Ты – невыносимо больно

Нью-Йорк, 1938 год. Ему было сорок шесть лет. Я принесла ему тюльпаны — его любимые цветы. На языке цветов тюльпаны означают «любовь». Фридрих умирал — умирал безвозвратно, очень медленно и пугающе быстро. Я жадно вглядывалась в лицо мужа — но видела там одну и ту же усталость и невероятное счастье одновременно. Контрасты. Как тюльпаны с этими серыми больничными стенами. Когда он спросил: «Как ты?», я ответила с улыбкой, незамедлительно: — Ничего, в порядке. И: — Дома без тебя так тихо. И: «Господи Боже, если ты есть, спаси его, умоляю!» Он смотрел на меня, и за искажёнными болезнью чертами я видела нежность и любовь немецкого солдата. Самая большая награда моей жизни — переливчатая и звенящая в сердце, как мелодия скрипки. Самое невероятное достижение — быть любимой им. Сдерживать слёзы становилось всё сложнее. — Я поправлюсь, — пообещал он, исступлённо прикрывая ярко-голубые глаза, испещрённые сенью морщин. — Вот увидишь. — Я так люблю тебя, — нежно обняв его руку своими ладонями, проговорила я. — Я так люблю тебя, — с улыбкой ответил он. Он умер в 23:17. Ты соврал, Фридрих. Я ощутила, как отмирает ещё одна часть светлых чувств. Я — кровотечение. … августа, 1919 года. Фридрих ведёт нашу пару в венском вальсе. Над нами грохочет оркестр, и ноги привычно рисуют три такта. Раз-два-три, раз-два-три — чтобы не сбиться. Он улыбается — лукаво, но нежно; широко, но смыкая губы. Он шепчет мне на ухо с придыханием: «Д-дора…», а я сию минуту схожу с ума, задыхаясь от счастья. Оркестр шумит, рвёт и плачет. Мы — счастливы и безмятежны. Мы — вечная любовь. Париж, 2019 год. Бессмертие — дар. Ты видишь, какими семимильными шагами идёт прогресс. Казалось бы, полвека назад только начались разговоры о передаче данных на большие расстояния, а сейчас в Париже нет кафе без точки бесплатного вай-фая. Ты ничего не боишься. Постигаешь и созидаешь. Учишь и свершаешь. У тебя есть умения, есть способности и возможности. Ты накопила такой багаж знаний и воспоминаний, что они грузом оседают в голове. Ты пишешь и пишешь. По привычке, в блокноте, игнорируя планшеты и лэптопы. Морщишься всё меньше на фразы свободолюбивых парижан. Ты — не ханжа. Просто в глубине души — всё та же Теодора Эйвери, пусть и сменившая десятки имён и личностей. Потому что, Бессмертие — приговор на вечные скитания. Новые знакомства, новый круг приятелей. Это такое привычное, до оскомины наболевшее. Иногда ещё теряешься в мироощущениях, но цинично ведёшь беседы на задушевные темы. Цинично — потому что из пустоты не рождаются чувства. А ты — пустая. И оттого сильная. И ты держишься только благодаря этому. Плакать не получается, даже если очень хочется. Даже если очень нужно. А зажившие душевные травмы не тревожатся, и это не хорошо. Очередной вечер в кругу не-близких. Звон бокалов, громкие разговоры фоном, громкая музыка окутывает сознание. Ты держишь фужер так, как привыкла, согревая французский коньяк ладонью. Скоро он ляжет горечью на языке, и ты не заметишь, как пролетит время. Ты очнёшься на следующий день, с трудом вспоминая, как добиралась до дома. Ты так ненавидишь это. — Фердинанд! — вскрикивает стоящий около тебя мужчина, и ты невольно скашиваешь взгляд к новому лицу. И. Просто. Умираешь. Ты сейчас мечтаешь о том, чтобы фужер раскрошился в твоей руке и впился осколками в руку. Потому что тебе нужна физическая боль — потому что тебе нужна причина выйти из оцепенения. Ты не можешь прийти в себя самостоятельно. Не тогда, когда на тебя смотрят до сердечной боли знакомые, любимые нежно-голубые глаза. «Фридрих», — шепчут забытые, задвинутые чувства. «Не может быть», — настаивает впитанный даже в дыхание цинизм. Молодой, светловолосый мужчина с интересом оглядывает тебя, и твой знакомый спешит представить вас. — Фердинанд, познакомься, эта очаровательная мадемуазель — Одри Флемминг, лучший журналист, которого я когда-либо встречал. Мадемуазель Флемминг, это Фердинанд Фидлер, военный атташе немецкого посла. — Ф-фройлейн Флемминг, — кивает и слегка кланяется. Военная выправка. Чуткие пальцы. Ты молчишь. — И его восхитительная супруга — Герда. Ты молчишь. Фердинанд расплывается в до боли знакомой улыбке на изученном до мельчащих частиц лице. И, снова окидывая тебя пристальным, внимательным взглядом, растерянно уточняет: — А м-мы не встречались р-раньше? — Стоящая рядом с ним красивая женщина ласково переплетает свои пальцы с его, нежно глядя на супруга. С любовью. С достоинством. С уверенностью в совместное будущее. — Вы обознались, — твёрдо отвечаешь ты и отворачиваешься. Фантомно в ладони расплёскивается резь от несуществующих осколков. Ты — невыносимо больно.