Воспоминания о чужой любви

Армину снится сон. Кто-то гладит его по голове, нежно перебирает волосы, касается щеки, проводит по губам. Ему хорошо, он тонет в тепле, завёрнутый в мягкий кокон спокойствия. Он тянется навстречу касаниям, запрокидывает голову, подставляя шею и грудь. Ему хочется, чтобы это продолжалось вечно, хочется остаться тут навсегда. Армин открывает глаза и видит языки костра, темные фигуры вокруг него. — Эй, Армин! Чего так улыбался во сне? Увидел красотку? — смеется Конни.  Армин оглядывается: Жан ухмыляется, Саша смотрит с удивлением.  Он в смущении проводит по лицу ладонями, стряхивая последние остатки сна, ощущение чужой ласки. Долгий день на жаре утомил его, он задремал, привалившись спиной к дереву. Армин забирает мешок с вещами и уходит в палатку. Там все еще душно после дневного пекла, пахнет потом и мокрым сеном. Наскоро раздевшись, он падает на лежанку и закрывает глаза. Засыпая, он надеется увидеть продолжение сна, но его встречает только глухая темнота. Дни на строительстве железной дороги проходят однообразно: палящее солнце, сухой воздух, от которого першит в горле, обгоревшая кожа на носу и шее.  Но он не жалуется.  Армин благодарен судьбе, что рядом пыхтит Конни, что Жан отлынивает от работы и тайком прохлаждается в тени, что Саша вслух мечтает об ужине. Ему радостно видеть серьезное лицо Микасы, Эрена, вытирающего пот со лба грязной рукой. Все дорогие ему люди рядом.  Пусть это лишь краткая передышка, иллюзия мирной жизни, но он почти счастлив. Во сне ему слышится шепот. Во мраке ночи он чувствует теплое дыхание, оно колышет волосы и щекочет ухо, слов не разобрать. Армин силится разглядеть говорящего, но вокруг темно, веки тяжелые, закрываются сами собой. Шепот баюкает его, качает, словно крошечную лодку на спокойных волнах. Он отдается ему, плывет по течению, зная: ему ничего не грозит. Ураганы и скалы пройдут стороной. — Армин, просыпайся! — толкает его Жан, — идём завтракать. Он с трудом продирает глаза, щурится от яркого утреннего солнца. Все уже собрались, передают по кругу флягу с водой, едят остатки вчерашней похлебки из крупы и неосторожного кролика, подстреленного Сашей. Армин ест без аппетита, у него из головы не идет сон. Он пытается вспомнить слова, узнать голос, но все бесполезно. Сон истаивает, словно дым на ветру. Приезжает капитан Леви. Спешивается, расседлывает лошадь и отпускает пастись. Он привез им свежих овощей, немного вяленого мяса и короткую записку от Ханджи. К ней прилагается схематичный рисунок новых УПМ, все тут же начинают горячо обсуждать его. Армину нравятся ремни, они из прочной ткани, прежние до крови натирали подмышки и бедра. Между Жаном и Конни завязывается спор, Армин спешит отойти подальше. Ему хочется дочитать книгу, раздобытую накануне у ребят из другого стройотряда. Он садится так, чтобы отблески огня падали на пожелтевшие страницы, невдалеке присаживается капитан Леви, достает из сумки хлеб. Теперь Армину тяжело сосредоточиться, присутствие капитана тревожит, ему все видится презрение в холодных глазах. Но тот не смотрит на него, молча глядит на костер и сосредоточенно ест, не роняя ни крошки на белую рубашку. Армину стыдно за свои пропыленные брюки, грязные ноги и черные каемки под отросшими ногтями. Он встает, чтобы уйти, но капитан его окликает, протягивает книги в потертых обложках: “Наука побеждать” и “Искусство войны”. Они аккуратно подписаны: “Э. Смит”. Армин холодеет. — С-спасибо. — Есть еще, — сухо говорит капитан Леви. — Привезу в следующий раз. Армин прижимает книги к груди, в животе ворочается ком тошноты. Всякий раз, как он думает, что уже свыкся с чувством вины, капитан вновь выбивает почву у него из-под ног. Ладони гладят его по спине.  Успокаивая, ободряя. Армин выдыхает, его затапливает облегчение и благодарность. Он откидывается назад, чувствует лопатками упругое тепло человеческого тела. Руки обвивают его, чуть сжимают, на плечо ложится острый выступ подбородка, слышится запах мыла и ромашки. Кажется, так пахло в кадетских бараках в банные дни. Армин ерзает, устраиваясь поудобнее. — …тс-с, не греми ты! — раздается громкий шепот.  Сквозь опущенные ресницы он видит Конни и Жана, они, пошатываясь, пытаются ощупью добраться до своих спальных мест. В воздухе разливается терпкий запах настойки, видимо, они прикончили бутылку и успели крепко набраться. Армин переворачивается на другой бок, но сон не идет. До утра он лежит под сопение и пьяное бормотание товарищей. Капитан Леви не соврал, в следующий приезд он отдает ему томики “Стратегия непрямых действий”, “Управление войсками. Издание второе, дополненное”. — У него там целая библиотека, — говорит капитан, — не только о войне. Там всякое… разное. Армин с благодарностью принимает книги, но старается не поднимать глаз. — Я сейчас принесу прочитанное, — бормочет он. — Не надо. Мне они ни к чему, оставь себе. Капитан Леви уходит к костру, как и в прошлый раз ест молча, изредка отвечает на вопросы Ханджи и Эрена. На его коротко остриженных висках посверкивает седина. Объятие становится неуловимо другим. Крепче, жарче, интимнее. Теплые ладони скользят по груди, опускаются на живот, забираются под ткань одежды. Армин вздрагивает, задерживает дыхание. Он не может пошевелиться, скованный замешательством и путами сна. По шее мажут губы, это еще не поцелуй, но уже не невинное касание. Ладони плывут выше, оглаживают бока, ребра, накрывают соски. Напряженные, чувствительные, они ноют под шершавыми подушечками. Над ухом раздается громкий выдох, кожу обжигает, волосы на загривке встают дыбом. Армин не может сдержаться, стонет, когда влажный язык касается мочки уха. Пальцы сжимают соски, оттягивают их. Это больно. Невыносимо сладко. Впервые он разбирает в шепоте слова: — Тише, нас услышат… Армин резко садится и глотает пересохшим ртом воздух. Сердце колотится как бешеное, перед глазами плывут цветные круги. Он судорожно ощупывает себя, под ладонью твердеют горошины сосков, между ног тянет пульсацией крови. Армин наскоро обувается и бежит сквозь предрассветные сумерки к ручью. Ледяная вода приводит в чувство, он долго сидит на толстой коряге, наблюдая, как встает солнце. Он не знает, чего хочет больше. Чтобы эти странные сны прекратились? Или чтобы они не кончались никогда? — Ты быстро читаешь, — говорит капитан Леви, — совсем как он. Армин закусывает губу, язык обдает густым вкусом меди и соли. У него скопилось изрядная стопка книг из библиотеки мертвеца. Все как одна — запрещенные. За такое наверняка могли разжаловать и упрятать в тюрьму. В некоторых есть скупые пометки на полях, какие-то фразы обведены, а что-то перечеркнуто. Сначала чтение дается с трудом: много непонятных слов, схемы, таблицы. Но со временем он разбирается, ему становится действительно интересно. В голове сами рисуются построения, тактики, рождаются идеи маневров, он даже заводит отдельную тетрадь, записывает туда самое важное. — А вы их читали? Капитан Леви фыркает. — Две, может, три. Я далек от этого, мое дело — рубить головы и не задавать вопросов. Армин вспоминает лицо командора, его отрывистые слова, взмах руки с зажатым в ней клинком. Решения Эрвина Смита казались истиной в последней инстанции, ему хотелось довериться без остатка. В этот раз капитан не остается на ночь, седлает лошадь и отбывает по срочному делу. Армин почти рад, что тот покинул лагерь, он с облегчением устраивается на деревянном ящике, раскрывает новую книгу, но вместо размашистых, уверенных букв видит совсем другие. Аккуратно, почти каллиграфически выведено: “Эрвину”. Это почерк капитана Леви, он часто видел его в служебных записках и приказах. Строгие буквы без завитков и почти без наклона, резкая, словно поставленная с усилием точка в конце. На колени выпадает маленький клочок бумаги, Армин подносит его к лицу. “Дураку и мечтателю от Леви”. Армин прячет записку обратно и захлопывает книгу. Становится неловко, будто он случайно подсмотрел в дверную щель, увидел что-то личное. Ему вспоминается тот страшный день, когда он очнулся на крыше в разрушенной Шиганшине. Окровавленное лицо капитана с пустыми глазами, тело командора, с головой укрытое зеленым плащом. Армин подтягивает колени к груди, сжимается в комок, силясь стать меньше, исчезнуть вовсе. Почему капитан выбрал его? За что? Как он мог так поступить со своим командором и другом? Армин вздрагивает от шороха, рядом присаживается Эрен. Его лицо задумчиво, взгляд отрешен, словно направлен вглубь себя. В последнее время он тревожно часто бывает таким. — Как думаешь, сколько еще это продлится? Армин сразу понимает, о чем говорит Эрен. — Не знаю. — У меня такое чувство… — Эрен замолкает, будто прислушиваясь к чему-то в своей голове, — что это затишье перед бурей. Армин оглядывает кроны деревьев, слышит смех Саши, негромкий голос Микасы. Эрен до страшного часто оказывается прав. Сквозь дрему он чувствует прикосновение к ноге. Армин укрыт колючим одеялом, вроде тех, что им выдавали зимой в училище. Но холод все равно пробирается сквозь тонкий слой шерсти. — Замерз? Иди ко мне. Его тянут в теплый плен, под чужим одеялом. Он с наслаждением прижимает ледяные ступни к горячим голеням, приникает всем телом, пытаясь согреться. — Совсем ледышка, чего раньше не сказал? Армину слишком хорошо, чтобы отвечать, его невыносимо клонит в сон от знакомого запаха и мягких поглаживаний. Он утыкается головой в теплый изгиб между плечом и шеей, выдыхает. — Не засыпай. Уверенная рука поднимается вверх по бедру, к самому паху, ныряет внутрь пижамных штанов. Сердце Армина пропускает удар, он судорожно выдыхает и тут же его рот накрывает ладонь. — Тс-с, разбудишь всех. Армин дергается, силясь вывернуться, он сгорает от стыда. Никто прежде не трогал его так, ему почти насильно причиняют удовольствие, подавляя любое сопротивление. Он не выдерживает, сдается на милость победителя. Может только глотать тихие стоны и судорожно подаваться навстречу скользкой руке. — Давай, вот так, молодец… Достаточно минуты и тело затапливает истома, разливается сладкой патокой от ступней до затылка. Он задыхается, почти теряет сознание, до крови впиваясь зубами в мякоть мозолистой ладони. В ухо льется тихий голос: — Люблю тебя, Берт. Армин просыпается с криком и едва успевает выбежать из палатки. Он падает на четвереньки, его рвет остатками ужина и горькой желчью.  Темные фигуры маячат рядом, что-то говорят, но он не разбирает слов. Откуда-то появляется жестяная кружка, ему силой вливает в рот воду, и он тут же заходится в новом приступе тошноты. Жалкого и трясущегося, его тащат к ручью, умывают. Зрение проясняется, он видит, что перебудил весь лагерь. — Ребята, простите… — Армин, ты как? — обеспокоенно заглядывает ему в лицо Микаса. — Уже лучше, — хрипит он, — съел что-то, наверное. Эрен недоверчиво прищуривается, а потом закидывает его руку себе на плечо и ведет к лагерю. По другую сторону тут же оказывается Микаса, они несут его на себе до палатки. Саша приносит сладко пахнущий отвар, его заставляют выпить все до капли. Вопреки ожиданиям, его больше не рвет. — Мы посидим с тобой, пока не уснешь. У Армина не осталось сил спорить, он просто закрывает глаза. К счастью, вместо снов приходит блаженная темнота. Через неделю они завершают работу на отведенном участке и теперь могут вернуться обратно, чтобы немного отдохнуть. Скудная обстановка казарм кажется поистине роскошной. После двух месяцев жизни в палаточном городке солдатские койки и теплый душ подобны чуду. В столовой оживленно, все радостно болтают, обсуждая, что хотят сделать в первые дни увольнительных.  Армин ковыряет ложкой кашу, невидящим взглядом сверлит стол. Он никак не может отойти после того злополучного сна. Что это было? Разыгравшееся воображение? Или… об этом ему страшно даже подумать. — Армин, — Эрен садится напротив, — ты сам не свой эти дни. Что случилось? Только не говори “ничего”. Армин вздыхает, собирается с духом. — У тебя… не бывает странных снов? Даже не снов, а будто воспоминаний. Словно все было с тобой, но ты знаешь, что не с тобой. Армин понимает, что несет какой-то бессвязный бред, замолкает. Он не знает, как описать пережитое. Эрен хмурится, но потом в его взгляде вдруг мелькает понимание. — Ощущение сна наяву? Где ты лишь наблюдатель в собственном теле? Армин пораженно вскидывает голову. — Именно. Эрен сжимает виски, будто борется с головной болью. — Иногда я вижу что-то в воспоминаниях отца, я словно становлюсь им, проживаю все в его теле, — Эрен сжимает и разжимает пальцы на правой руке, смотрит на них с омерзением, будто касается чего-то невидимого и ужасного. — Я чувствую это всей кожей. Касания, запахи, крики… Армин тревожно подается вперед. — Чьи крики? Эрен вздрагивает, приходит в себя, качает головой и слабо улыбается. Неестественно, через силу, как и всегда теперь. — Неважно, их уже нет. Это и было-то не со мной. С Эреном уже давно творится что-то неладное, но он упрямо молчит, лишь провожает больным и тусклым взглядом клинья птиц, улетающих от стен далеко-далеко, за самое море. Наверное, это и тревожит Эрена. То, что там — за морем. — А что видишь ты? Армин мнется, он не может признаться в своих постыдных видениях. — Да так, всякое. Ничего важного, если честно. Эрен молчит, а потом вдруг спрашивает: — А ты видишь их? Райнера и Энни? Армин чувствует, как начинают гореть уши. — Пару раз всего, мельком. Эрен явно разочарован, наверняка он надеялся узнать больше о планах врагов. Армин роняет голову на руки: даже тут он оказался бесполезен. Словно вняв мольбам, сны милостливо оставляют его. Месяц, потом второй проходит спокойно, он вздыхает с облегчением.  Конечно, пугающие мысли еще посещают его.  Было ли это на самом деле? Бертольд и Райнер вправду творили такое? Там, под одеялом в кадетском училище, пока все они спали в считанных метрах от них? Армин надеется, это лишь шутка его воспаленного разума, расколотого превращением в титана.  В глубине души он все еще не верит, что его друзья, те, кто спасал его на поле боя, оказались предателями. Убийцами. Лжецами. Лицо Райнера стоит перед глазами: он смеётся, покачивается на тросах, без труда удерживая равновесие. Кажется, они с Бертольдом были одними из лучших в тренировках с УПМ. Бег, метание ножей, заплывы в холодном озере — все давалось им с лёгкостью. Теперь Армин понимает, в чем причина: их готовили с детства, они были воинами чужой империи. Титанами. От этого знания ему хочется плакать, в душе зияет незаживающая рана.  Как же это могло оказаться правдой?.. — Мне сказали, ты заболел, — говорит капитан Леви.  — Пустяки, просто отравился, немного мутило. — Титан может отравиться? Армин неопределенно пожимает плечами. — Я иногда вижу плохие сны. Мне от них тошно. — Что ты видишь? Армину тяжело даётся ложь, он умоляюще смотрит на капитана, но тот непреклонен. — Воспоминания Бертольда. — Там есть что-то важное для нас? Армин мотает головой. Капитан смотрит недобро, его взгляд похож на занесенный нож. — Залезь ему в голову, распотроши эту мразь, нам нужны сведения о вторжении. — Я не могу… не контролирую это. — Ты должен научиться, возьми верх над этим дохлым ублюдком. В голосе капитана жёсткость, это не просьба — приказ. Армин не может возразить ему, хотя уверен, что “научиться” в его случае почти невозможно. — У нас слишком мало информации о Марли, твои сведения будут важны. Армин знает, что капитан прав, но не понимает, что делать. Сны приходят без спроса, они похожи на хаотичные осколки чужой жизни. Иногда это что-то пустяковое, вроде глади знакомого озера под светом луны, обрывки разговоров, из которых даже нельзя понять, о чем они.  Но чаще всего, конечно, Райнер. Его широкая спина, взмокшая от тренировки, тихий смех, сухие обветренные губы, скользящие по щеке. После таких снов Армин просыпается глубоко несчастным, долго лежит, глядя в потолок, пытается унять боль в груди.  Он тоскует по тому, чего с ним никогда не случалось, по человеку, которого никогда не любил. Он существует во власти чужих воспоминаний, ему уже трудно понять, где же он настоящий. Армин вздрагивает, когда на плечо ложится тяжелая рука, капитан Леви подошел вплотную. Под его глазами залегают глубокие тени, лицо режут тонкие линии морщин. Вблизи он перестает казаться вечно молодым. — У тебя нет выбора, ты должен это сделать. Армин пытается отступить назад, но пальцы сжимают плечо стальными тисками, ему чудится хруст костей. Капитан нечеловечески силен. Армин отворачивает лицо, ему трудно дышать. Не от боли, от чувства собственной ничтожности. Он бы расстался с жизнью не сомневаясь, если бы это хоть чем-то могло помочь. Горькие слезы катятся по лицу, Армин физически чувствует отвращение капитана, но не может больше держать их в себе. Он ждет удара или окрика. — Успокойся, — вдруг смягчается капитан. — Это был мой выбор, выбор Эрвина. И я не сожалею. Перед глазами встает клочок бумаги. Как он может не сожалеть? Из-за него он потерял своего командора, друга, дорогого сердцу человека. Наверняка он его просто ненавидит. — Я не виню тебя в случившемся, — говорит капитан, словно читая его мысли. — Просто так получилось, ты ничего не мог с этим поделать. Знаешь, все думают, что Эрвин никогда не сомневался, не терзался из-за погибших. Для них он был командиром, отбросившим всякую человечность. Но это неправда. Армин с удивлением смотрит на капитана. — Он был лучшим из людей, но все же человеком. Так же, как мы, уставал от бремени чужих надежд, был на грани отчаяния, раз за разом терпел поражение. Но его вела цель, его безумная мечта, поэтому он поднимался и шел вперед. Сиюминутная слабость — не повод сдаваться. Армин поражен. За все годы знакомства он не слышал от капитана столько слов, как сейчас. Не видел его таким открытым, обнаженным в своей боли и честности. — Вставай и борись, тебе нужно быть сильным. Наша война только началась. Армин сглатывает комок в горле, утирает слезы. Капитан прав, он не может сделать жертву командора напрасной, не может подвести их. — Я сделаю все, что в моих силах. Бескровные губы трогает легкая улыбка. — … не могу так больше. Чувствую себя в ловушке, смотрю на них и мерзко от себя, гадко. Как ты справляешься? — Не знаю. Просто представляю себя кем-то другим. Не воином — солдатом. Над головой плывут облака, небо синее и безмятежное, высокая трава щекочет лицо. — Мы ушли детьми, а теперь совсем взрослые. Думаешь, они нас узнают? — Конечно, Берт, такую каланчу сложно не узнать. Армин смеется, переворачивается на живот. Райнер лежит рядом, закинув руки за голову, жует зеленый стебелек. Наверняка его губы горьки от травяного сока. Армин тянется к нему, чтобы проверить, целует. Все равно сладко. — А если мы бросим задание?.. Просто сбежим? — Тогда все, кого мы когда-то знали, умрут. Армин вздыхает, кладет голову на грудь Райнера, чувствует размеренный стук его сильного сердца.  — Почему ты всегда так уверен в себе? — Не всегда. Просто знаю, что пути назад уже нет. Внутри ширится сосущая пустота. Он тоже это знает. — Когда мы вернемся домой, что ты сделаешь в первую очередь? — Обниму маму, навещу Габи, она, наверное, уже совсем большая, но все такая же крикливая. Съем пирог с яблоками и корицей. Армин слабо улыбается: Габи была сущим наказанием, ни секунды не могла усидеть на месте, хвостиком бежала следом, куда бы они ни пошли. Он все еще помнит ее высокий звонкий смех. Райнер хмурится, Армин понимает почему. Мысли о доме были несбыточны и тоскливы, в них уже не осталось надежды. — А ты женишься? — слова сами срываются с губ. — Конечно, нет. — Потому что нам мало осталось? Райнер поворачивает голову, смотрит с затаенным весельем. — Потому что люблю одну каланчу и хочу прожить с ней остаток своих дней. Армин смущенно бьет его по плечу.  — Хоть в этом нам с тобой повезло. Когда мы учились в академии, я даже подумать не мог… — …что будешь кончать мне в рот, Берт? — изгибает бровь Райнер. Армин жмурится, щеки пылают, внизу живота отзывается жаром.   Армин старается держаться от ребят подальше. Ему кажется, что он грязный, он боится ненароком испачкать их. Эрен, Микаса, Конни и Саша, Жан — никто из них и понятия не имеет, что с ним творится во снах. Как он выгибается в сильных руках, как толкается в тугой рот, как стонет, доходя до пика. Как он шепчет слова любви и сгорает, слыша их в ответ. Армин в ужасе от этих видений. Армин жаждет их. Он зависим, сны превращаются в наркотик. Болезненная привязанность Бертольда передается ему, сердце Армина томится от ложной любви. Он знает Райнера, его запах, вкус, каждую родинку, скучает по нему так сильно, что порою больно дышать. Армин на грани отчаяния. Новые УПМ хороши: легче старых, проще в управлении, надежнее. Они обкатывают их на полигоне и в городе, до хрипоты спорят о том, что написать в отчете для Ханджи. Впервые за долгое время Армин ощущает радость полета. Ему не хватало ветра в волосах, приятной щекотки в животе, когда тросы дергают его ввысь и мир под ногами становится маленьким, словно игрушечным. Форма сшита из какого-то тянущегося материала, это удобно. Он думает, что Райнеру бы понравилось, на его мощных плечах ткань всегда трещала по швам. Армин в панике замирает, крепления баллонов со стуком падают на пол. — Осторожнее! Если сломаешь, Ханджи тебя с говном сожрет, — предостерегает его Жан, — Чего ворон считаешь? Армин что-то бормочет в ответ. Тем же вечером он ловит Эрена после ужина и отводит в сторону. — Что-то случилось? — Помнишь, мы говорили с тобой про сны? У тебя не бывает такого странного чувства… будто ты теряешься в чужих воспоминаниях? Эрен долго молчит, наконец кивает. Армин чувствует волну облегчения: он не один, он не сходит с ума. — Мне иногда сложно понять, было это со мной или с ним. Словно наша память перемешивается, прошлое и будущее сливается в один поток. — Словно ты прожил две жизни, — вторит ему Эрен. Армин до боли сжимает кулаки, ему стыдно за свои признания, ведь Эрен видит мысли и чувства отца — близкого ему человека, спасшего много жизней. Сам же он роднится с предателем. Срастается с ним, словно с титаном, нерв за нервом, кусок за куском их сшивает общая память. — А ты можешь управлять этим? Отделять себя от него? — Мне хочется так думать. Армина режут его слова.  Он уже потерял власть над чувствами: заболел чужой любовью. Капля за каплей мертвый Бертольд пробирается внутрь него, прорастает отравой, замещает воспоминания. — Как думаешь, мы можем что-то с этим сделать? Остановить? Эрен хмурится, стискивает зубы до скрипа. — Я борюсь. И ты должен бороться. Армин бежит по размокшей дороге, на голову давит странный шлем, закрепленный ремнем под подбородком, в руке — винтовка. — Шевелитесь, эльдийские отродья! Вы позорите звание воина! Армин задыхается, легкие разрывает огнем, ноги в промокших сапогах не слушаются, норовят подогнуться. Сквозь пелену дождя он видит силуэт Энни, она держит ритм, не тратит сил попусту. Кажется, она может бежать так вечно.  Райнер как всегда отстает, ему тяжело даются марш-броски, но он упорно продолжает, не теряя духа, даже если приходит к финишу последним. Командир отчитывает их яростно, брызжет слюной, заставляет упасть в грязь и отжиматься, пока хватает сил. Когда все заканчивается, он встает с огромным трудом. Все тело ломит от напряжения, его трясет от холода. Райнер все еще лежит на земле. — Эй, друг, вставай. Он помогает Райнеру подняться, ведет с полигона прочь. — Не видать мне Бронированного, да? В душе поднимается волна жалости, он останавливается, вытирает с бледного лица Райнера грязь. — Не говори глупостей. Бронированный призван защищать нас, а ты в этом лучший. Райнер горько усмехается, кажется, он не верит ему. — Идем, тетя Карина уже заждалась, наверное. — Мама обещала испечь пирог. Армин улыбается, чувствуя, как отступает противная слабость. — Тогда давай скорее, остынет же. Он просыпается, ощущая во рту вкус яблок и корицы, в ушах все еще звучит перестук дождя. Армин вздыхает: опять ничего важного. Только Райнер. Маленький Райнер, Райнер-подросток, уже возмужавший, окрепший почти-взрослый-Райнер. Всегда только он. Армину начинает казаться, что в жизни Бертольда не было ничего, лишь исступленная привязанность к другу-любовнику. Странно, в кадетском училище он никогда не замечал ничего между ними. Да, они всегда держались вместе, спали по соседству, садились рядом в столовой, страховали друг друга на тросах. Но ничего предосудительного, ни слухов, ни сплетен. Просто друзья. Просто хорошие лазутчики, умеющие скрывать что угодно. — … почему ты так ненавидишь Колосса? — В нем жарко, как в аду. — Только поэтому? — Он неповоротлив и медлителен, непригоден для защиты тех, кто мне дорог. Он отвратителен. — Ты единственный из нас, кто так не любит своего титана. — Знаешь, я всегда завидовал вам. Ты обожаешь Бронированного, Пик почти срослась с Перевозчиком, Энни и Марсель словно были рождены для своих титанов, — с грустью говорит Армин. — Если бы не встреча с тобой, я бы не хотел становиться им вовсе. — После того, что случилось в Шиганшине, я совсем не уверен, что сделал правильный выбор. Зачем я вообще пошел в воины? Не лучше ли было оставаться в Ребелио, жить как все? Может, из Порко вышел бы куда лучший Бронированный. Я запутался, Берт. Армин треплет Райнера по волосам, ободряюще гладит по спине. — Не думай об этом, прошлого не изменить. Ты ведь правильно сказал, что теперь у нас нет дороги назад, мы можем идти только вперед. В тетради с конспектами появляются новые записи, он вносит туда те крупицы, что смог собрать из снов: “Пик — Перевозчик”, “Марсель и Порко”. Кто это? Неужели тоже вражеские титаны? А “Ребелио” — та самая родина Райнера и Бертольда, мечтой о которой они жили все эти годы? Армин делится новыми знаниями с Ханджи, Леви и Эреном. Мысль о том, что у противника может оказаться еще два титана, кроме Бронированного, Перевозчика и Звероподобного, ужасает.  — Ты уверен, что твои сны — реальные воспоминания? — обеспокоенно спрашивает Ханджи. — Не уверен. Нет никаких доказательств, что это правда. Но командор Эрвин всегда исходил из худших прогнозов, возможно, нам тоже стоит так поступить. Капитан Леви кивает: — Согласен. А ты знаешь, как они выглядят? — Лиц я не видел, лишь размытые силуэты детей, нас… то есть их готовили к войне вместе с Бертольдом. — Плохо дело, — бормочет Ханджи, снимает очки, устало трет переносицу. — Если мы примем как факт, что эти сны правдивы, ты становишься ценным шпионом в стане врага. Продолжай, нам нужно больше сведений. — Так точно, — с ложной уверенностью в голосе говорит Армин. На самом деле все внутри сжимается от непроходящей тревоги. Вдруг он ошибся, и все сны — лишь больные фантазии Бертольда, сдобренные его собственным подступающим безумием? Сколько раз он до крови бился головой в сражениях? Сколько раз был на грани нервного срыва, а потом вовсе обуглился с головы до ног, почти погиб… Может, он сходит с ума и тянет всех остальных за собой? — Райнер, ты не задумывался, что останься мы дома, то не были бы вместе? Райнер, ковыряющийся во внутренностях своего барахлящего привода, удивленно поднимает голову. — Что за странные мысли? — Я серьезно. Ты бы встречался с кем-то маленьким и милым вроде Пик. А я бы… не знаю, с кем-то вроде тебя, только не с тобой. — Почему ты так думаешь? — Здесь мы отрезаны от всего мира, у нас больше нет никого. Может, наша близость — результат безысходности? Еще в академии я читал, что эта болезнь на самом деле очень редкое явление. Райнер со стуком кладет привод на стол, скрещивает руки на груди. — Какая еще болезнь, Берт? Армин кусает губы, он долго готовился к этому разговору, но все равно теряется в мыслях и словах. — Любовь мужчины к мужчине. — Так это называется болезнью? — В той книге это называли так… Вдруг мы тянемся друг к другу от одиночества? — Хм. А если бы не наше “одиночество”, ты бы хотел спать с кем-то другим? У тебя есть кто-то на примете? Армин чувствует, как Райнер начинает заводиться и разговор сворачивает не туда. — Я не об этом!  — А о чем? — Вдруг между нами нет никакой любви? Что все это ненастоящее? И если… когда мы вернемся домой, все исчезнет? — сдавленно шепчет Армин, выплескивая то, что копилось в нем уже давно. — Берт, ты что, заболел? — Райнер придвигается ближе, кладет руку ему на лоб. — Вроде не лихорадит, а несешь какой-то бред. Головой приложился на тренировке? Говорил же, нельзя тебе в пару с этим самоубийцей становиться! Армин закрывает глаза, ему мучительно от беспечности Райнера. — Только не плачь, Берт. У меня сердце разрывается, когда вижу тебя в слезах. Ну же, посмотри на меня, — Райнер берет его за подбородок, — мы с тобой всю жизнь близки. Просто там, в Марли, были еще детьми, не знали, что с этим делать. — Ты всегда был мне больше, чем друг. — Вот и я о том же, Берт. Мы и тогда любили друг друга, просто еще не понимали этого. Армин несмело улыбается, утыкается в плечо Райнера, выдыхает. — И я совсем не чувствую себя больным. А ты что, засматриваешься на других? На кого это? — вдруг спрашивает Райнер. — Ничего подобного! — Нет, подожди-ка! Мне аж интересно стало, с чего ты решил, что мы больные и любим всех мужиков без разбора? Армин смотрит на Райнера, как на последнего дурака: он что, сейчас говорит всерьез? — Райнер, ты чего, совсем того?.. — Ну а что? Вон Вагнер на меня чем-то похож. Или какой-нибудь выскочка вроде Кирштайна с лошадиной мордой? Или наш тихоня Арлерт? Хотя он мелкий, наверное, не в твоем вкусе… — Райнер, что ты несешь? Какие Вагнеры и Кирштайны? Господи, ты даже беднягу Армина приплел! Не сходи с ума! Райнер подозрительно прищуривается, а потом, не выдержав, разражается громким хохотом. Армин с облегчением вздыхает. — Не заглядываюсь я ни на кого, только на тебя. — И я, Берт, смотрю только на тебя. Хватит уже страдать всякой чушью… “Эта болезнь — редкое явление” Болезнь… Армин никак не может выкинуть из головы слова Бертольда. Они с Райнером были больны? Когда мужчина с мужчиной делят постель — это недуг? Из всех, кого он знал, на ум приходили только Имир и Хистория. В отличие от Райнера и Бертольда, по тем двоим все становилось ясно с первого взгляда, так между ними искрило.  Даже тогда, в училище, Армину это не казалось чем-то странным, они были невероятно гармоничны в своей противоположности.  Жесткая, хлесткая как удар кнута Имир и нежная, сердобольная Хистория. Они словно были созданы друг для друга. Как жаль, что все так кончилось… Хотя их история вряд ли имела бы счастливый финал. Одна вынужденно взойдет на престол и даст клятву продолжить род, а вторую настигнет рок всех титанов — скорая смерть. Иногда Армин думает о том, что они еще встретятся. Сердце его заходится от радости и страха. Наверняка это произойдет на поле боя, кто-то из них обязательно умрет. Сможет ли он поднять руку на Райнера? Пересилит ли он память Бертольда? К нему настоящему Райнер всегда был добр. Помогал разобраться с УПМ, порывался тащить на себе его вещмешок во время учений, а когда их случайно ставили друг против друга в рукопашном бою, всегда был удивительно бережен. Вместо крепкого кулака бил лишь раскрытой ладонью, да и то вполсилы, смягчал падение в бросках, укладывая на землю почти осторожно. Он спас его от Энни. Райнер сделал ему больно лишь однажды, там, на стене Шиганшины, когда показал свое истинное лицо. Когда он хотел раздавить их, пройтись по ним, словно по мелкому сору своей огромной ногой. Вот он — настоящий Райнер. Не тот, что целует его, ласкает мозолистыми пальцами, шепчет слова любви. Настоящий Райнер хочет лишь одного — истребить их всех. Армин закрывает лицо руками, он боится посмотреть вниз, но взгляд, как намагниченный, возвращается к светлой макушке, ритмично движущейся между его ног. Райнер выпускает изо рта его член, опускается поцелуями все ниже и ниже… Армин вздрагивает, когда мокрый язык скользит между ягодиц. Он хочет отстраниться и свести ноги, но Райнер слишком силен, без труда закидывает его ноги себе на плечи и заставляет раскрыться шире. — Не надо, — слабым голосом просит Армин, — это грязно! Райнер поднимает голову, ухмыляется покрасневшими губами. Его глаза горят чем-то незнакомым и диким, — Тебе хорошо, разве нет? Армин мотает головой. — Нет! Райнер проводит пальцами там, где только что был его рот, и Армин стонет, так остры теперь ощущения. — Ты не умеешь врать, Берт. Райнер опускает голову и вновь вылизывает его, сначала нежно, едва ощутимо, потом с нажимом, толкается, трахает языком. Армин дергается, не в силах выносить эту пытку, его разрывает от стыда и удовольствия. Райнер отстраняется, достает маленькую бутыль с маслом, он стащил ее на кухне этим утром.  — Я слышал, это может быть больно, нужно подготовить тебя, — шепчет он, выливая немного на пальцы. Армину хочется спросить, от кого это Райнер наслушался таких откровений, но не может произнести ни слова. В него входит палец, потом два. Это не больно, просто странно. — Ты как? — Терпимо. — Вроде должно быть приятно… Райнер насаживается ртом на его член, обнимает узким горлом, скользит бархатистым языком, двигает внутри пальцами. — Господи!.. Я сейчас… Райнер останавливается, подтягивается на руках выше. Теперь его лицо совсем близко, можно рассмотреть каждую ресницу, каждый лучик в янтарных глазах, каждую трещинку на распухших губах. Он нависает над ним, привычно хмурит брови. — Давай сделаем это… — просит его Армин, обмирая от собственной смелости. Райнер вдруг теряет решимость и странно робеет. Он гладит его по щеке, целует. — Вдруг тебе будет больно? Армин на грани, он уже не может отступить, хочет сделать Райнеру хорошо, отблагодарить за всю ту ласку и нежность, что тот щедро дарит ему день за днем.  Армин разводит ноги шире, приглашает, почти умоляет. — Не будет, давай. Хочу почувствовать тебя внутри. Райнер выглядит пораженным, он не привык такой откровенности между ними. Он ложится сверху, прижимаясь всем телом, медленно толкается. Это больно, но Армину плевать, он сам подается навстречу, насаживаясь до конца. Закусывает губу, силясь переждать жжение, невольный страх, что сейчас не выдержит и порвется там, где соединились их тела. Райнер заглядывает ему в лицо, он покраснел, на его шее вздулись жилы, посреди лба проступила вена. — Берт… какой же ты узкий. Какой же ты… Армин целует его, давая разрешение, Райнер осторожно покачивается, тихо стонет. Ему хорошо, это самое главное. — Не могу терпеть, — почти рычит он. Армин смаргивает непрошенные слезы, утыкается лицом в мокрый от пота висок. Райнер любит его душой и телом, теперь они стали единым целым, Армин ахает, когда между их животами протискивается ладонь, она сжимает его, ведет вверх и вниз. Между ног зарождается жар, охватывает полностью, заставляя стать податливым и нежным. Райнер берет его сильно и глубоко, так, как они всегда мечтали, но были слишком юны, нерешительны, чтобы попробовать. Теперь до выпуска осталось всего ничего, терпение кончилось, жажда съедала его изнутри. Ему хотелось узнать, каково это — стать наполненным, болезненно раскрытым для вторжения. Это было лучше, чем он мог себе даже представить. Райнер властвовал над ним, управлял им, словно своим титаном. Вел по дороге удовольствия, каждым своим движением разливал внутри сладкие искры. Армин впивается зубами в бугрящееся мышцами плечо, вонзается ногтями в гладкую кожу спины. Он знает, что его метки изойдут паром через минуты, исчезнут, но не может сдержаться.  Райнер двигается все быстрее, оглушает низким, гортанным стоном и Армин не может больше терпеть: с криком изливается между их тел, дрожит, чувствуя пульсацию внутри.  Райнер наполняет его до краев, делает своим без остатка. Армин смаргивает непрошеные слезы, целует Райнера со всей нежностью, на которую только способен. — Обещай, что не оставишь, — просит он, не слыша своего голоса, — я не выживу без тебя. Райнер собирает его слезы губами, целует в уголки глаз. — Я буду с тобой, Берт, обещаю. Мы вернемся домой и будем счастливы. Армин знает, что они уже никогда не покинут этот проклятый остров, не смогут дожить свои дни спокойно и счастливо. Он чувствует холодное дыхание беды, она идет за ними по пятам. Убийцам и предателям нет прощения, они будут гореть в аду. Но если Райнер останется с ним, он с радостью примет любую кару. Армин просыпается на влажной простыне. Он еще чувствует тяжесть Райнера, его горячее семя, стекающее по коже. Армин безотчетно скользит пальцами по мокрой промежности, касается себя между ягодиц, едва сдерживает стон. Тело отзывается остро, оно готово, открыто для близости. Ему почти больно от пустоты внутри. Он хочет, чтобы Райнер сделал это с ним наяву, готов отдаться по первому требованию.  В себя его приводит цокот копыт и громкий смех, это новобранцы возвращаются из увольнительной. Армин резко садится, пережидает приступ головокружения. К счастью, он в казарме один, никто не видит позорного пятна на его штанах. В душе он силится смыть остатки дурного сна, но сколько ни скребет кожу, ощущение горячих пальцев на бедрах и ягодицах никуда не уходит. Стоит ему закрыть глаза, как перед ним встает лицо Райнера. Армин ненавидит себя, когда касается напряженной плоти, двигает кулаком резко, жестко, как делал Райнер. Умирая от стыда, второй рукой он гладит себя сзади, толкается пальцами внутрь, пытаясь унять свербящее желание почувствовать сладкую боль растяжения. Армин теряется в ощущениях, воспоминания двоятся, волнами нахлестывают друг на друга. Ему кажется, это Райнер сейчас растягивает его, готовит под себя. Армин кончает, насаживаясь до самых костяшек, приваливается к скользкой стене.  Ему не хватает биения второго сердца рядом, тепла объятий. Вокруг лишь пустая, гулкая душевая, струи воды, бьющие по плечам. Он один. Он совершенно один. — … за что? За что?! Энни! Райнер удерживает рыдающего Марко за плечи, ледяным взглядом сверлит Энни. За их спинами раздаются тяжелые шаги титана. — Что, успела привязаться к этим демонам? Если ты от них отличаешься, докажи это! — зло шипит Райнер. Звуки шагов все ближе, титан совсем рядом. — Он приближается! — кричит Армин. — Энни!.. — умоляюще шепчет Марко. Энни падает на колени, ее глаза кажутся стеклянными, застывшими, как у мертвеца, руки дрожат, когда она расстегивает ремни и снимает УПМ. Теперь, без снаряжения, Марко обречен на смерть. А их секрет останется в тайне, значит, они втроем останутся жить. Пожертвовать одним, чтобы спасти троих — хороший обмен. Не этому ли их учили в академии? — Вот что значит быть воином, Энни. Ты молодец, — голос Райнера звучит пугающе спокойно, в нем нет ни капли сострадания, ничего человеческого.  Райнер не умеет так говорить, это кто-то другой. Тросы выстреливают с громким скрежетом, беззащитный Марко остается лежать на крыше, мучительная смерть неспешно идет за ним. Титан начинает жрать его с головы: разгрызает череп с громким хрустом, наружу брызжут белесые сгустки и хлещет кровь. Бешеный крик Марко обрывается, он обмякает и больше не сопротивляется, лишь конвульсивно подергивается, когда его рука отрывается от туловища и исчезает в вонючей пасти. — Эй, почему?.. — вдруг спрашивает Райнер дрожащим голосом. Армин оборачивается к нему и застывает. Райнер побелел, его глаза расширены от ужаса, полны непролитых слез. От Райнера-воина не осталось и следа. — Марко… сожрали… Армина прошибает холодный пот, он вдруг начинает понимать, что происходило с Райнером в последнее время. Воин исчезает, его вытесняет тот, другой — вчерашний кадет Браун, солдат с крыльями свободы на спине. Армин осознает, что последняя в его жизни точка опоры ушла из-под ног. Его Райнера больше нет. Армина колотит так, что он не может удержать в руках стакан с водой, обливается, не сделав и глотка. Воспоминания Бертольда становятся все страшнее, в них больше нет любви — только кровь и боль. Перед глазами все еще стоит лицо Марко: искаженное ужасом, полное отчаянного непонимания. Могло ли все сложиться иначе? Вдруг они могли не убивать его? Армин борется с тошнотой, обнимает себя за плечи. Холодный пот катится по лицу, щиплет глаза, в ушах набатом звучат предсмертные крики. Чудовища… они просто чудовища. Его привязанность к Райнеру становится все более отвратительной. Армин многое хотел бы высказать Бертольду, но тот уже давно расплатился сполна. Теперь черед Армина отвечать за украденную силу титана. В лице Елены — тщательно скрытое безумие. В неестественной улыбке, застывшем взгляде, неподвижных бровях… во всем чувствуется фальшь. Армин не доверяет ей, но выбора нет, она открывает им мир за морем. Пропахший специями, дымом и табаком, бурлящий, словно котел на сильном огне. Новый мир потрясает его, кажется слишком большим. Все замирают с открытыми ртами, только Эрен смотрит мрачно, в его взгляде затаенная боль. Из толпы появляется Оньянкопон, приветствует их широкой улыбкой. В поместье Азумабито они прибывают к закату, госпожа Киеми рассказывает им о новых тестах, позволяющих обнаружить элдийцев, о лагерях во всех странах. Радость яркого дня быстро уступает место мрачным мыслям, напряженному ожиданию. Приходит отрезвляющее понимание: они в тылу врага, необъявленная война продолжается. День спустя Эрен покидает их. Уходит, не сказав ни слова, растворяется среди тысяч незнакомцев. Никто не знает, что он задумал, но все живут надеждой, что он вот-вот вернется. Проходит день, потом неделя, месяц.  Эрена все нет. Они остаются одни, на незнакомых берегах враждебной страны. Горячий пар струится из покалеченных рук и ног, заживление медленное, болезненное. Он потерял слишком много сил. Грохот приводит его в чувство, к нему тянется титан. Омерзительное, неразумное чудовище хватает его костлявой рукой, тянет наверх. Перед глазами встают лица тех, с кем когда-то они были друзьями. Эрен. Микаса. Жан. Конни. Они смотрят на него с ужасом, отвращением. В их глазах он никогда не найдет прощения, только немое облегчение: его сожрут и одним чудовищем в мире станет меньше. Пасть титана смердит падалью, на лицо капает слюна, голову тисками сжимают мощные зубы. В его воспоминаниях не проносится жизнь, не наступает смирения или просветления. Он не видит своих жертв, раздавленных пятой Колосса, только Райнера. Его взгляд, улыбка… Только всепоглощающий страх, отчаяние. — Райнер! — кричит он, зная, что все бесполезно, никто не придет на помощь. Он заслужил это как никто другой, смерть кажется искуплением. Его пронзает миг невыносимой боли. А дальше — только темнота… Армин тихо воет в подушку, в комнате стоит предрассветная серая муть. Только что он видел свою гибель и свое же преступление. Он был Бертольдом — захлебывающимся в слезах, заходящемся в крике. Он был собой — безмозглым титаном, ведомым неутолимым голодом. Убийцы и жертвы, все в нем одном… какая злая шутка судьбы. Помнил ли об этом Эрен? Чувствовал ли тот же ужас, что и он сейчас? Эрен ведь съел своего отца, плоть от плоти, кровь от крови. Как он может смотреть на себя в зеркало? Армин выходит в сад, ноги быстро намокают от утренней росы, кожа покрывается мурашками. Поместье еще дышит сном, не видно ни слуг, ни гостей. Сквозь силуэты домов проглядывают первые лучи солнца. Оно тусклое, мутное от висящего в воздухе смога, совсем не такое, как над островом. Армин садится на влажные доски террасы, минуты текут одна за другой. Недавно пришло письмо от Эрена. В каждой строчке — зарево грядущего пожара, вместо чернил — кровь тех, кому предстоит умереть по их вине.  Эрен готов стать дьяволом. Армин наивно надеется, что все еще можно изменить. Разумеется, это лишь самообман. Он придает его руке твердость, когда Армин чертит схему нападения поверх карты Ребелио, составляет список ударной группы, просчитывает, сколько понадобится баллонов с газом, фонарей, топлива, взрывчатки… С верой в светлое будущее Армин готовится утопить этих людей в крови, растерзать их детей, разрушить дома. Себе он отводит единственную роль, на которую годен: одним махом уничтожить Марлийский флот. Самую страшную роль. Двадцать один линкор, на каждом — почти пятьсот членов экипажа.  Десять с половиной тысяч душ, это только по самым скромным подсчетам. Ведь рядом непременно будут суда сопровождения, береговая охрана, рыбацкие траулеры, рабочие порта и верфи, случайные прохожие, гости в прибрежных ресторанчиках… Армин жмурится, он не может поверить в то, что делает, но продолжает. Массовое убийство в его плане лаконично обозначено как “сопутствующий ущерб”, он многому научился из книг командора Эрвина. Ханджи и капитан Леви смотрят на него со странным выражением на лицах, Армин понимают, что они к нему чувствуют. Но лишь упрямо сжимает губы и ведет грифелем карандаша по изрисованной бумаге, недрогнувшим голосом продолжает объяснять свой омерзительный замысел. Голос внутри все вопрошает: как бы поступил командор? Смог бы он найти иной выход? Командор давно мертв, больше никто не ведет их за руку сквозь непроглядную тьму неизвестного будущего. Больше не на кого переложить груз вины за принятые решения. Теперь Армин должен нести его сам. Слова Бертольда отзываются внутри тоской: “Я бы не хотел становиться им вовсе”. Как же они были похожи в своей ненависти к Колоссу. Как же они похожи в своем намерении уничтожить все вокруг. Он видит Райнера. Его не узнать: всегда прямая спина сгорблена, голова опущена, взгляд обращен вглубь себя, а на лице печать бесконечной усталости. Он ненамного старше Армина, но кажется почти стариком. Сломленным, раздавленным тяжестью прошлого стариком. Армин до боли вглядывается в Райнера, но не может найти в нем ничего знакомого. Где же он, его друг, любовник, враг? Только холодный пепел. Армин закрывает глаза, прислоняется лбом к холодному стеклу.  Они уже несколько дней как затаились в этой квартире, затерялись в суматохе подготовки к празднику. С этой точки хороший обзор на площадь и примыкающие к ней улочки, есть пути для отхода. Часы на стене громко тикают, отмеряя последние мгновения мирной жизни, громовые копья, запасы газа, мотки тросов — все снаряжение отлажено, проверено и перепроверено. В воздухе разливается запах близкой грозы. Райнер вдруг останавливается, поднимает голову. Армин застывает, ему кажется, что их взгляды встречаются. Разумеется, это лишь его воображение, Райнер провожает взглядом силуэт птицы, что взмывает над площадью и уносится вдаль. Наверное, он и сам был бы рад оказаться отсюда подальше. Но от грехов прошлого не скрыться, сколько ни беги. Армин слишком хорошо его понимает. Райнер закуривает, поправляет алую повязку на плече. Почетный марлиец, лжец и предатель, почти мертвец. Армин утирает лицо рукавом, надеется, что никто из солдат не увидит его таким заплаканным и жалким. Он должен оставаться сильным, чтобы не подрывать их решимость. Мысль о том, что скоро все кончится, не приносит удовлетворения. Их месть станет лишь витком в спирали бесконечной ненависти одних людей к другим. Все бессмысленно. Райнер уходит вдаль, унося с собой сердце Армина. Часы отбивают двенадцать. До запланированной им кровавой бойни осталось всего ничего. Он всегда хотел лишь мира, но это осталось несбыточной детской мечтой. Сегодня они развяжут войну. Сегодня Армин устроит Ад.