***
На подоконнике стоит цветочный горшок. Маленький грустный цветок прогибается под тяжелыми каплями дождя — Тэхён представляет, что если бы он мог, бедняжка бы захрипела. Эта мысль причиняет ему боль. Он вздыхает, опираясь подбородком на скрещенные руки, лежащие на том же подоконнике; смотрит в окно, но ничего особенного не видит — сильный поток размывает город, превращая его в мокрое облако с множеством оттенков синего и серого. Он снова вздыхает, когда видит жалкий вид вымокшего цветка. — Мне жаль, — Тэхен прикусывает нижнюю губу, которая озорно кривится на его щеках. Голос извиняющийся, кроткий и виноватый звучит под шум дождя. Возможно, это песня, колыбельная. — Я увлекся — не заметил, что Эрмоса… — колеблется он, — мне больно. — С ней все будет хорошо, — Чонгук прикасается к мокрым лепесткам, очищая их от тяжелых капель, — она выглядит мягкой, но она сильная, — он смотрит направо, чтобы увидеть Тэхена. Он позволяет нахальному выражению завладеть его лицом. — Как ты. Он ухмыляется — нахально, чтобы соответствовать Тэхёну. — Точно, я постараюсь лучше заботиться о ней. — Да, — Чонгук достает цветок и подносит его к груди, — ты слышала, любимая? Папа будет лучше заботиться о тебе. Да, именно так. Рев становится громче, дождь, бьющий по окнам, захватывает пространство вокруг них, и Тэхен едва улавливает еле слышный смешок. Однако он видит, что это произошло. Тэхён смотрит, как Чонгук играет, гитара лежит у него на коленях. На нем только боксеры, остальные части тела обнажены, но все еще покрыты черными чернилами. Они повсюду, они бесконечны — Тэхён терпеливо прослеживает каждую строчку, он составил карту, он легко ориентируется, а потом он останавливается. Чонгук останавливается, чтобы посмотреть на свои пальцы, перебирающие струны. Это ностальгическая мелодия, не грустная, не счастливая, а обнадеживающая. Она ему нравится. Но Тэхёну нравится все, что Чонгук делает. — Чонгук, — с любопытством зовет Тэхен, когда его пальцы вместо этого обхватывают ручку, а мелодия надежды остается лишь призраком, — я не знал, что ты работаешь над новой песней. — Нет, — пожимает Чонгук плечами, откидываясь на спинку дивана и начиная играть какой-то радиохит, который Тэхён узнал, но не знает его названия. — Лжец, скажи мне, — протестует он, потому что Чонкук пользуется ноутбуком, а сам он в одних трусах. Тэхён знает, что он работает над новой песней. — Ничего такого, Тэ, я просто играю, — Чонгук откладывает гитару и протягивает руку Тэхену. — Принеси сюда нашего ребенка, мне еще нужно извиниться как следует. Теплая ладонь раскрыта и терпеливо ждет, глаза Чонгука мягки под тусклым светом, проникающим сквозь густые облака и окна; все вокруг в серовато-синеватых тонах. Чонкук сияет посреди всего этого, усталый и кроткий, но все же лучезарный. Тэхен легко тянется к нему, нежная сила притягивает его ближе, ближе. Он садится на пол между раздвинутыми ногами Чонгука, перекладывает в холодные руки горшок, чтобы обхватить своими руками голени Чонгука. Тэхен опускает голову на его бедро, прослеживает глазами чернила, вьющиеся по мягкой коже. — Прости, любимая. Но, — Тэхен слушает, как Чонгук шепчет маленькому цветку, — иногда жизнь — это чистое небо, а иногда нужно постоять под холодным дождем, чтобы научиться любить ее правильно. — Тэхен улыбается чернильной коже, смотрит на Чонгука, но ничего особенного не видит. Только его красивые глаза, прищуренные по бокам, остальное лицо скрыто за листиками цветка. Его сердце сжимается при виде этого зрелища. Это заставляет его задуматься. Может быть, небо слишком долго было чистым, может быть, ему стоит попробовать представить, каково это — стоять под проливным дождем? Чонгук пишет много песен. Он никогда не писал ни одной для него, о нем. Небо чистое, теплое бедро Чонгука под его щекой, небо чистое, но он так и не написал ему песню. Тэхен пытается не делать этого, но… … люди жадные. Он — человек. — Почему ты никогда не писал мне песен? Ты отпраздновал три моих дня рождения. Они думают, что ты недостаточно меня любишь. Я знаю, что ты любишь, но… Он говорит в кожу Чонгука, бормочет слова, чтобы они запутались в чернилах. Чонгук пробирается рукой к взъерошенным волосам Тэхёна, немного оттягивает пряди, чтобы заглянуть Тэхёну в глаза. — Я не хочу, чтобы они утопили скуку в твоем имени. Я не хочу, чтобы они думали, что могут соотнести себя с песней, которая о тебе, — протягивает Чонгук нежно, почти без боли. Дикий блеск загорается в его глазах, страстных и таких влюбленных. Тэхён никогда не сомневается в нем, но он человек. А людям свойственна жадность. Однако небо ясное, теплое бедро Чонгука под щекой. Песня не имеет значения. Чонгук любит его. — Я люблю тебя больше всех. — Я понимаю, — улыбается Тэхен и целует кожу, натянутую на колене Чонгука, — я люблю тебя больше. Маленький цветок все еще выглядит жалко.***
— Я хочу, чтобы он сделал меня бессмертным через песню. Намджун перебирает пальцами струны; грудь Тэхёна вибрирует от этого звука. — Бессмертие — это ловушка. — Он написал песню про него. Популярный хит The Bullet Jam's. Песня о любви; Чонгук написал ее о мальчике, чьи щеки были усыпаны звездами. — Он никогда не любил его и вполовину так сильно, как любит тебя. — Ты этого не знаешь, — откликается Тэхён с глубоким воем Намджуна —предупреждение. — Он любил его настолько, что написал ему песню. — Он нюхал кокс с его спины. Они чаще ставили друг другу синяки, чем целовались, и всегда были под кайфом, — глаза Намджуна закрыты, пока он возится с бас-гитарой, лежащей у него на животе, — я знаю, что Чонгук не любил его и вполовину так, как он любит тебя. Все, кому это важно, знают это. Тэхён позволяет волне нахлынуть на него; он ничего не говорит в ответ; то, что есть между ним и Чонгуком, отличается от того, что было у Чонгуком с тем звездно-полосатым мальчиком. Он задается вопросом, скучает ли Чонгук по такой жизни. Когда рядом был тот мальчик, всегда шел снег, и остальным членам The Bullet Jam's не так нравился холод. Иногда он боится, что Чонгук действительно скучает по этому. — Чонгук жалеет, что написал эту песню, —Намджун приоткрывает один глаз, чтобы посмотреть на Тэхёна, — бессмертие — это ловушка. Чонгук уверен, что тебе это надоест. Это повисает в воздухе, Намджун не говорит, но подразумевает тебе это надоест. Возможно, так оно и есть. Тэхён не говорит об этом. — Я думаю, — вздыхает Намджун, — я думаю, он боится написать песню о тебе. Для него то, что у вас есть, священно. Он хочет сохранить это.***
Они редко гуляют по городу. Рок-звезды не могут позволить себе просто гулять по городу. Чонгук не может, но иногда, ради Тэхёна, он рискует. Фургончик с едой, мимо которого они проходят, проливает свой желтый свет на обесцвеченные волосы Чонгука, и они кажутся оранжевыми под его потоком. Тэхён осветлил его в их ванной, это было случайно, Чонгук пришел домой с коробкой, сказал, что он либо сбривает волосы, либо осветляет их. Случайно. Но ему идет, сначала он показался Тэхёну таким странным, другим, не таким, как Чонгук, но чем больше он смотрел, тем больше замечал, как светлые пряди правильно обрамляют его персиковое лицо. Красивый. Он еще красивее с этими осветленными волосами, беспорядочно спадающими на его персиковые щеки. Каждая веснушка просит поцелуя, когда ты каждый раз улыбаешься в блаженстве. Чонкук застывает рядом с ним; тело напрягается в тревоге, когда мелодия настигает их. Тэхен чувствует это, и пытается найти певицу между телами, обступившими ее. Когда он находит щель между двумя мужчинами, то видит, что девушка сидит на стуле и поет в микрофон, стоящий на подставке. Ее глаза закрыты, а губы растянуты в сладкой улыбке, когда она произносит слова, которые Чонгук написал для другого парня. Чонкук застывает, а затем начинает идти быстрее. — Все в порядке, — усмехается Тэхён, — она хороша. Мне эта версия нравится больше, без обид, — поддразнивает он, сталкивая их плечи вместе, чтобы успокоить Чонгука. Он пытается уловить намек на улыбку на лице Чонгука; большая часть улыбки скрыта за маской, а глаза опущены вниз. Единственное, что улавливает Тэхён, это взмах ресниц, изгибающихся над тонкой кожей. Чонгук не смотрит на него. Я обнимаю тебя за бедра, опускаюсь ниже, чтобы коснуться губами твоих губ. Когда они проходят мимо нее, мелодия все еще звучит рядом с ними; Тэхён оборачивается, чтобы посмотреть на девушку, сидящую на стуле. Ее глаза все еще закрыты, темные волосы падают на узкие плечи, и она выглядит поглощенной каждым кусочком этой песни, как будто у нее есть кто-то конкретный в мыслях, когда она поет эти слова. Может быть, так и есть, и эта песня всегда будет играть где-то на заднем плане: в торговом центре, на заднем сиденье такси, в его собственном доме. Напоминание о том, что у него никогда не было песни. Когда это имя звучит позади них, сердце Тэхёна замирает, а затем она открывает глаза и насмешливо смотрит на него.***
Он находится в первом ряду. Сцена погружена в темноту, толпа дикая, как всегда, а Тэхён всегда в первом ряду. — Как это было? — Юнги хихикает в микрофон, его хриплый голос творит чудеса с толпой, которая ревет от его звука, они кричат в экстазе эпик! вы боги! так хорошо! выходи за меня! Это гул, фоновый шум, который тянется, а затем исчезает в белом шуме. Все, что он видит, все, что имеет значение, — это Чонгук, опирающийся на микрофонную стойку, его нижняя губа зажата между зубами, и он наблюдает за толпой. Сердце Тэхёна трепещет при виде его: влажные волосы беспорядочно падают на глаза, подведенные карандашом, язык выглядывает из уголка рта, и он не высовывается, когда ухмыляется толпе, которая сходит с ума от того, что сказал Хосок. Тэхен не улавливает этого — Чонгук красив. Снова рев толпы, кто-то толкает его локтем, и тут Намджун дразнит басом, глубокий звук омывает стадион, как волна, прося тишины. Они слушают и замолкают. Это уважительная толпа, Тэхён хочет, чтобы Чонгук спел о нем для них. Когда розовые движущиеся огни пронзают углы сцены, а темно-красный дым стелется под ногами группы, толпа ревет; это глубокий вой, который волнует Тэхёна. Но они замолкают, когда Чонгук начинает говорить поверх низкого тембра струн Намджуна. — Поздравляю, — говорит Чонгук, вызывая растерянный вопль в толпе людей перед ним, вокруг Тэхена, — если ты здесь сегодня, ты услышишь кое-что, что не предназначено для тебя, извини, — он тяжело дышит, когда говорит, все еще приходя в себя после последней песни, — у этой песни нет названия, — он натягивает струны своей гитары, и их звук пронзает грудь Тэхёна, — ну, — усмехается он, и толпа приходит в восторг, когда Чонгук откидывает рукой свои влажные волосы назад, мальчишеская ухмылка появляется на его красивых чертах лица, — у нее есть название, но только я знаю его, — и тут начинается мелодия, обнадеживающая и ностальгическая, Чонгук начинает с волшебства, продолжая говорить под сладкий звук своей электрогитары, — это не песня о любви, — толпа затихает, слушая звук, который они никогда не слышали раньше. Тэхён слышал, всего пару жалких секунд, но этого хватило, чтобы он продолжал напевать ее под нос в течение следующего месяца. Чонгук никогда больше не играл ему эту песню; он отмахивался от нее, говорил, что забыл, что она ему не понравилась, и что он вырвал эту страницу, выбросил ее, потому что она была ненужной. А теперь он играет ее со своей группой. Хосок почти незаметно присоединяется к тарелкам своих барабанов. Вместе с этим звуком из уст Чонгука вырывается первая строчка. Его низкий голос вибрирует вместе со словами: Ты спросил меня, почему твое имя Никогда не является частью моей рифмованной игры Дыхание Тэхёна сбилось. Почему я никогда не украшаю его красивыми метафорами Чтобы ты мог похвастаться перед друзьями на работе Он поет, но совсем по-другому, он декламирует, повествует над этой горько-сладкой мелодией, впивающейся в горло Тэхёна. Она напоминает ему о том дне, окрашенном в голубые и серые тона, о голом теле Чонгука, о его длинных пальцах, считающих время до четырех, о том, как он шепчет извинения их цветку, который они называют Эрмоза. У Чонгука аллергия на кошек и собак, поэтому вместо них появился цветок, жалкое маленькое существо, которое умирало посреди цветочного магазина, в подземном этаже торгового центра. Нет, ни за что, он пыхтит в микрофон, шоумен, не нужно никаких денег чтобы превратить тебя в часть моего репертуара. Чтобы каждый мог петь твое имя Использовать его, чтобы заполнить тишину без малейшей доли пауза, он выдыхает последнее слово, стыда Тэхён сказал, что понял его в тот день, но это не так. Он был жалок вместе с этим маленьким цветком, пытался убедить себя, что чистого неба достаточно, но чистое небо подразумевает засуху. Он не сказал об этом Чонгуку. Но теперь он все понял. Любовь к Чонгуку никогда не была ясным небом. Все слишком просто, метафоры не работают, их можно сказать только жалким маленьким цветочкам. Мелодия меняется, горько-сладкий вой электрогитары переходит в более мощный звук, голос Чонгука тоже меняется. Его голос становится грубее. Клянусь, я сломаю гитару Если когда-нибудь услышу, как они свистят тебе у писсуара Если однажды ты посмотришь на меня, униженного, из прохода Какого-нибудь магазина, где дерьмо продается по сниженным ценам И тут новая мелодия усиливается, теперь это совсем другое чувство, оно отчаянное, обиженное, оно несется как насмешка. Мелодия пытается убедить, ну, Тэхён думает, что пытается. Чонгук безжалостно нанизывается на провода, Юнги еще хуже, но Тэхён по-настоящему видит только Чонгука. Начинается припев, они все присоединяются к Чонгуку, их голоса немного приглушены, глубокий фон поддерживает его в намерении убедить; их совместный вокал создает напыщенную вибрацию, и Тэхён понимает это. Эта песня о тебе, кто весь мой мир Попытка выразить все то, что не могут выразить слова Этого никогда не будет на каком-нибудь CD С названием, ценой и штрих-кодом Чонгук никогда не думал, что Тэхён недостоин песни, он думал, что такое бессмертие недостойно его. Что? Должен ли какой-то радиоведущий с противным голосом Говорить над нашим гимном в пустоту Чтобы он хихикал над твоим красивым именем Как будто каждый гребаный сингл должен быть джинглом Дешевое бессмертие, которое принесет ему прибыль. Чонгук не хочет этого для них. Он хочет вечности с Тэхёном. Вечность, которая простирается над физическим миром. Люди все равно жадные. Нет ничего святого Это все валовое и чистое Это развлечение Это просто шум для жаждущих ушей Который никого из них не доводит до слез Чтобы люди могли продержаться с девяти до пяти Чтобы она поместилась между двумя дерьмовыми объявлениями И изящный переход; песня возвращается к оригинальной мелодии, обнадеживающей и горько-сладкой. Она слабее, но скоро закончится, и голос Чонгука становится мягче, он дышит легче. Он притягивает гитару к себе, берет микрофон со стойки, и его длинные ноги несут его к краю сцены, где находится Тэхён. Ты спросил меня, почему твое имя Никогда не было частью моей рифмованной игры Почему я никогда не украшаю его красивыми метафорами Чтобы ты мог похвастаться перед своими друзьями на работе***
Он уже бывал здесь. Студия знакома, но не в том смысле, который подразумевает комфорт. Ему некомфортно. Ему не нравится говорить о своей работе; его работа говорит сама за себя, ему нравится верить, что это так. Ну, все, кроме этой одной песни. — Сегодня у нас в гостях фронтмен и барабанщик The Bullet Jam's, — она им знакома, она уже брала у них интервью — Хеджин с глазами, надвинутыми на капюшон, выпытывает каждую крупицу информации. Она — акула в воде, а все музыканты — маленькие рыбки. Хёджин увлекается музыкой, но со временем она обнаружила, что сплетни — это очень прибыльное дело. — Хосок, — называет она его по имени, они делали это уже слишком много раз, — во-первых, я хотела бы поздравить… И тут Чонгук ловит движение искусственного растения, которое выглядит более живым, чем их маленький цветок. Голос Хеджин исчезает, когда Чонгук теряет из виду студию, вместо этого он заменяет его образами белых простыней, тела и цветка на подоконнике. Той ночью, после концерта, он не мог уснуть, его тело было слишком наполнено адреналином, поэтому он сел на край кровати и уставился на спящее лицо Тэхёна. Он думал о той песне и о том, как ему будет стыдно, если он когда-нибудь попытается впихнуть его в дешевое радио. Он хотел бы, чтобы Тэхён это понял. Он пытался подобрать для него слова, бесчисленное количество раз, но это никогда не было правильным. Этого никогда не было достаточно. И он так и не нашел слова, достойные того, чтобы рифмовать его имя, метафоры, достойные того, чтобы украсить его имя. Он никогда не хотел превращать его в радиохит, который будет петь любой, играть в дерьмовых магазинах, насвистывать алкаши, когда они писают со своими вялыми членами в руках, использовать в качестве подписей в социальных сетях. То, что он чувствует к Тэхёну, можно объяснить только через этот жалкий цветок, стоящий на подоконнике их квартиры. — Правда, Чонгуки? — Рука Хосока опускается ему на спину, шлепок отдается эхом, и Чонгук снова оказывается в той студии. Белые простыни, тело, цветок на подоконнике — все исчезает. Мягкие желтые оттенки сменяются ослепительно красной стеной. — Да, — легко соглашается он. Это Хосок. Глаза Хеджин скользят к его глазам, под капюшоном, и она качает головой. — Чонгук, насчет этой песни, — начинает она, опустив взгляд на свой блокнот, — услышим ли мы ее на потоковых платформах, возможно, в альбоме? Сингл для радио? Фанатам она понравилась, ты, наверное, видел всю шумиху в интернете, — она вскидывает брови, бросая вызов. — Никогда, — вздохнул он, покачав головой, — этой песне не суждено выйти. У нее не было ни единого шанса. Это была попытка. Я никогда не смогу написать песню о нем. — О нем? Значит, она о Тэхёне, да? — Ее голос бесстыдно падает. — Верно. Насмешливо-задумчивое хмыканье, а затем она внимательно оценивает его. — Ты сказал, что это не любовная песня, что ж, похоже, что так оно и есть, однако она явно для твоего партнера, — не колеблясь, она останавливается на драматизме, — так что мне любопытно, как и твоим поклонникам, да и не поклонникам тоже. Что он чувствует? Учитывая, что другой человек получил песню о любви, которая возглавила внутренние и международные чарты, стала платиновой в Японии и США, на двух самых сложных музыкальных рынках, и все же, он получает песню, которая не является песней о любви. Ни на одном из ваших альбомов. Не хит. — Нуна, ты же знаешь, что Тэхён не имеет права давать интервью, — напоминает он, потому что ни с кем из них он не будет обсуждать Тэхёна. — Спроси меня о мировом турне, которое мы открыли в эти выходные. — А Тэхен последует за тобой? Как он отнесется к тому, что вы гастролируете месяцами? Чонгук сглотнул, его сердце забилось, он все еще не знает, как вести себя с радиоведущими и журналистами. — Он не сможет посещать все города, но… — Значит, это отказ? — Нуна, — зовет Хосок, крутя между пальцами одну из своих барабанных палочек, — Тэхён под запретом. Никто никогда не узнает, что он чувствует к Тэхёну. Даже Тэхён. Чонгуку придется научиться жить с этим. И Тэхёну тоже. Он отказался от попыток вытянуть из него слова. — Черт, — он нервно проводит рукой по волосам. Хеджин поднимает бровь и смотрит на блокнот. — С тех пор, как мы стали привлекать внимание, я… ну, все мы боролись с нашим артистизмом и тем, что продается, — в итоге Чонгук понимает, что то, что когда-то было чистой радостью, стало работой, и порой это вызывает конфликт. — В смысле, эта песня была нашим первым хитом, я привязан к ней, в некотором смысле, но, думаю, четыре года спустя можно с уверенностью сказать, что я написал песню о любви, потому что она продается, это не было желанием, или тягой, или чем-то еще. Вся шумиха вокруг меня и Кихён была естественным образом связана с песней, и мы пошли по этому пути. Мы увидели волну и поехали на ней, детка. Это никогда не было реальностью. Я не писал эту песню, имея в виду его. Он знал это, поэтому и ушел. — То есть ты хочешь сказать, что обманул своих слушателей? Чонгук усмехается. — Мы никогда не настаивали на этой любовной истории — это правда, СМИ и аудитория говорили: «людям она была интересна из-за того, как безрассудно мы вели себя вместе». Как я уже сказал, это была волна, и мы на ней прокатились, — он оглядывается на Хеджин, видит, как их менеджер угрожающе машет рукой с красного дивана, где всего несколько секунд назад он смотрел в свой телефон, вероятно, свою электронную почту. Чонгук усмехается. — Вот и наш менеджер вышел из себя… да, ага, — он смотрит на Хосока, его больше волнует, будет ли Хосок махать барабанной палочкой в его сторону. Хосок прислонился к углу дивана, расставив колени, и барабанит палкой по колену. Он смотрит на Чонгука, а потом выпрямляется: — Это мир, в котором правят собачьи законы, детка, кроме того, если ты так привязана к чужим отношениям, я предлагаю тебе потрахаться самой, а лучше потрахаться с кем-нибудь другим, черт. — Чонгук бросает еще один взгляд на их менеджера и видит, как тот массирует виски. Хосок уже на ногах, он говорит в микрофон. — Тэхён под запретом. К черту песни о любви. Мы продали мировое турне. Рок-н-ролл, детка.***
— Тэ, — зовет Чонгук, проскальзывая в наполненную паром ванную комнату. Силуэт движется за полупрозрачными дверями душевой. — О, ты вернулся, — Тэхен слегка приоткрывает дверь, чтобы выглянуть из-за нее, — это было быстрее, чем обычно. Каштановые волосы теперь темнее; влажные и откинуты назад. Сильная лобная кость дерзко выпирает, что придает ему злобный вид со всеми этими густыми темными волосами, растущими там. Но Тэхён редко бывает злым, даже когда хочет быть таковым. — Да, ну, Хеджин сегодня немного перестаралась, Хосок вышел из себя и вытащил меня на улицу. Хосок никогда не выглядит злым, но обычно он таким и является. Ну, в основном, с радиоведущими. — Мм, иди сюда? Чонгук раздевается без слов. Он принимает горячий душ только тогда, когда Тэхён находится под струями вместе с ним. Вода горячая, Тэхён прижимается к его спине, но Чонгук рад этому. Длинные пальцы Тэхёна мягко поглаживают его живот, просто успокаивающее прикосновение, он барабанит по нему пальцами, ласкает, целует шею. — Тэ, — зовет Чонкук, наклоняя голову, чтобы поймать взгляд Тэхёна, — я не могу написать тебе песню, я не знаю, как это сделать, — может, однажды он придумает, как вписать его имя в песню, — я пытался, знаешь, сочинить что-то только для твоих ушей, но это никогда не приносит удовольствия. Это всегда звучит дешево. — Ты написал мне песню, не так ли? — Да, но это не то, что ты хотел. — Мм, хорошо, — он поймал нижнюю губу Чонгука между своими зубами и немного поиграл с ней, — как ты думаешь, какую песню я хочу? — Романтическую. С красивыми метафорами. Песня, названная в твою честь. — Да, не критик коммерции, — ворчит Тэхен, поворачиваясь, чтобы поймать Чонгука в извиняющийся поцелуй. — Заткнись, Тэ, — чуть не вырывается он, но Тэхен ловит его и смеется ему в рот. — Ты моя муза, что бы я ни написал, это все из-за тебя. — Да? Значит, когда ты смотришь на меня, у тебя появляется желание написать о коррумпированном капитализме? — Да, детка, твоя задница пробуждает во мне марксиста, — Чонгук щиплет его за щеку, усмехается, когда Тэхён извивается между его руками, а потом поток смывает их. Вода, бьющаяся о поддон душа, журчит, пар клубится вокруг них. Чонгук смотрит на тело Тэхёна, это похоже на искусство, как пар размывает линии его песочной кожи. Как он поглощает края и изгибы его тела, словно кто-то кисточкой размазал серовато-бежевые тона. — Как насчет этого? — Мм? Это глупо, и он будет ненавидеть это. Он уже ненавидит ее, она еще не сформировалась в его сознании, но он уже не может не ненавидеть ее. Однако ему нужно, чтобы Тэхён знал, что он старается. — Я боюсь, что это нас не догонит, — он протягивает слова своим воздушным голосом, придавая им смысл. Этот город Он делает паузу, барабаня пальцами по бедру Тэхёна. Ты отмахиваешься от него, говоришь, не волнуйся Задерни шторы и отключись от мира Теплая щека Тэхёна на его плече, Чонгук смотрит на него, не отрываясь. По крайней мере, для нас Ухмылка, мягкий изгиб щеки, едва появившись, незаметно растет. Чонгук наблюдает, как это происходит. Он влюблен. Жаль, что Тэхён не знает, насколько сильно. Может, это и к лучшему, Тэхён не знает. Одной улыбкой ты наполняешь меня Это не ложь. Но это звучит шаблонно. Чонгук ненавидит, Тэхён любит. И дай мне силы встать Когда на улице темно Голос поет в слабой тишине над журчанием воды. Он произносит слова в основном ртом, выдыхает их нерешительно, потому что уже ненавидит их. И если я осмелюсь петь твое имя Впиши его в пару строк Это будет означать, что ты не возьмешь трубку Поэтому я обращаюсь к тебе через радио Смех. Тэхен дуется, когда говорит: — Я всегда беру трубку. — Хорошо, потому что мне бы не хотелось петь твое имя по радио. Он предпочел бы вырастить этот жалкий маленький цветок вместе с ним, чем что-либо еще в этом мире. — Я бы хотел, чтобы мы встретились, когда мы с парнями еще играли в гараже Намджуна, — признается он, — тогда бы я знал, как написать тебе песню, — когда создавать музыку было проще, когда он не волновался, что все, что он пишет, сочиняет, играет, поет — создает, каким-то образом запятнано тем, что это будет потреблено, продано, куплено. — Как ты думаешь, мы бы поладили даже тогда? — пробормотал Тэхён и ответил, прежде чем Чонгук успел соврать. — Я не думаю, что мы бы поладили. — Почему? — Потому что. — Это не ответ, Тэ. Его пальцы под водой становятся морщинистыми; пальцы Тэхёна тоже, они уже не такие гладкие на его коже. — Мне нравится, что ты задыхаешься и теряешь дар речи, когда думаешь обо мне. Теперь я знаю. Мне нравится, что ты не можешь написать обо мне песню. Когда ты начнешь вытягивать мое имя через метафоры, я буду знать, что это больше не реально. — Хорошо, они похожи на картину. Песочный, белый, серый, персиковый, — обнаженные, красиво тающие друг в друге под потоком, затуманивающим пространство вокруг них.***
Чонгук никогда не писал ему песен, но время от времени он изрекал что-то заунывное под горячим потоком, барабаня морщинистыми пальцами по бедру Тэхёна. Тело Тэхёна захлебывалось густым паром, бежевый цвет переходил в белый, как на картине. Тэхён всегда в первом ряду; Чонгук больше никогда не исполнит эту безымянную, не любовную песню, Тэхён тоже никогда не попросит его сыграть ее дома. Этому никогда не суждено было сбыться. У нее никогда не было шансов. Маленький жалкий цветок на подоконнике не увидит их вечность. Но они никогда не забывают о ней.