***
Едва сбросив пальто и котелок, Штольман забежал на второй этаж, где находились комнаты детей. Услышав шум, ему навстречу вышла Анна и буквально влетела в его объятия, она крепко обняла его за шею и быстро-быстро заговорила: — Яша! Как хорошо, что ты приехал! Я… ты… тут дети… Я не хотела тебя дёргать по пустякам, извини, но почувствовала, что не справляюсь… Их трое, а я одна… весь день… — Ты объясни толком, что случилось? Почему ты одна весь день? Так не должно было быть, обычно в доме постоянно находилась девушка, которая делала уборку и помимо своих прямых обязанностей могла приглядеть за детьми несколько часов, если возникала такая необходимость. Сейчас такая помощь нужна была в основном с Митей, потому что старшие девочки обычно проводили полдня с гувернанткой за занятиями, а другие полдня кто-то из родителей обязательно был дома. Вот и сегодня, согласно обычному распорядку, Анна утром вернулась с ночного дежурства в больнице, Штольман проследил, чтобы она и дети позавтракали, потом убедился, что Анна пошла отсыпаться, передал Митю Настасье (девушке-служанке), а девочек приходящей гувернантке и со спокойной душой отправился на службу. Они делали так много раз, и он точно знал, что происходит в доме в его отсутствие. Вот Аня поспит часа четыре, может и пять, проснётся уже более менее отдохнувшей, заберёт Митю и отправит Настасью заниматься обедом. К этому времени уж и девочки освободятся от занятий, они все вместе отобедают, и начнётся «тихий» час. Для годовалого малыша это и правда был перерыв на сон, а для старших просто час или два тихих, спокойных игр, чтения или рисования. Если Анна к этому времени ещё чувствовала себя уставшей из-за дежурства, то она ложилась вместе с Митей, но часто она просто укладывала его спать, а сама проводила время с дочерьми. Потом, когда Митя просыпался, они полдничали и шли гулять, если погода была хорошей. Или оставались дома и находили какие-то другие занятия по душе. Иногда к ним заезжал Пётр Иванович, и тогда уж точно всем детям обеспечивались весёлые и шумные игры на весь вечер. И в таком состоянии их обычно находил Штольман, который старался быть дома к ужину. Если в Петербурге не случалось каких-то громких дел или не появлялся какой-нибудь особо опасный серийный убийца, то ему удавалось ужинать с семьёй. — Настасья приболела… Она отпросилась у меня… Нельзя же больной и с малышом… Сказала, пришлёт вместо себя кого-то в помощь, чтобы с Митей сидеть… Я ждала, но никто так и не пришёл… И я с ним… А он… Оказалось, что почти сразу же после того, как ушла Настасья, гувернантка сказала, что Вера внезапно сделалась какой-то вялой. Анна проверила её горло, пощупала лоб. Ей не понравилось то, что она увидела — горло красное и, кажется, нарастающий жар. Занятия пришлось отменить, гувернантка тут же удалилась, попросив сообщить, когда девочки поправятся. А через пару часов стало понятно, что и Соня заболела. У неё тоже был жар. В добавок ко всему и Митя целый день был не в духе. И это было довольно непривычно, потому что с самого рождения Митюша был очень спокойным ребёнком. Плакал не больше положенного, хорошо кушал, даже крепко спал по ночам, давая родителям выспаться и практически никогда никого не беспокоя — Я боюсь, как бы он не заразился от них… — продолжала судорожно рассказывать Анна. — Но это, кажется, зубы лезут. Он меня целый день от себя ни на шаг не отпускал. Чуть только его оставишь одного — сразу в слезы. Только на руках и успокаивается. Когда ходишь из стороны в сторону и качаешь. И останавливаться никак нельзя, иначе… — и тут в подтверждение её слов из детской раздался плач, по которому сразу было ясно, что Митя думает о матери, которая на непозволительно долгих три минуты оставила его одного страдать. — Иначе вот так, — нервно улыбнулась Анна, уже порываясь пойти к сыну, как подошедший Пётр Иванович её остановил. — Душа моя, не беспокойся, я с ним похожу, а ты бы лучше шла отдыхать, — сказал он и решительно направился в детскую. А Штольман немного отстранил от себя Анну и вгляделся в её лицо. Пётр Иванович действительно был прав, она выглядела очень бледной и уставшей. Яков прокрутил у себя в голове всё, что рассказала ему жена и осознал кое-что. — Ты что же, — спросил он, положив свою ладонь на её щеку, — совсем не спала, получается? Анна закачала головой. — Может, с полчаса. Но не более. Предательские слезы образовались в уголках её глаз, настолько жалко себя ей сейчас стало. Она и правда устала. Устала быть сильной. На дежурстве в больнице ей приходилось быть сильной по долгу службы, потому что перед больными нельзя терять лицо, если они увидят или даже почувствуют толику сомнения, нерешительности в действиях врача, то никому от этого не будет пользы. Дома ей нужно было держаться перед детьми. Соне с Верой в таком состоянии нужна была спокойная и заботливая мама, которая и успокоит, и погладит по голове, побудет рядом и пожалеет от всей души, что вместо игр приходится лежать в постели и страдать от высокой температуры, вытерпит все капризы, выслушает все жалобы на саднящее горло, слишком горькое лекарство и, опять же, на несправедливость судьбы, которая заставляет болеть. А маленькому сыну тем более нужна была спокойная, терпеливая мама, которая не уйдёт и не оставит его один на один с этими ноющими зубами. И Анна целый день, как могла, вальсировала между тремя детьми, чувствуя, что разрывается на части. Целый день она держала всё это в себе и наконец почувствовала, что может дать своим эмоциям выход. Наконец с ней был человек, с которым она могла позволить себе побыть слабой, хотя бы чуть-чуть. Она уткнулась лбом в плечо Якова и постояла так, всхлипывая, несколько минут, пока он её обнимал. — Спасибо, — сказала Анна, поднимая голову, — мне стало легче. — Ты просто устала, — Штольман аккуратно поглаживал её по спине, — тебе нужно отдохнуть. Вдруг внизу послышался шум, и оказалось, что хоть и с большим опозданием, но к ним пришла Настасьина сестра. Девушка долго извинялась, говорила, что совсем не ждала, что Настасья к ней заявится, поэтому ушла из дома по делам, а как только вернулась, сразу же поспешила к Штольманам на подмогу. Анна осталась, чтобы распорядиться насчёт ужина и ввести помощницу в курс дела, а Яков снова поднялся наверх, забрал Митю у Петра Ивановича, справедливо полагая, что тому будет проще посидеть и поболтать со старшими девочками. Однако, громкий вопль «папа приехал?!», донессшийся из соседней комнаты, подсказал ему, что всё-таки надо зайти к Соне хотя бы ненадолго. Штольман вышел из комнаты всего на пару минут, чтобы показаться дочери. Когда он вернулся, Митя, вполне энергично копошившийся с одеялом до этого, буквально две минуты назад, сейчас с закрытыми глазами лежал в кроватке и не подавал никаких признаков жизни. Штольману показалось, что сердце его остановилось. В момент он оказался на коленях у кровати, проверил пульс у малыша, убедился, что тот дышит, просто очень тихо. От проделываемых манипуляций Митя пошевелился, открыл глаза так, будто ему это далось с большим трудом, грустно посмотрел на отца, а потом снова начал плакать. Штольман выдохнул, он и не заметил, что сам почти не дышал с тех пор, как зашёл в комнату. Он аккуратно погладил сына по голове и взял его на руки. — Ну разве ж можно так пугать, малыш… Он походил с сыном ещё немного, как снова услышал отчаянный крик «папа!», и заглянувший к нему Пётр Иванович с улыбкой сказал: — Яков Платоныч… Кажется, нам с вами лучше поменяться.***
Когда примерно через полчаса Анна поднялась на второй этаж, Штольман обнаружился в Сониной комнате. Он с обречённым видом полулежал на подушках с какой-то детской книгой в руках. По левую руку от него спала, сложив ладошки под щекой, Верочка, которой, вероятно или надоело, или просто стало слишком тоскливо болеть одной, поэтому она перебралась в комнату к сестре, а справа, у стены, лежала Сонечка, закинув на него ручку. Видимо, пристроилась так пока папа читал книжку вслух, да и заснула. Анна невольно улыбнулась. Штольман, почувствовав её присутствие, повернул голову и зашептал: — Я бы помог тебе с Митей, но если я попробую встать, она закричит, — он указал глазами на Софью. В доказательство он медленно и аккуратно приподнял маленькую ручку и попытался убрать её с себя, но девочка тут же недовольно заворочалась, нахмурилась, личико её сморщилось, будто она готова была заплакать. Штольман сразу руку назад вернул, предупреждая бурю. — Ну всё, всё. Не ухожу, — пробормотал он. Соня всё так же не открывая глаз удовлетворенно вздохнула, для верности вцепилась в папину рубашку посильнее и затихла. — Ничего, — тихо сказала Анна, подходя ближе, — лежите. Митей дядя занялся. А она целый день просилась к тебе. Я еле уговорила её подождать до вечера, — вынув пузырёк из кармана она поставила его на прикроватную тумбочку и начала инструктировать Штольмана. — Это для Веры. Когда она проснётся, проследи, чтобы выпила одну ложку, запивая водой или чаем. Если Соня начнёт кашлять, то и ей тоже. Я тогда пойду прилягу. Анна развернулась и уже направилась к двери, когда Яков тихо её окликнул. — Аня. — Да? — она обернулась. — Ты единственный человек, который имеет полное право обращаться ко мне по любым беспокоящим тебя мелочам в любое время суток, даже когда я на службе. — Единственный? — улыбнулась Анна. — Ну… на самом деле есть ещё трое. Но они пока слишком малы, чтобы самостоятельно приезжать ко мне в департамент. Один из них ещё даже разговаривать не умеет, а двое других, — он оглядел девочек, — пока ещё не догадались, что можно подослать ко мне Петра Ивановича. Анна посмотрела на мужа и, не выдержав, подошла к кровати, нагнулась и быстро поцеловала его. Потом, поправив одеяло на Верочке, всё же вышла, оставив Штольмана сторожить сон дочерей. Перед тем, как уйти к себе, она решила проверить, как там дядя. Она тихо подошла к детской и заглянула внутрь. Дядюшка стоял почти спиной к двери, поэтому не заметил её присутствия, зато активно раскачивался на месте и, видно, развлекал малыша разговорами. — И ты представляешь, Дмитрий, после такого эта… кхм-кхм… чересчур экстравагантная, как оказалось, дама смела предъявлять мне претензии! — донёсся до Анны конец дядюшкиной истории. Она ухмыльнулась. Дядя всегда знал, что детям рассказать. Будь у неё немного сил, она бы, может, даже проворчала бы для приличия по этому поводу. Но сейчас самым главным было то, что, судя по стоящей в комнате тишине, Митя внимательно дядю слушал и не отвлекался на свои режущиеся зубки. Анна аккуратно прикрыла дверь и облегченно выдохнула. К концу дня из-за бессонной ночи, отсутствия помощи и беспокойства за детей на неё и правда накатило отчаяние. Но теперь всё было по-другому. Можно было выдохнуть, потому что теперь она не одна.