***
Холм на берегу реки Чепца является одним из красивейших мест Удмуртии, с него открывается великолепный вид на окрестности: далеко внизу петляет река, к горизонту мягкими волнами поднимаются холмы, поросшие елями. Люба жила с семьёй рядом с этим холмом, на берегу реки. Ей тогда перевалило уже за двадцать лет, а о замужестве она даже и не думала. Девки все уже поразбежались по избам мужей, каждая своё гнездо уже вить начала, одна Люба — дочь богатого мельника, сидела всё около окошка, да пряла или ещё что матери по хозяйству помогала. Однако не срамилась она своего положения. Ещё в юности своей, когда все подружки её только об историях любовных и сказывали, о своём будущем мечтали, она сидела от них поодаль и всё не могла понять, отчего им всем так невтерпёж замуж выйти, да из дома отроческого сбежать. Тогда Люба ещё думала, что и на неё нападёт эта «лихорадка любви», но годы шли, множеству парней она отказала втайне от родителей. Так и осталась одна, изо дня в день помогая матушке с хозяйством, следя за младшими ребятишками и просто наслаждаясь своей жизнью «старой девы». Только иногда мелькала в её голове грустная мысль, что странная она… Не был доволен мельник таким раскладом. И вот однажды задумал он, наконец, женить свою нерадивую дочь. Заявил мельник, что дочь свою, а вместе с нею и приданое в сто золотых отдаст только за того человека, который поднимется на гору по самому крутояру. Много тогда приходило всяких разных претендентов: от упитанных квартальных со свинячьими рылами до совсем ещё мальчишек лет тринадцати, явно отправленных родителем или кем-то другим. Однако никто из них не смог покорить крутую гору, и все, огорчённые, уходили восвояси. «Проклятье на дочери твоей лежит, вот и не может замуж выйти», — говорили бабы матушке на базаре, а Люба стояла поодаль и жалела, что родилась девушкой. По ночам вместо того, чтобы спать, она безудержно молилась богу. Молилась не о здоровье или богатстве, красе или счастье женском, нет. Молилась она о том, чтобы не появился тот, кто гору покорит и в жёны её возьмёт. Так шли годы. Претендентов на руку Любы становилось всё меньше и меньше, да и сама Люба красу свою девичью терять начала. Однако однажды пришёл в деревню странник: умный, ловкий, красивый, но глухонемой, да и красота его больше была не мужицкая, а женская. Остановился он у мельника. Тот поведал ему об истории своей дочери, о ста золотых и о проклятье, что мешает ей выйти замуж. Послушал его странник и попросил дочь его привести к нему. Мельник обрадовался, и немного времени спустя стояла в комнате уже и сама Люба. Старик давно уже хотел отдать дочь без всякого испытания, но претендентов всё не было и не было, а здесь неожиданный странник, да такой хороший: загоревший, темноволосый с чёрными глазами — в общем, не налюбуешься. Дочь же восторга батюшки не разделяла: стояла, свой зеленоглазый взор направив в пол. Заметил это странник, нахмурился и указал мельнику на свои глаза. Тот всё быстро понял и заставил дочь взглянуть на гостя. Люба не противилась, да и зачем ей: верно ведь, пришёл конец её девичьей поры, вот и женишок, красивый, черноглазый. Странник ухмыльнулся и, поднявшись, попросил благословения и в ту же ночь, хоть батюшка был готов отдать дочь и без всяких испытаний, отправился в гору. Два дня его не было. Мельник уже отчаялся. В деревне говорили, что помер-то странник. Только ребятишки, как всегда, были простодушны. А Люба… сидела она всё у окна и от горы отчего-то не могла отвести свои очи. Наступил третий день. Сидела Люба так же у окна и видит вдалеке образ какой-то чёрный. Выбежала тогда на двор она, всех переполошила, и увидала, что странник-то это шагал, грязный и с немного потрёпанной одеждой, но гордый и спокойный. Вышел на двор мельник, поглядеть, почему дочь стоит, как будто мертвеца увидела. За ним побрела и жена его. И, завидев странника, обомлели сначала старики. А затем матушка стояла, слезами обливаясь, а мельник, радостный, побежал навстречу черноволосому парню, спросил его, забрался ли тот на гору, и, получив в ответ кивок, расцеловал его, как сына родного, и повёл в дом. В тот же день они обвенчались, и странник с его новой женой, Любовью Васильевной, отправились путешествовать по России и в деревню ту больше никогда не возвращались. Шли они по дороге, шли. Деревья приятно что-то нашёптывали, птицы пели. Шла Люба и молча думала о чём-то своём. Завидев тогда странника, сначала всё внутри неё так и упало, но, увидев плачущую мать, она всё же смирилась и решила просто следовать по уготованной ей судьбе. И словно поддерживая это её решение, радостно шумела природа. Странник всё это время шёл рядом, спокойно и молча. Да и мог ли он заговорить: всё-таки глухонемой. Тут неожиданно дунул ветерок. Странник оглянулся по сторонам и, видимо, никого не заметив, снял картуз с головы и широко улыбнулся. Люба тут же оторопела: перед ней стоял не странник, а… странница! Тёмные густые волосы её были закреплены в небольшой пучок, что и не разберёшь за картузом, который, если припомнить, он, вернее она, даже при свадьбе не захотела снимать! — Познакомимся ещё раз, жё-нуш-ка, — словно промурлыкав, она протянула свою загоревшую ручку, — меня зовут Кассандра, но для всех остальных я странник по имени Касьян.***
Она закончила и с любопытством взглянула на меня. Я долго не мог ничего ответить, но, собравшись с мыслями, всё-таки вымолвил: — И Вы остались с ней?.. — Ну, поначалу я тоже сильно удивилась, барин, — старушонка словно помолодела: всё улыбалась и улыбалась, — но домой я вернуться не могла: подумали бы, что я сбежала, а в то, что меня выдали замуж не за парня, а за девушку — кто бы в это поверил. — Выходит, Любовь Васильевна, Вы не по своей воле находились рядом с ней? — Почему же, вполне по своей, — гордо заявила старушонка своим сухим голосом. — Это только вначале я всё хотела уйти, барин, да решила присмотреться к Кэсс. И не зря. Я с любопытством взглянул на старушонку: та, заметив мой взгляд, улыбнулась, видимо, обрадовавшись моей реакции. — Странно это, конечно, но мы и правда друг друга полюбили. Как муж и жена любят друг друга, так же и мы. Отличие только в том, что мы не «муж» и «жена», а «жена» и «жена». — А как же Михаил? Это был их сын. Во всяком случае, он пришёл с ними… — Ах, Мишутка… Ты только не говори, что я рассказала тебе эту историю. Мишутку мы нашли во время фестиваля в Москве, в честь какой-то победы в сражении вроде…. У него родители погибли, и он, пытаясь выжить, пытался украсть у нас те самые золотые, подаренные моим покойным батюшкой, царствие ему небесное. Только мы его поймали, да и решили вырастить, как собственного сына. Я сидел и молчал. Чтобы две девушки были вместе, как «муж и жена»? Да ну, не может этого быть. Верно! Я взглянул на старуху. Ей скоро вроде будет 90 лет, в таком возрасте мозги уже почти полностью изнашиваются. Вот она и небылицы всякие сочиняет. Да чтобы люди одного пола любили друг друга любовью романтической? Да быть такого не может! Дунул ветер и обнажил из-под лохмотьев сухую грудь старухи. Я взглянул на неё огорчённо и поднялся. Здесь, в лесу, около маленькой покосившейся избушки я чувствовал себя как-то неуютно. Тишина нагнетала меня, а глупые птицы, что летали над землёй, раздражали моё сознание. Да чтобы старуха придумала такое! Совсем с ума сбрендила! Однако я всё же решил оставить в тайне её небылицу — в деревне её уважали и любили, что ж поделать, если с возрастом человек может начать такие вещи сказывать? Повернувшись, я ещё раз взглянул на засыпающую старуху и навсегда покинул это неприятное место. — Подожди меня ещё чуть-чуть Кэсс, — молвила Люба, засыпая, — скоро я к тебе приду, только подожди ещё немного… По небу всё ползли тучи, медленно, уныло…. Листья деревьев шумели глухо и печально.