Созвездие ран

      Она копошится в карманах мантии, и её руки на мгновение прячутся в тёмной ткани. На секунду он думает, что ему показалось, но спустя миг она, криво ухмыльнувшись, вытаскивает на свет коварно блеснувший пакетик. Он зажат между её пальцев так, что Сириус чётко может разглядеть его содержимое. С нескрываемой жадностью она смотрит на Веселящий порошок, предвкушая белые дорожки, что заставят её потом чувствовать этот мир чуточку глубже прежнего, и безграничную эйфорию после них.       Сириусу почти не жаль её, ему не хочется спасать её из психотропной бездны, в которую она падает-падает-падает. Погружается так глубоко, что на уши/грудь/голову давит непреодолимая толща наркоты, что, словно камни, тянет ближе ко дну. Она вдыхает мелкие частички, откидывает назад голову, взмахивая густой копной. В душной толпе пьяных студентов никому и дела нет до очередной дурочки, что жаждет обдолбаться, а после мучиться от отходняка. Плевать.       А после глотка джинночи её немного ведёт, и она шлёпается на диван, откинувшись на его спинку. Благодаря тёмно-синей жидкости потолок похож на звёздное небо. На секунду ей даже чудится, что упала звезда, а потом ещё-ещё.       — Не успела, — она с раздражением фыркает, так и не загадав желание. «И поделом тебе», — думается Сириусу.       И она может вечность сидеть вот так — смотря на звёзды, на бескрайний простор этой вселенной, чей центр ощущается клюквенной газировкой на языке. Но чьё-то тело, неосторожно усевшееся рядом, выводит её из секундного равновесия, что подарил напиток и пара коротких дорожек.       Сириус смотрит на неё и пытается осмыслить, в какой момент ему стало не всё равно, где она окажется сегодня ночью. Она ему никогда не нравилась. То есть безусловно она красива, но красота эта чересчур приторная, засахаренная и ненастоящая. Её хотелось получить как фарфоровую куклу в подарок на Рождество, — в праздничной обёртке и перевязанной красной лентой — а после, аккуратно распаковав, поставить на полку к остальным и никогда не трогать, чтобы — не дай Мерлин — не разбить. Её блестящие тёмные глаза кажутся для него искусственными, улыбка — самой жуткой гримасой и одновременно очаровательнейшим явлением.       Она ведёт себя до ужаса правильно. Ему думается, что она наизусть помнит все учебники из библиотеки, иначе как объяснить то, что она знает ответ на вопрос ещё до того, как профессор его закончил? Всегда получает только «Превосходно», задания делает в срок (знали бы учителя, что она бывает на каждой вечеринке, где до одури вливает в себя алкоголь). Одета с иголочки, и он уверен, что она пользуется какими-то особыми чарами, потому что ни ворсинки не бывает на её отутюженной мантии. А самым раздражительным является то, что родной брат, Регулус, таскается за ней, как верная псина. Он, будучи глубоко убеждённым в превосходстве чистокровных над остальными, готов чуть ли не землю за ней целовать, в ноги кидаться, хотя уж кто-кто, а полукровка, пускай даже необычайно талантливая и умная, не заслуживает такой щенячьей преданности.       — Диджей, музыку погромче! — кричит, а после заливисто смеётся, да так, что остальные подхватывают, а после уже и не замечают, как смех её становится истерическим.       Сириус терпеть её не может. Она строит из себя невинную, ангела, — крылья бы ей переломать — и он желает лишь вывернуть её наизнанку, показать всем, какая она гнилая, полная отвращения и неприязни. Ему хочется намотать её волосы на кулак, чтобы они золотом растекались у него между пальцев. Намотать, потянуть, сжать, а после как следует встряхнуть, спросив: «Ну же, ты этого хотела, этого?». Натянуть их, чтобы слёзы выступили от боли, а потом пройтись языком по щекам, слизывая солёные бусинки.       — Тебе не кажется, что тебе хватит? — он склоняется над ней и улавливает аромат приторных духов, которые, Сириус уверен, безумно дорогие. Он старается не думать о том, подарили ли их богатенькие родители своей дочурке на рождество-пасху-день-рождения или просто, чтобы она не плакала.       Она словно не слышит. Сидит в своём пузыре с блаженной улыбкой и практически невесомо проводит рукой по его волосам. Сириусу кажется это невероятно интимным в тот момент, и, чтобы скрыть непонятно откуда взявшееся чёртово смущение, он тянет её на себя, почти на руки берёт и отводит подальше от сигаретного дыма, застывшего в воздухе туманом, калейдоскопного света и оглушительного шума.       Она ниже его на полголовы, но смотрит так высокомерно и будто бы свысока, что он неожиданно чувствует себя маленьким. И это чувство ему разительно не нравится.       — Хочу обратно, — обиженно дует губки, даже по-детски топает ногой.       — Ещё чуть-чуть, и ты с дивана не встанешь, — а про себя добавляет: «Ещё чуть-чуть, и ты уйдёшь с кем-то другим».       Сириус внимательно смотрит в её ввалившиеся глаза, но жалости не чувствует, только непреодолимую злость, что непомерной высоты волной нависает над ним. Хочется только побольнее задеть, руки вывернуть, чтобы она закричала, а после придушить, бросить на кровать, изнасиловать. Он смотрит и видит: она готова сохранить и растратить все свои слёзы, вот только не для него. Нравственная калека с нарциссическим расстройством вечно ищет новую мишень, бьёт в самое яблочко, а после оставляет гнить. Она рушит дома, взрывает планеты, с диким треском пролетая сквозь вселенные, чтобы найти ещё одного такого, готового потратить всего себя, чтобы потом быть вычеркнутым в списке.       Она практически нежно гладит-играет-тянет его волосы. И так сладко улыбается, что у Сириуса зубы сводит. И, кажется, он понимает, что отпустить её ну никак не сможет, поэтому будет укладывать её в кроватку после очередной попойки, будет шептать нечто обнадёживающее и почти искреннее, легко и мимолётно будет оставлять поцелуи на её губах, что манят до зуда. На утро они будут мило улыбаться друг другу, шутить и, возможно, встречаться. Он будет зализывать созвездие ран на её душе, чтобы сделать боль легче, но оба будут всегда знать, что всё это — п у с т о е.