. Я стараюсь угодить всем... — Но ты всё делаешь хуже. Роман вздрогнул. Будто бы он не из этого мира – его никто не понимает, и, кажется, он никого. А мама всё не унималась: — Такой же отъявленый козёл, как твой отец. Рома отвёл взгляд – но чувствовал, как мамины злые глаза прожигают дыру в его голове. Мама не любила его. Он надеялся, что, увидев, каким он стал умным, её сердце оттает и она полюбит его, но он ошибался. По наивности своей. — Я не хотела быть живой, Рома. Он снова всё испортил. Роман виновато опустил голову, будто бы раскаивался в том, что из добрых побуждений воскресил маму. Теперь ему хотелось, чтобы она замолчала. Навсегда. Чтобы больше ни одно поганое слово не покинуло её грязного рта с гнилыми зубами. Но мама продолжила: — Ты не мог заняться чем-нибудь полезным. Ты стал учёным, да, но тем, кто воскрешает мёртвых. Такое бесполезное занятие. Мёртвые не хотят быть живыми. Рома хотел возразить. Но промолчал. — Живые хотят вернуть умерших, следуя своим эгоистичным желаниям. Но откуда им знать, что творится с душой после смерти? — А что с тобой было, мам? — подал голос Роман. Мама помолчала, смотря на него пустыми глазами. — Что с тобой было, пока ты была мертва, мам? — повторил вопрос сын. — Ничего. Мамины стеклянные глаза больше ничего не выражали. Рома испугался, вскочил; кинулся к маме, потряс её за плечи, но это не вернуло маму к реальности. Тогда он взял свой лабораторный халат и рылся в карманах, ища что-то – в этот-то момент мама вскричала: — Убей меня, чёртов идиот, иначе я убью тебя! И набросилась на него с кулаками. Роман очнулся от ступора лёжа на полу; сидя на нём, мама разбила ему нос и окровавленной рукой продолжала бить его по лицу. Никогда бы сын не поднял руку на свою мать. Поэтому он покорно лежал под ней, терпя нехилые удары. Он надеялся, что мама образумится, перестанет его лупить; но она продолжала, и Роман потерял сознание. — Грёбаный придурок... Женщина встала и направилась к кухонной столешнице. Там она взяла первый попавшийся нож и воткнула себе в живот.