Копоть и кровь

— Позволь поговорить с тобой, Арес. Арес махнул рукой, и Фобос и Деймос сорвались с места, как спущенные с цепи разъярённые псы, только и мечтавшие избавиться от хозяйского надзора и взмыть ввысь на воронно-чёрных крыльях, ветром разливая страх и ужас по округе. Лишь гадко ухмыльнулись и облапали масляным взглядом женское тело на прощание. Афродита до одури красивая и божественно великолепная, всеми горячо желанная и приторно-сладкая, как свежая алая кровь, сцелованная из пасти Эринии. Не была бы она любовницей их отца, они набросились бы на нее, вдавливая в мокрую от крови и слизи из выпотрошенных трупов землю и вгрызаясь в нежную белую плоть, как бешеные волки в разорванную остро-белыми клыками лань — приятное бы было окончание кровавой резни, устроенной Аресом. Жаль, выкини они нечто подобное ее в адрес, Арес бы расчленил их голыми руками и побросал куски бессмертной плоти в чёрную бездну Тартара, даром что они его родные дети. Арес и Афродита остались одни. Смертные, едва живые, надрывно глотающие пропахший гарью и железом воздух, как личинки в разлагающемся теле копошащиеся на пропитанной кровью земле, среди брошенных мечей, отрубленных голов и конечностей, выпотрошенных, изуродованных, истекающих кровью трупов — не в счёт. — Зевс недоволен. Ещё немного, и он разгневается достаточно, чтобы выразить своё недовольство разрядом молнии, и, я надеюсь, ты понимаешь, по кому эта молния ударит. — Ты пришла выебать мне мозг? — Я пришла, потому что ты окончательно рехнулся, устроив эту резню. Ты вырезал всю долину, некогда прекрасный и процветающий край, к слову, почитавший меня, изнасиловал и выпотрошил моих жриц на моём же алтаре, растянул их кишки по мрамору моего храма, уродуя его, и даже не заметил этого, потому что ты не в себе и не понимаешь, что творишь. И тебе всё равно не то что на то, что ты истребил всех этих смертных — в Тартар смертных! — но ты даже не подумал о том, что это может задеть меня. Мне больно от обиды, которую ты мне нанёс, оскверняя мой храм, и мне ещё больнее от того, что я ужасающе боюсь за тебя, любовь моя, и боюсь того, что с тобой происходит. Афродита стояла у его колесницы, пачкая белоснежный, как нежная морская пена, подол и омытые розовой водой чистые белые ноги о горько-алую кровь, влажную грязь и ошмётки мозгов смертного воина, захлебывающегося кровью и желчью у её ног. Она не смотрела на долину, утопленную в морском разливе густо пахнущей тёмной крови и перерубленных трупов, на загубленную природу и чёрный дым, клубящийся у пылающих развалин домов, не слушала крики ужаса и истерический плач там, куда унеслись пировать на костях и развлекаться сыновья Ареса (и её). Афродита просто стояла, такая чистая, нежная, идеально красивая, как неосязаемая мечта из бреда в предсмертной горячке, как невозможное совершенство, и смотрела в пустые чёрные глаза, застланные дымом мёртвых пепелищ и грязью истекающей кровью чёрной почвы. Она будто пыталась разглядеть что-то ещё, закопанное в болотной тине и бездонной темноте смерти, хаоса и разрушения, что-то, потонувшее в мясорубке отрубленных голов юношей с застывшим ужасом в стеклянных глазах, за распростертыми по мокрому мрамору скулящими от режущей боли и животного страха девами, за вспоротыми небрежным взмахом меча животами и шеями, отрубленными забавы ради конечностями, стекающими по каменным стенам останками того, что было детьми, и мертвыми от ужаса матерями. — Ты должен остановиться, Арес, любовь моя, — сказала она, невыносимо прекрасная и слепо влюблённая, мягкая и податливая, как сладкий спелый плод, сдавленный в грубой черствой руке и стекающий липким соком на грязную уродливую землю. Красивая до беспамятства, до испепеляющей страсти, до горячей рези под ребрами, обласканная морским бризом с Крита, откуда она явилась, текущим по нежной щеке и медово-рыжим кудрями кровавым закатом и дымом благовоний, курящихся на её алтарях. — Ты уже выжал из этой долины всё, что только возможно. Здесь не осталось ничего, кроме разрушения, крови и мертвых тел. Ни жизни, ни красоты — ничего, что тебе так нравится уничтожать. Пора уже остановиться. Арес усмехнулся, бессмысленно и жестоко, и с размаху ударил её по нежной, обласканной закатом и стоялым ядовито-мёртвым воздухом щеке. Афродита тихо вскрикнула от неожиданности и боли, отшатнулась, скользя по кровавой грязи и едва не споткнувшись о чью-то отрубленную руку. Она подняла на него взгляд цветущих зеленью глаз, красивых до смерти и привыкших видеть лишь красоту в мире вокруг. В красивых глазах стояли прозрачные слезы, и в их густой буйной зелени пробило ростки нечто новое — ещё не осознание, какое уродство она полюбила, но холодное, мертвенно-черное ядовитое разочарование, чуждое самой её природе. Арес смотрел на её лицо, на грязный след, копотью и кровью уродующий великолепие её чистой, абсолютной красоты, и не чувствовал совершенно ничего. — Не смей мне указывать, — прорычал он ей в лицо грубым, озлобленным голосом, бессмысленно и жестоко вырывая сердце из её груди, нежное и искреннее, и сдавливая его в руке, чтобы после уронить выжатые ошмётки к её ногам. Афродита молча ушла, растворившись последней тенью надежды в умытых кровью сумерках и не зная, где в беспроглядно-черном болоте крови и трупов утонул мужчина, которого она столько веков отчаянно и нежно любила и который также отчаянно и нежно любил её.