Метаморфозы

Время всегда идёт быстрее, когда люди перестают смотреть на часы и отдаются течению жизни целиком и полностью. Возможно, именно поэтому дни сменяют друг друга один за другим, но никто не обращает внимания ни на дату, ни на день недели. Над Лондоном снова сияет безоблачное небо, августовские вечера выдаются тёплыми, а днём жители Великобритании уже не так сильно сетуют на сильную жару, потому что к ней привыкают. К тому же высокие температуры легче переносить, когда проводишь время в потоках встречного ветра. Незаметно проходит ещё один месяц, наполненный яркими, сияющими событиями. Северус намного лучше водит байк, сидит на железном коне самостоятельно и очень даже уверенно. Форк частенько даёт ему погонять на своём, когда Ласточка нужна Тартару для дела. Разумеется, в такие моменты компанию ему составляет Гермиона, и постепенно никто из ребят не рвётся присоединяться к их прогулкам, потому что находятся эти двое на своей, понятной только им двоим волне. Гермиона снова нарушает своё слово и опять реже начинает отвечать на письма. Делает она это не специально, всё дело в том, что они действительно с Северусом всё меньше времени проводят дома. Всё чаще они приходят туда, чтобы принять ванную, переодеться и переночевать. Исключением являются только вечера два раза в неделю, когда Тартар наведывается к матушке и почему-то берет с собой Форка, а Тако уезжает к Даяне. В такие моменты Северус с Гермионой принимают решение оставаться у себя и проводят до темноты время на заднем дворе дома в саду, который благоухает так опьяняюще, что даже слегка кружится голова. — Дважды, — не унимается Северус, — я дважды обогнал его, вы сами всё видели, Гермиона. У Северуса с уст не сходит последний проведённый заезд, в котором он впервые принимает непосредственное участие. Стоять в толпе ликующих фанатов — это одно, а вот гнать на огромной скорости вместе с соперниками — совершенно другое. Профессор не выигрывает заезд, разумеется, но и в числе последних не прибывает к линии финиша. Ради такого благого дела Форк даже отказывается от участия и даёт свой байк Отцу, за что Северус искренне его благодарит. Никогда ещё Северус не ощущал внутри себя такой яркой бури эмоций. Каждая его клеточка тела горела, вопила и рычала вместе с двигателем под сидением. Он не мог надышаться этими эмоциями, не мог переварить их самостоятельно в полной мере. Ему в этом помогала Гермиона. Она ехала всё это время рядом с ним. Грейнджер могла вырваться вперёд, могла одержать победу в заезде, но она этого не сделала. Она была вместе с Северусом с линии старта до линии финиша. Грейнджер смеётся, прихлопнув в ладоши. Она удобнее устраивается на скамейке, подогнув под себя одну ногу. — Я и не отрицаю, — положив руку на сердце, отзывается она, глядя ему в глаза. — Но, Северус, вы и сами понимаете, что шанс на победу у вас был бы выше, если бы вы позволили ему обогнать себя во второй раз. После поворота у вас появилась бы возможность вырваться вперёд, не прилагая усилий. Северус фыркает, бросая в сторону взгляд. Свет от протянутых над их головами гирлянд озаряет разрастающиеся ветви олеандров. Острые листочки бросают резкие тени на загорелую кожу лица и открытых рук Северуса. Резинки рукавов футболки впиваются в его предплечья. Профессор продолжает постепенно набирать мышечную массу, и купленные в июне футболки уже становятся ему узковаты в плечах. Гермиона ловит себя на мысли, что всё чаще засматривается на Северуса. Взгляд профессора меняется со временем, становится более открытым. Он всё меньше страшится показывать то, о чем думает на самом деле. И дело не только в способности выражать своё недовольство, но и в умении показывать положительные эмоции. Его лицо становится таким приятным, когда он рассказывает о новых заказах в сервисе Тартара или о товарищеских заездах, которые в августе всегда проводят чаще, чем в другие два месяца лета. Глаза Северуса начинают сиять, и Грейнджер даже не замечает, как в такие моменты задерживает дыхание. Она не понимает, не знает даже, что блеск собственных глаз выдаёт её с головы до ног, когда она смотрит на профессора чуть дольше положенного. Сердце радостно стучит в груди, на губах сама появляется тёплая улыбка, а под коленями появляется слабая, но приятная дрожь. Они держатся друг с другом открыто и расковано, обсуждают всё на свете и больше всего на свете любят моменты, когда можно остаться наедине. В компании, разумеется, здорово, да и ребят они оба безмерно уважают, но… Существует такое странное чувство, когда два человека любят молчать друг с другом. Это чувство объединяет Северуса и Гермиону. Они любят молчать. Порой ложатся на расправленное одеяло на заднем дворе дома под вечер и смотрят в небо, наблюдая за тем, как мелькают точки птиц над головой, и как окрашивается двор ярко-оранжевым светом, озаряя покачивающиеся стебельки и бутоны пышущих жизнью цветов. Северус кладёт одну руку под голову, а вторую вытягивает в сторону, и на неё ложится Гермиона, чтобы было удобнее. И в этом простом жесте нет ни капли непристойного подтекста, просто со временем Северус многое понимает, и забота о ком-то больше не кажется чем-то диким или отвратительным. Гермиона делает ему по утрам тосты без корочки, потому что Северус однажды в сердцах сетует на то, что они царапают нёбо. Грейнджер запоминает эту мелочь и проявляет крошечную заботу в этом ключе. Северус это замечает, разумеется. Да и как это вообще можно не заметить, проживая под одной крышей? Гермиона закрывает за собой все тюбики в ванной и не рисует на запотевшем зеркале пальцем, потому что Северус не любит разводы. Снейп убирает всю щетину из раковины, моет за собой станок и всегда развешивает влажное полотенце на сушилку, а не бросает на крючок двери. Грейнджер по утрам всегда идёт в ванную второй, потому что с утра Северус любит прохладу, но сам, в свою очередь, уступает ей по вечерам и позволяет плескаться, сколько душе угодно, потому что ей так больше нравится. Северус всегда проверяет в кафе и ресторанах состав блюд и особое внимание уделяет десертам, хотя никогда не говорит об этом вслух. Он всегда говорит хостес на входе о том, что у его спутницы аллергия на рис и на мёд, и в большинстве заведений его слышат очень чётко. Однако не все сотрудники имеют голову на плечах и действующие слуховые каналы. Однажды Северус устраивает сумасшедший скандал, когда один нерасторопный официант по незнанию заверяет Северуса в отсутствии мёда в составе пирожного. Снейп на интуитивном уровне, точно ищейка, чувствует неладное сразу, как официант приносит заказ. Он его не отпускает, демонстративно разламывает десерт пополам и с диким огнём в глазах требует позвать управляющего. Бледный, совсем тощий мужчина приносит тысячу извинений за предоставленные неудобства и на нервах, позабыв предостережения гостя о непереносимости некоторых продуктов, предлагает в качестве извинений принести гостям горячее ризотто за счёт заведения и бутылку лучшего вина. Надо было видеть, с каким лицом Северус поднимается с места и без слов уводит Гермиону за руку из этого заведения. Туда они больше так ни разу и не заходят. Забавно, что всего через несколько месяцев Северус узнает, что ресторан закрывается. — Я не мог ему уступить, — замечает Северус, снова возвращая Гермионе своё внимание. Грейнджер склоняет голову в сторону. — Отчего же? — Его лицо меня раздражало. Гермиона забавно морщит нос, когда смеётся, и на автомате хочет шлёпнуть себе по бедру, но промахивается и со всей силы стукает пальцем по спинке скамейки. Смех обрывается, когда подушечку пальца сильно колет. — Черт, — тут же тянет она её в рот и слабо посасывает, чтобы стало легче. — Ну откуда у вас эта способность набивать себе шишки на ровном месте? — устало вздыхает Северус. — Дайте посмотреть. Гермиона морщится, махнув свободной рукой. — Ерунда, — бубнит она. — Не первый раз и не последний. — Дайте взглянуть, — снова повторяет он. Грейнджер перестаёт противиться и протягивает вперёд руку. Северус аккуратно берет узкую ладонь в свои руки и внимательно вглядывается в постепенно краснеющий палец. Гермиона против воли наблюдает за каждым его движением. — Вы себе занозу заработали, — не отрывая от ранки взгляда, произносит он. Гермиона даже не успевает опомниться или возразить, потому что в следующее мгновение он, приподнявшись на месте, вынимает одним ловким движением из переднего кармана джинсов волшебную палочку. — Северус!.. — Тш-ш, — нахмурившись, обрывает он Гермиону и осторожно проводит палочкой над раной. — Только не надо говорить мне о запрете использования магии, на участке у нас есть эта возможность, — замечает Северус. — Во второй раз на ваш блеф я не поведусь. Голубоватый свет мерцает на кончике несколько секунд, и Грейнджер чувствует, как слабая пульсация в подушечке пальца проходит. Северус осторожно сдувает занозу и внимательно смотрит на результат своей плёвой работы. — Не стану я ничего говорить, — слабо улыбнувшись, тихо произносит она. Северус уже давно заканчивает, невольно кладёт палочку рядом с собой, но руки Гермионы из своих пальцев не выпускает, почему-то рассматривая аккуратную, но сильную белую кисть. Гермиона и сама взгляда оторвать от их сплетённых рук не может. Её ладонь кажется такой маленькой, она почти тонет в его шероховатых и грубых ладонях, которые за четыре месяца привыкают к тяжёлой работе в сервисе Тартара. Северус водит подушечкой большого пальца по тыльной стороне её руки, и Гермиона отвечает на прикосновение, нежно и медленно прикасаясь кончиком указательного пальца к основанию его ладони. Руки Северуса горячие и сухие, они согревают её. По затылку бегут мурашки от приятных ощущений. Гермиона против воли облизывает губы и поднимает взгляд, потому что её накрывает внезапное желание видеть его полузакрытые веки, дрожащие ресницы и тёмные брови, которые он теперь крайне редко сводит на переносице. Однако она не видит того, что представляет. Вместо этого она встречает яркий и открытый взгляд Северуса, маленькие искорки блестят в его темно-карих радужках. Внезапный контакт глаза в глаза помогает сбросить странное оцепенение с них обоих, Северус выпускает руку Гермионы и отводит взгляд, нервно кашлянув. — Я… э… — он снова прочищает горло, прикрыв рот, и бегает взглядом по саду. — Вот и всё, никаких больше проблем, — произносит он. — Конечности свои контролируйте, Гермиона, вы с ногами не в ладах, это я давно понял, руки хотя бы под пристальным вниманием держите. Саркастичность на месте, не всё потеряно. Гермиона почему-то нервно заводит за уши волосы и тоже кашляет, часто закивав. — Сама как-нибудь разберусь с управлением, — в той же мере отвечает она, — но спасибо. — Не за что, — машинально отвечает Северус. Неловкое молчание витает в воздухе и звенит громче, чем хор сверчков, затаившихся в кустах флоксов. Северус трёт ладонями по материалу джинсов, продолжая глазеть по сторонам. Гермиона кладёт ногу на ногу и скрещивает на груди руки. — Я, наверное, пойду сегодня спать пораньше, — внезапно указывает он в сторону дома, как-то резко поднимаясь с места. Гермиона вскидывает вверх голову. — Как пожелаете, — жмёт она плечами. — Я чуть позже пойду, ещё немного посижу. Северус медленно идёт спиной вперёд и почему-то никак не может заставить себя отвести от Гермионы взгляд. Её распахнутые карие глаза смотрят открыто и всепоглощающе. Так, словно пытаются что-то сказать, раз на слова не хватает духу. — Доброй ночи, — кивает Северус. Он разворачивается, чтобы подняться по крыльцу на веранду, но вместо этого с размаху впечатывается плечом в столб, который поддерживает навес веранды. Гермиона зажмуривается и прикрывает рот ладонью, стараясь скрыть истеричный смешок. Северус похлопывает по столбу ладонью. — Он всегда тут стоял? — наигранно нахмурившись, интересуется он, обернувшись к Гермионе. Грейнджер в этот раз не сдерживается и хохочет вслух. — Ну, примерно с постройки дома. — Ясно, — кивает Северус. Гермиона замечает, как на его щеках загорается румянец. — Доброй ночи, — повторяет он, направляясь к дому. — Да, доброй, — глядя ему вслед, эхом отзывается она. Нетрудно догадаться, что каждый из них прокручивает эту ситуацию перед сном добрую дюжину раз, но ответа на собственное поведение ни один не находит. Северус рассчитывает только, что эта ситуация никак не отразится на их текущих взаимоотношениях, Гермиона думает точно о том же самом. С утра пораньше опасения уже кажутся бессмысленными, и они оба продолжают держаться друг с другом так, как всегда. Однако это не означает, что они забывают об этом. Вся беда в том, что это не единичный случай. Такое уже случается с ними не один раз и даже не два. Места только другие, обстоятельства или события. Случайное касание коленями под столом, лёгкое прикосновение к предплечью, кончиками пальцев, ладони. Существует неоспоримая истина, которая звучит так: «Любить — это хотеть касаться». Быть может, даже Гермиона Грейнджер ещё не доходит до той книги, в которой это написано. Следующая неделя проходит в приятной рутине. Гермиона снова берет себя в руки и отвечает на все письма, которых, к счастью, становится меньше. Ребята прекращают наконец писать каждый день, раз в три дня для них — уже достижение. Северус совершенствует навыки вождения и продолжает стажироваться в сервисе. Эрнестина растит троих деток, которые питают к обитателям дома куда больше любви, чем их мать. Тартар прислушивается к совету Северуса и берет себе на обучение — чисто на пробу — одного ученика. Оказывается, он действительно хорошо и доступно объясняет сложные вещи. Тартар начинает собирать документы на обучение инструктора вождения, чтобы получить к середине осени официальное удостоверение. Тако пока так и не решается запланировать встречу со своим отцом, но Северус его не торопит. Он только сверлит его взглядом, от которого Тако ёжится и клянётся подумать ещё пару дней. А вот Форк… Форк в последнее время всё реже появляется в кругу друзей. — Отец, отнеси ему ужин, будь любезен, — кладёт на столешницу Тако тарелку с горячим. Северус хмурит брови. — Мне показалось или Форк стал чаще бывать, ну… — старается подобрать он слова, — в одиночестве. Тартар оставляет столовые приборы на столешнице и проводит ладонью по бритому затылку. — Временами с ним такое бывает, — неоднозначно отвечает он. — Порой его силой кормим, когда из спальни почти перестаёт выходить. Северус переводит взгляд на Гермиону, рассчитывая получить хоть какой-то ответ, но та не поднимает головы, копаясь вилкой в своей тарелке. Северус снова смотрит на ребят. Тако суетится у плиты, избегая зрительного контакта. — Это пройдёт, — двигает Тартар в его сторону тарелку. — Главное, с ним рядом быть. И всё будет в порядке. Северус понимает, что ответов прямых ему никто давать не собирается, поэтому молча берет в одну руку тарелку с ужином Форка и идёт в сторону его комнаты, расположенной в дальней части дома. Остановившись у порога, мужчина поднимает руку и два раза стучит. Никакой ответной реакции он не получает, поэтому проделывает это снова. Тишина. Осторожно надавив на ручку, Северус толкает дверь от себя, и та поддаётся. — Форк?.. Тёплый спёртый воздух бьёт в лицо, откидывая назад выбившиеся из хвоста передние пряди. Северус входит в полутёмную комнату, заприметив за столом в углу сгорбившуюся фигуру паренька. Северус изначально собирается сразу подойти к нему, но обстановка комнаты привлекает его внимание куда сильнее. Он впервые заходит в спальню Форка за всё это время, потому что парень всегда обычно выходит в общую гостиную или на задний двор без разговоров. Взгляд Северуса сразу скользит вдоль стен, сплошь увешанных какими-то плакатами. Глаза к полутьме довольно быстро привыкают, поэтому ему удаётся разобрать, что это не просто покупные картинки с рекламными слоганами или чем-то подобным. Всё это Форк рисует сам. Бежевой краски на стенах почти не видно, всё кругом покрыто неоднозначными и уникальными творениями этого нелюдимого паренька. Северус обращает внимание на то, что большинство работ Форка с мрачным содержанием, будто на холстах и бумаге он пытается запечатлеть то, что беспокоит его мысли. Северус осторожно ступает по полу, усеянному разбросанными листами, карандашами, кистями и тюбиками с краской. В углу комнаты стоит деревянный мольберт из тёмного дерева, холст на нем усеян кляксами холодных оттенков. Возможно, это набросок будущей картины, но Северус не может знать наверняка, он в этом не разбирается. На рабочем столе царит самый настоящий хаос. Невозможно понять, что именно лежит на нем, но Северус думает о том, что Форк, на деле, знает, что и где лежит. Таков его персональный порядок, и Снейп не собирается устраивать дискуссий по поводу чистоплотности парня. Это маленький мир Форка, и Северус не имеет права осуждать уклад чужой жизни. Снейп подходит к сгорбившейся на стуле фигуре и осторожно касается плеча. — Проклятье! Форк вздрагивает и резко оборачивается, вытаращив глаза. Моментально осознав, кто перед ним, парень облегчённо выдыхает и стягивает с головы наушники. — Прости, что я зашёл в твою комнату, — тут же произносит Северус, — я не хотел тебя напугать. Я стучал, но ты не ответил. — Да ничего, Отец, — плавно произносит Форк и ставит на паузу кассетный плеер, отодвигая его от себя. Форк чувствует себя слегка некомфортно от того, что кто-то входит в его комнату, и Северус ощущает его тревогу на себе. Неловкое молчание на протяжении трёх секунд кажется целой вечностью. Северус не выдерживает первым. — Тако передал тебе ужин, — старается он поставить на край стола тарелку, сместив в сторону кучу грязных кисточек. — Ага. Форк коротко кивает и, больше не обронив ни слова и скрывшись за водопадом светлых волос, снова склоняется над рисунком, схватив между пальцами простой карандаш. Северус имеет полное право взять и уйти, однако слова Тартара не дают ему покоя. — Ты бы поел, — решает Северус использовать свою маленькую власть в этом доме, — пока горячее. — Я потом. — Нет, поешь сейчас, — настойчивее произносит Северус. Форк поднимает от работы голову и смотрит на профессора снизу вверх. Северус внимательнее рассматривает парнишку. В общей компании он кажется равным остальным, не выделяется из общей картины. Вот только Тартар — предприниматель, Тако — парень с большим будущим, а Форк… Форк ещё совсем мальчишка. В компании он самый младший, Гермиона старше Форка на полтора года. Северус упускает день рождения Форка в апреле, впервые в компанию к ребятам он попадает через несколько дней после его двадцать третьей весны. О прошлом парня он почти ничего не знает, потому что не расспрашивает его. Да и общается он с ним, по правде говоря, гораздо меньше, чем с Тако и Тартаром. Дело не в том, что у него есть какие-то предубеждения по отношению к нему, просто Форк человек такой. Не тактильный и необщительный. — Потом будет десерт, — зачем-то произносит Северус, — будет лучше, если ты съешь ужин, чтобы не перебить аппетит. Северус и сам поражается тому, что говорит, однако это работает. Форк сначала молча смотрит на него, а затем без слов берет тарелку, ставит себе на колени и начинает есть. Северуса поражает внезапная мысль о том, что Форк ещё совсем ребёнок. Что-то крайне беспечное и удручающе наивное плещется в его глазах. Снейп впервые задумывается о том, что Форк может иметь уровень интеллекта чуть ниже, чем положено в его возрасте. Словно он подросток в теле взрослого человека. Он надеется, что ему это только кажется. Северус оглядывается по сторонам. — Это всё ты нарисовал? — интересуется он. Форк коротко кивает, пережёвывая жареный картофель с каким-то неуместным восторгом. — Да, сам, — осторожно отзывается парень. — Ты здорово рисуешь, — хвалит его Северус. — Все твои работы уникальны, как стороннему наблюдателю, можешь мне на слово поверить. Многие из них похожи, но при этом в каждой чувствуется что-то своё. И это замечательно. Форк расцветает на глазах, лицо его проясняется. Он ёрзает на месте, явно польщённый похвалой. Северус поражается таким переменам в его состоянии. Неужели обычная похвала способна так сильно повлиять на состояние взрослого человека? — Я много рисую, — даже голос Форка меняется. От расслабленного и размеренного тембра не остаётся и следа. Северус словно продолжает разговор с кем-то другим. Форк держится в компании немного отстранено, говорит редко, но метко, а улыбается дай Бог раз в его присутствии. Сначала Северусу кажется, что Форк его недолюбливает, и он не придаёт этому значения. За всю свою жизнь он привыкает к подобной реакции на свою персону. Однако спустя столько времени в мире магглов он смотрит на всю ситуацию под новым углом. Что-то тут не так, и Северус ловит себя на мысли, что хочет добиться ответа на свой вопрос. — Я могу посмотреть на твои рисунки? — интересуется он, указывая рукой на увесистую папку, забитую под завязку альбомными листами. Форк положительно кивает несколько раз, оставляет тарелку на столе и, немного нервно перебрав пальцами, берет папку в руки, протягивая её Северусу. Снейп чуть хмурит брови, наблюдая за таким нетипичным поведением Форка в стенах его маленького мира. — Спасибо, — принимает он её в руки. — Ты пока ешь, я с тобой побуду, если ты не против. — Не против, — всё ещё довольным тоном отзывается он и снова с энтузиазмом принимается за ужин. Северус оглядывается по сторонам, чтобы понять, куда присесть. Стул завален вещами, место есть только на кровати. Он в уличных джинсах, поэтому аккуратно отодвигает с края не застеленной постели одеяло и простынь и садится на матрас, опуская папку на колени. Едва открыв её, Северус удивлённо вскидывает брови. В этой коллекции работ Форка нет мрачных пейзажей и абстракций, которые украшают стены всей его комнаты. Эта папка забита десятками портретов. Мастерство Форка выше всяких похвал, Северус принимает эту мысль моментально. На портретах красуются все члены их маленькой банды. Тартар за работой над байком, в саду с олеандрами, за барбекю с мясным стейком, зажатым в щипцах. Даже есть его рисунок с Эрнестиной на руках. Тако с каким-то шикарным блюдом на большой тарелке, он же на байке с целой стопкой коробок с пиццей позади себя, набросок Даяны рядом с ним. Ему особенно хорошо удаётся прорисовать её аристократические черты лица. Эрнестина с полудюжиной жировых складочек и недовольной мордой также не остаётся без портрета. Даже Билли, Вилли и Тилли уже числятся в коллекции. Форку мастерски удаётся показать разницу между первым и вторым рисунком. Если на первом действительно недовольный Эрнест, то на втором уже миловидная многодетная мать Эрнестина. Северус невольно улыбается, когда видит следующий рисунок. С белого листа бумаги на него смотрит счастливое лицо Гермионы. Форк прорисовывает каждую прядь волос, каждую смешинку в уголках её искрящихся глаз и даже веснушки на носу. Он не упускает ни одной детали. Даже фотография не смогла бы так реалистично передать красоту Гермионы. Форку это удаётся. Северус поражается, когда среди рисунков видит и себя. Он против воли останавливается на первом из них. Сутулый худощавый силуэт, руки заведены за спину и сжаты в замок. Лицо серое и вытянутое, брови сведены на переносице, хмурый взгляд даже его самого отталкивает. Форк не упускает ни одной детали. И глубокие морщины, и сжатые в тонкую полосу губы, и сердитый взгляд, и даже волосы, обрамляющие лицо так, словно он ими пытается скрыться от мира вокруг. Мерлин, неужели я действительно так выглядел со стороны?.. В углу рисунка стоит подпись: «Апрель 2002». Северус убирает лист в сторону и смотрит дальше. Он поражается с каждой последующей секундой всё сильнее. Стиль рисунков остаётся неизменным, меняются только эмоции людей и их количество. Он видит Тако, который треплет Гермиону по волосам, Грейнджер на Ласточке в тот самый день, когда Северус впервые приходит в мир байкеров. Тако в обнимку с Тартаром, а затем видит себя самого в компании смеющейся Гермионы. Осанка прямая, торс в тёмной футболке подтянут, волосы забраны в хвост. На поясе массивный ремень, поза свободная и открытая. Взгляд яркий, улыбка естественная и широкая. Северус берет свой первый портрет и сравнивает его с последним. Это словно два совершенно разных человека. Северус впервые смотрит на себя со стороны осознанным взглядом. Метаморфозы настолько явные и сумасшедшие, что человек в здравом уме счёл бы замысел художника бредовым. Однако факт остаётся фактом. Северус меняется. И он готов с уверенностью сказать, что второй портрет с меткой «Август 2002» ему нравится куда больше того забитого жизнью сутулого силуэта с рисунка «Апреля 2002». Северус ухмыляется собственным мыслям, продолжая смотреть работы. Он ожидает увидеть хотя бы один рисунок Форка, но тот сам себя так ни разу и не рисует даже в компании ребят. Вместо этого среди работ появляется новое лицо. Снейп хмурит брови. Пушистые кудрявые волосы, улыбающиеся глаза, широкая улыбка и ямочки на щеках. Сначала Северус решает, что это Гермиона в период подростковых лет, но тут же находит существенные отличия, когда вглядывается внимательнее. У девушки зелёные глаза. Решив, что это какой-нибудь случайный портрет, Северус откладывает его в сторону, не обращая пристального внимания. Это оказывается напрасным решением. Все последующие портреты до конца папки, всё до единого — эта девушка. Она всегда разная. И печальная, и рассерженная, и счастливая. В профиль, анфас, со спины, издалека, сбоку. Кисти её рук, только глаза, рот, аккуратный нос. Рисунков просто баснословное количество, даже больше, чем ребят. Северус берет стопку с портретами девушки и начинает смотреть их внимательнее. Кажется, словно Форк пытался запечатлеть каждую мелочь этой девушки. На одном из рисунков Северус видит, как улыбающаяся незнакомка в сером топе смотрит ему буквально в самую душу своим чистым и светлым взглядом. На грудной клетке девушки нарисованы какие-то тёмные чёрточки, выбивающиеся из общей картины идеальных работ. Северус смотрит в нижний правый угол. «Марта Денвер. Август 1991» — Я доел, — возвращает его в реальность голос Форка. Северус едва заметно вздрагивает, поднимая взгляд. Парень показывает пустую тарелку и ставит её рядом с собой. Снейп поднимается на ноги с портретами девушки в руках и протягивает их вперёд. — Форк, кто эта девушка? — осторожно интересуется он. Парень утирает рот рукавом и снова нервно перебирает пальцами. Он дёргает головой, стараясь скрыть невроз, и указывает на нижний правый угол листа. Взгляд парня моментально меняется, исчезает то детское озорство, он снова погружается в себя и выглядит так, как всегда. — Марта Денвер, — отрывисто произносит он. Северус продолжает держать листы в руке, рассчитывая на продолжение, но этого не происходит. — Кто она? Форк поднимает взгляд, вглядываясь в лицо Северуса. Он словно что-то ищет, будто ответ на вопрос пытается найти. Парень поджимает на мгновение губы. — Тартар тебе не говорил. Сначала Северусу кажется, что звучит это как вопрос, но потом понимает, что ошибается. Имя это ни разу не всплывало в разговорах. Снейп против воли качает головой из стороны в сторону, чем выдаёт себя целиком и полностью. — Что не говорил?.. — Извини, Отец, — своим прежним, совершенно расслабленным голосом тут же произносит Форк, — я не могу сказать. Он отворачивается, надевает наушники, включает плеер, снова склоняется над своей работой и головы больше не поднимает. Северус пытается завести разговор вновь, но Форк больше не реагирует на его присутствие. Северус кладёт рисунки обратно в папку, поправляет постельное белье, забирает пустую тарелку и, напоследок обернувшись, выходит из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. В смешанных чувствах он возвращается обратно в шумную гостиную, не замечая разговоров вокруг. — Он поел? — врывается в его мысли голос Тартара. — Как ты его заставил? Северус поднимает взгляд. — Я… не заставлял, — отрешённо произносит он. — Просто попросил поесть. Тартар внимательно смотрит на Северуса, словно ждёт ещё каких-нибудь слов. Взгляд байкера взволнованный, пусть он и пытается это скрыть. Снейп так и стоит напротив него с пустой тарелкой в руках, пока на языке вертятся десятки вопросов. Что-то ему подсказывает, что Тартар может на них ответить, поэтому он решается. — Меня немного беспокоит Форк, — в лоб произносит Северус. Тартар скрещивает на груди руки и хмурит брови. Если бы они были в тех же условиях, отношениях и обстоятельствах, как во время первой встречи, Северус пришёл бы в ужас от его вида. — Чем именно? — твёрдым голосом интересуется он. Однако сейчас он понимает, что это защитная реакция. Северус решается. — Мне кажется, что он ведёт себя не совсем так, как всегда, — старается подобрать он слова. — Я не говорю о его замкнутости, просто… Слушай, может, мне это только кажется, и я говорю несусветную чушь, но… — Давай выйдем. Тартар забирает из рук Северуса тарелку, оставляет её на столешнице и идёт в сторону заднего двора. Северус бросает взгляд на Гермиону. Та сидит на диване, прижав к груди ноги, и молчит. Тако сидит рядом с ней. В глазах обоих плещется совершенно непредвиденная в данных обстоятельствах тревога. Северус ещё пару мгновений смотрит на Гермиону, а затем разворачивается и, чувствуя укол тревоги в груди, идёт на задний двор. Тартар стоит со скрещёнными на груди руками и смотрит на поблёскивающую в вечерних лучах водную гладь бассейна. Северус останавливается рядом с ним, не обронив ни слова. Тартар сначала молчит, взвешивая слова, а затем оборачивается и тяжело вздыхает. — Я познакомился с Форком, когда мне было двенадцать, — начинает он. — В тот день мы с Васаби гуляли на площадке в скейт-парке, классно время проводили, — улыбается он. — И тут мы слышим смех. Тартар хмурится, от улыбки не остаётся и следа. — Издевательский, отвратительный смех, — смотрит он Северусу в глаза. — Васаби тут же ринуться хотела, но я её опередил. Северус кивает, но не комментирует и не перебивает его рассказ. — В кругу стояла толпа мальчишек и пальцем на кого-то показывала, — продолжает он. — Я протиснулся, смотрю, а там парнишка стоит. Лет десять, не больше. Чумазый весь, грязный и жуёт какую-то дрянь, — он сглатывает. — Я не понял, что произошло, но смеяться не стал. И тут вдруг матушка моя как разразится руганью! Тартар качает головой, глядя куда-то в сторону и нервно усмехаясь. — Я её такой никогда не видел, клянусь, она же в жизни на меня голос не повышала, — вспоминает он. — Шпана разбежалась, только пятки сверкали, а матушка села перед ободранцем этим и говорить с ним стала. Тартар трёт глаза, словно воспоминания эти и радость приносят, и грусть несусветную. — Потом вдруг встала и говорит, что мы домой идём. Васаби на площадке осталась, а мы домой пошли. Втроём, — он смотрит куда-то под ноги, а затем снова поднимает взгляд. — Я не понял сначала, что произошло, но матушка мне рассказала. Взгляд Тартара меняется, звериный почти становится. Он стискивает зубы и шумно вздыхает. — Эти кретины ему сэндвич с дерьмом подсунули, а он съел и не поморщился даже. Северус в изумлении вскидывает брови, приоткрыв рот. Нет, с детской жестокостью он, разумеется, знаком, но о подобном слышит впервые. Голодному ребёнку подсунуть сэндвич с дерьмом! Господи, дети — самые злые существа во всем мире. Северус ошарашено качает головой. — За что они так с ним?.. Тартар часто и глубоко дышит, стараясь успокоиться, а затем указывает на лавку, чтобы присесть и продолжить рассказ. До того, как получить своё прозвище, Форк носил имя Дью Сепвила. Мать отказывается от него сразу после рождения, позволяет вписать в личное дело свою девичью фамилию, а имя придумывает, едва взглянув на сладкую газировку, мелькающую в автомате за дверью. Младенцам быстро обычно находят семью, и эта статистика не обходит стороной и Дью. Вот только через год молодая пара пишет отказ от ребёнка. Со временем врачи понимают, почему в классическую статистику Дью не вписывается. Диагноз ставится безутешный: ранний аутизм. Форма эта оказывается лёгкой, Дью определяют в четвёртую группу. Аутизм этой группы наименее глубок. Он не является защитной установкой ребёнка, просто со временем у Дью проявляются трудности общения: излишняя плаксивость, ранимость, заторможенность в контактах с людьми и проблемы во взаимодействии с ними. Врачи не могут не указать этого в его медицинской карте, и именно по этой причине ребёнок попадает в ту самую ужасающую красную зону, вынуждающую потенциальных родителей здраво оценивать свой выбор. Все боятся диагнозов, какими бы они ни были, потому что медицинское заключение, как ни крути, — это приговор. Приговор был вынесен Дью Сепвилу безжалостно и больше не подлежал обсуждению. Время идёт, детей забирают в семьи, а Дью растёт в сиротском приюте в одиночестве, замурованный за своей красной чертой, как за каменной стеной неприступного замка. Для детей его группы характерна пугливость в нарушении стабильного хода событий, поэтому Дью жутко страшится того дня, когда за ним может кто-то прийти. Парадокс его заболевания был в том, что он всё равно искал помощи у окружающих его людей. Если бы у него была мама, он бы постоянно в ней нуждался, в её поддержке и одобрении. На роль матери он выбирает одну из сотрудниц приюта, но она оказывается крайне холодна к нему и всем подобным в этом месте. Дью не замечает её отчуждённости, не знает, что такое вообще бывает. Он старается получить одобрение сотрудницы, её защиты, становится зависим от неё. С её помощью он пытается контролировать своё поведение с другими ребятами, найти способ завести друга, но все его попытки оказываются безуспешными. Другие сироты измываются над ним, часто запирают в тёмном чулане, отбирают еду, колотят без повода. При всей своей зависимости от сотрудницы, которая так и не проявляет к нему внимания, а лишь колотит за громкие крики в темноте пуще обидчиков, к десяти годам Дью сбегает под забором приюта после вечерней прогулки. Сам Бог помогает ему пережить эту ночь или сам Дьявол, а на следующий день его на площадке находит матушка Тартара. Скудность словарного запаса десятилетнего ребёнка, его забитость и замкнутость вынуждает материнское сердце обливаться кровью, и она принимает решение. — Форк — мой брат, — наконец произносит Тартар. — И я челюсть любому снесу, кто обидит его, Богом клянусь. Диагноз Дью не пугает матушку Тартара, скорее наоборот. Она видит потенциал, который скрыт внутри мальчишки. Окружая его любовью и заботой, она делает то, на что никто не рассчитывает: помогает ему стать полноценным человеком. Матушка Тартара наводит справки о биологической матери Дью, но вскоре узнает, что женщина скончалась от гангрены в тысяча девятьсот восемьдесят девятом, когда, напившись в очередной раз до беспамятства, ломает ногу. Форк сам выбирает себе кличку, чтобы не отставать от старшего брата, в котором он видит опору и защиту. Просто берет столовый прибор, поднимает его над головой и объявляет, что звать его будут именно так. Он находит себя в творчестве и развивает свой талант с десяти лет с упорством и мастерством, которому позавидуют даже заядлые художники. Когда случается непоправимое, Форк замыкается в себе, но не прекращает творить. Потому что только так он может оставаться собой. Только так способен переживать событие, сломавшее их семью и его самого. Только так может показать Тартару и своей матушке, что он всё ещё здесь, с ними. Пусть порой ему это тяжело даётся. Особенно в августе. Когда Тартар заканчивает свой рассказ, Северус не спешит задавать вопросы. Не спрашивает, что за событие сломало их семью, боль в голосе Тартара не позволяет ему это сделать. Он просто похлопывает его по плечу, чем даёт знак, что теперь всё, наконец, понимает и видит. Всему своё время. Однако с этого дня многое открывается для Северуса с новой стороны. Когда они с Гермионой приходят вечером домой, то долго молчат. По очереди принимают душ, переодеваются в домашнюю одежду и идут, не сговариваясь, в сад, прихватив с собой чайник чая. Гермиона облегчённо выдыхает, когда Северус сам начинает этот разговор, и в глазах Грейнджер появляются слёзы. Северус говорит, что Форк — сильный парень, способный и безумно талантливый, а диагноз — вовсе не приговор, когда ты не несёшь его, как знамя. Гермиона глотает слёзы, но улыбка на её устах всё равно счастливая. Северус принимает Форка таким, какой он есть, а для неё — это самый лучший подарок в целом мире. Даже ценнее того сада, что их сейчас окружает. — Что же вы плачете, Гермиона? — не понимает Северус, огорошенный её реакцией на простую истину. Грейнджер немного нервно смеётся, не замечая, как горячие слёзы без конца текут по щекам. — Не знаю, — качает она головой, сдавленно всхлипывая. — Правда не знаю… Знает она прекрасно. И Северус знает, да только сейчас слова не нужны, они понимают друг друга и без них. Северус тянется вперёд и, обхватив её лицо ладонями, утирает большими пальцами щеки. Гермиона тут же накрывает тыльные стороны его ладоней своими, чувствуя долгожданное спокойствие. — Ну же, бросьте, — причитает он с наигранной строгостью. — Слёзы провоцируют преждевременное старение. Грейнджер смеётся и фыркает, а Северус улыбается ей в ответ, когда понимает, что ей становится лучше. — Ох, ну да, разумеется! Этот вечер помогает многое понять. Не всё, но многое. Северус надеется, что сможет получить ещё один ответ на вопрос, терзающий его с того самого разговора, но события не торопит. На подсознательном уровне Снейп чувствует, что он сам придёт к нему тогда, когда нужно. Он больше времени проводит с Форком, часто общается с ним наедине, спрашивает его про рисунки, просит истолковать мрачные картины. Форк охотно отвечает, и Северус даже не обращает внимания на его маленькую особенность, потому что она совершенно незаметна. Словарный запас парня богат, он разбирается в искусстве, пусть и смотрит на него через свою призму. Как и все творческие люди, впрочем. Форк заканчивает картину на мольберте, и это оказывается бурый медведь в хвойном лесу. Не совсем обычный, разумеется, со странными глазами и страшной пастью. Уникальность чувствуется в каждом мазке, это стоит признать. Снейп даже успевает забыть о вопросе, который терзает его больше недели, поэтому и ответ приходит на него в тот момент, когда Северус перестаёт ждать. — Да идите уже, тискайте тройняшек, я догоню, — машет рукой Северус, когда они подходят к дому друга. Тартар открывает дверь, и Гермиона с размаху несётся в медвежьи объятия лучшего друга. — Отец, — машет рукой Тартар, — захвати почту, будь любезен! Северус приветствует его в ответ и, остановившись возле почтового ящика, вынимает несколько конвертов. Сложив их удобнее, он невольно бросает взгляд на печатные буквы. Дыхание сбивается мгновением позже, Северус поражённо смотрит на имя адресата, а затем поднимает взгляд на стоящего в дверях Тартара. — Тебя зовут Джон Денвер?.. Северус старается держаться расслабленно, даже голос контролирует. Вот только с громко стучащим в груди сердцем совладать у него не получается. Тартар ухмыляется, опустив руки на пояс. — Ага, — посмеивается он. — Подходит? Снейп идёт к дому на ватных ногах и старается держать лицо. Последние события мелькают в голове яркими и сумасшедшими вспышками, вызывая непредвиденную тошноту. — Я привык звать тебя Тартаром. Байкер звонко хохочет, шлёпнув по животу ладонью и пропуская гостя в дом. — Так и продолжай, — кивает он. — Джон Денвер я только по документам. Даже матушка Тартаром меня зовёт, хотя я уверен, что за глаза продолжает величать Джонни. Северус понимает, что не слышит ни слова из того, что он говорит. Кровь от тревоги шумит в ушах так сильно, что начинается звон. Снейп сглатывает, рассматривая Тартара с пристальным вниманием, а в дом зайти не торопится. Ноги словно к крыльцу прирастают. — Чего стоишь-то, Отец? Заходи уже, я… — Тартар, могу задать вопрос? Парень хмурит брови, озадаченный поведением Отца. Он продолжает стоять одной ногой на крыльце, а другой в доме. — Конечно, Отец, — серьёзно произносит он. — Меня ты можешь спрашивать обо всем на свете. Северус сглатывает ком в горле. — Кто такая Марта Денвер? Тартар бледнеет на глазах секундой позже. Дыхание байкера сбивается, он выходит на крыльцо и закрывает за собой дверь. Испуганный и одновременно жёсткий взгляд парня вынуждает Северуса слегка отступить назад. — Откуда ты знаешь это имя? — не своим голосом спрашивает он. Северус на мгновение теряется от таких изменений Тартара, но быстро берет себя в руки. У всех людей есть секреты, это стоит признать. Однако тебе безразличны тайны чужих тебе людей, чего не скажешь о близких. Близких, которым ты хочешь помочь, потому что они слишком горды, чтобы попросить помощь самостоятельно. Северус это не понаслышке знает. — Я… увидел у Форка портреты, много портретов, — сбивчиво произносит он. — И там было имя этой девушки, — он сглатывает. — Я бы и не стал спрашивать, но фамилия… Северус замечает, что лицо Тартара приобретает сероватый оттенок. Уголки рта опускаются, брови байкер сводит на переносице, да только не от злости. Кажется, Северус непроизвольно ковыряет рану, которую несгибаемая гроза лондонского круга байкеров тщетно пытается скрыть. — Тартар… Северус бросает руки от бессилия вдоль тела. Он не хотел задеть его. Не хотел, видит Мерлин, не хотел. Северус пытается вспомнить, был ли он внимателен к чувствам других людей в волшебном мире, и понимает, что даже вспоминать нечего. — Прими мои извинения, — отрывисто произносит он, — это не моё дело. Байкер поднимает голову, и Северус замечает, какая боль плещется в глазах этого огромного парня. — Знаешь, Отец, — наконец начинает Тартар, — никому другому бы не рассказал, веришь нет, — сглатывает он. — Но ты можешь знать. Можешь, потому что я тебе доверяю. Сердце Северуса сжимается от этих слов, в глотке встаёт ком. Тартар молчит какое-то время, глядя Северусу в глаза, и набирает в лёгкие воздух. — Я не был единственным ребёнком в семье. Снейп тут же думает о том, что это понятно, ведь его брат по документам и по жизни Форк, но… — Я не про Дью, — словно понимает он его мысли. — У меня была младшая сестра. Слова набатом отзываются в груди. Была. У Тартара была младшая сестра. — И звали её Марта, — через силу произносит он. — А полное имя — Мартлет. Мартлет Денвер была лучиком солнца в вечно сером небе над Лондоном. Их с Тартаром разделяло всего два года, и эта разница казалась абсолютно несущественной. Пушистые каштановые волосы, широкая улыбка, совсем как у Тартара, и насыщенные зелёные глаза. Невысокая, совсем миниатюрная, но бойкая и жизнерадостная девчушка была неотъемлемой частью Тартара всю его сознательную жизнь. Мартлет любила животных всем сердцем, вечно в дом таскала грязных котов и бездомных собак, которых ещё не успели отловить и отправить в приют. В её комнате были две черепахи, четыре попугая, сизый голубь с чердака одного заброшенного дома, две канарейки, кролик, три хомячка, морская свинка и один облезлый старый кот, уши и хвост которого были отморожены одной суровой Лондонской зимой. Марта любила всех своих маленьких друзей, любила Тартара, любила Форка, любила Тако, свою лучшую подругу Васаби и матушку, но больше всего на свете она любила жизнь. Несправедливость заключалась в том, что сама жизнь юную Мартлет не любила. Едва Марта появилась на свет, Костлявая уже протянула к ней свои руки. Порок сердца — настоящая насмешка судьбы. Как эта чистая, светлая душа заслужила такой участи? Ответа не знал никто. Ни врачи, ни Тартар, ни Дью, ни ребята. Возможно, у Бога был свой ответ на этот вопрос, и он намеренно отправил на землю своего лучшего ангела на определённый срок. Истина была скрыта от глаз смертных, потому что у матушки Тартара и его самого не было времени спорить со Всевышним. Они лишь пытались отсрочить неизбежное. Вечные врачи, постоянная нехватка денег на обследования, отчаявшийся отец семейства, который струсил и оставил их, едва Мартлет стукнуло восемь лет. Насобирав не без помощи небезразличных людей и родителей Гермионы сумму на первое врачебное вмешательство на хирургическом столе, Мартлет в двенадцать лет переносит свою первую операцию. Она смеётся, когда показывает Васаби, Тако и Форку свой розовый шрам на светлой коже прямо посередине грудной клетки, и говорит им, что просто места в её сердце для любви ко всем становится слишком мало, вот врачи и делают так, чтобы его стало побольше. Форк был привязан к сестре сильнее остальных. Кажется, будто между ним и Мартой образуется невидимая, нерушимая связь в первую же встречу. Форк любил её так крепко и так сильно, что создавалось впечатление, будто даже смерти будет неподвластно эту связь разрушить. Врачи с этим не были согласны. Первая операция замедлила прогрессию болезни, но ненадолго. Предстояла следующая операция, и снова нужны были деньги. Спонсоров в этот раз было намного меньше, даже родители Гермионы не смогли покрыть и половины суммы, поэтому Тартар в свои четырнадцать выходит на первую работу. Он разгружает товарные машины, стрижёт лужайки по выходным, нанимается разнорабочим на стройку. Словом, берётся за любую тяжёлую работу, где закрывают глаза на возраст и хорошо платят. Тако устраивается на лето раздавать газеты по утрам, Гермиона пытается продавать лимонад и освежающие напитки. А что они ещё могли сделать в свои двенадцать? Все деньги ребята относят Тартару, а он передаёт их матушке до последнего фунта. Время идёт. Марте тринадцать, когда операцию переносят, потому что не хватает большой суммы. Тартар работает вдвое усерднее, почти не бывает дома, в пятнадцать устраивается помощником в автосервис, не забывая обо всех подработках. Ему приходится бросить школу, но матушку он заверяет, что всё наверстает, и это сейчас не так важно. Марте становится хуже, но она не показывает виду. Тако и Гермиона на тринадцатое лето получают возможность работать усерднее. Марта также улыбается, заботится о своих питомцах и тающей на глазах от тревоги матери, которая и сама едва умудряется совмещать три работы. Она готовит горячий ужин каждый день вечно работающему старшему брату и матушке, а сама находится под пристальным вниманием Форка и Гермионы. Дью замечает любые перемены в её состоянии и всё контролирует с наклонностями истинного перфекциониста, которые идут бесплатным бонусом к его собственному диагнозу. Через несколько месяцев после четырнадцатого дня рождения Марты необходимая сумма оказывается собрана. Назначают день операции, и за два дня до неё вся семья вместе с ребятами наконец садится вместе ужинать, потому что выдаётся долгожданный выходной после такого бешеного ритма. Марта смотрит на ребят за столом. На Тако, который травит байки, свою любимую подругу Гермиону, уставшего, но счастливого старшего брата, взволнованного, но собранного Дью и вечно суетящуюся матушку, которая пытается хоть как-то отблагодарить всех присутствующих за невероятную помощь. Марта сияет своей яркой улыбкой, но в глубине души чувствует неладное. Она знает, что будет после этой операции. Она чувствует, что не проснётся. Её дни на этой земле подходят к концу. Однако она продолжает сиять, потому что так нужно. Нужно не ей, а людям, которые её окружают. Тартар бьёт кулаками в стену приёмного покоя и орёт боль навзрыд, не в силах думать ни о чем другом. Тако прячет лицо в ладонях, сидя на полу. Гермиона тихо плачет, закрыв рот рукой. Форк в оцепенении и с детской беспомощностью в глазах смотрит на остальных, не понимая до конца, что происходит. В приёмной стоят подростки, которые в одночасье становятся взрослыми. Марта умирает в операционной через сорок три часа после того, как они все вместе ужинают за одним столом. Тартар винит себя, что работал слишком медленно, а получал слишком мало. Отдавая всё своё время заработку, он потерял последние месяцы, недели, дни, часы, минуты и секунды, которые мог провести рядом с Мартлет. Форк замыкается в себе, Тако срывается на своём отце… Обстоятельств у каждого из ребят было и без того немало, а смерть Марты становится последней каплей. Гермиона не знает, как помочь им всем. Банда распадается, Гермионе предстоит вот-вот вернуться обратно в Хогвартс, и она боится. Она ужас как боится, что следующим летом ей будет не к кому возвращаться. Смерть беспощадна. Она забирает с собой одну душу, оставляя на земле людей, которые со временем готовы отдавать в её костлявые руки свои собственные. Больше всего Гермиона боится за Тартара. Если он опустит руки, если сдастся, то это запустит необратимый механизм. Без него не справится Форк, не выдержит слабое сердце матушки, не вынесет всего в своей жизни Тако. Боль должна куда-то выйти, ей нужно вырваться, иначе она взорвётся внутри и погубит всё живое. Гермиона предлагает Тартару не бросать любимое дело, а выплеснуть в него всю свою скорбь. Тартар прислушивается к ней, потому что Васаби для него — точка опоры. Не просто подруга, а верный друг, который не оставляет его в тяжёлый период. Если бы Гермиона могла, она бы не поехала в Хогвартс и осталась с ним, но это совершенно исключено. В августе они начинают собирать байк из подержанных деталей, которые по доброте душевной задаром отдаёт им владелец сервиса, в котором работает Тартар. Вернувшись на Рождество домой, Гермиона видит первую версию байка Тартара. Он даёт ему имя. Ласточка. И Гермиону душат слёзы. Потому что говорящее имя Мартлет именно это и означает. Северус чувствует, как невидимые щипцы сдавливают грудную клетку. — Почему… Почему Форк рисует её портреты по сей день?.. Тартар давит большими пальцами себе на закрытые веки, стараясь взять себя в руки. Много лет прошло, но боль — паршивая штука. Никогда не знаешь, с какой силой она исподтишка ударит тебя в солнечное сплетение, когда ты этого совсем не ожидаешь. — Наверное, он просто любил её сильнее, чем я, — невесело отзывается Тартар. — Даже спустя все эти годы он думает о ней ежедневно, а я вспоминаю только в тот день, когда её не стало. Северус не знает, что ещё сказать, и нужно ли что-либо в такие моменты говорить, поэтому он делает то, что должен. Он раскрывает руки и крепко обнимает Тартара, похлопав его по плечу. Байкер судорожно вздыхает и, пару раз хлопнув в ответ, выпускает из объятий. Это оказывается куда ценнее слов. — Ладно, пойдём в дом, — старается улыбнуться он. — Не дай им понять, что ты теперь в курсе, договорились? Не нужна в доме эта неловкость. Мартлет нет среди живых, но она вот здесь, — указывает он пальцем себе в грудь. — И она всегда будет здесь. Я отпустил её, потому что так нужно. Не думаю, что она была бы рада, если бы узнала, что мы по-прежнему живём прошлым. Северус поражается, как точно Тартар говорит простым языком такие сложные вещи. Он же прав. Мерлин, он так сильно прав. Северус никогда бы не подумал, что будет согласен со словами двадцатишестилетнего парня. Мне нужны были эти слова двадцать лет назад. Но лучше услышать их сейчас, чем не услышать вовсе. Они входят в дом с улыбками, как и договариваются. Гермиона возится с тройняшками, развалившись на ковре в гостиной, Эрнестина бродит волком неподалёку от неё, но не шипит, просто наблюдает. Тако колдует с пиццей на кухне, отхлёбывая безалкогольное пиво. Тартар присоединяется к Гермионе, а Северус проходит в дальнюю часть дома и стучит в дверь угловой спальни дважды. Услышав голос по ту сторону, Северус открывает дверь. — Здравствуй, Форк. Чем занимаешься?.. Парень поднимает голову, плавным движением убрав волосы за спину, и расправляет костлявые плечи, поднимая вверх альбомный лист. Очередной портрет Мартлет смотрит на Северуса с белой бумаги в самую душу. Только вот выражение лица у неё рассерженное. — Прекрасно. Форк улыбается и кладёт лист на пол, продолжая прорисовывать детали. Снейп в глубине души радуется. Парень сам даёт ему возможность задать вопрос. Теперь он может это сделать. Северус присаживается рядом с ним на корточки, чтобы быть на одном уровне. — Я хочу кое о чем спросить тебя, Форк. Парень несколько раз кивает, не поднимая головы. — Да, спрашивай, Отец. Северус перебирает пальцами. — Почему ты по-прежнему рисуешь Марту? Форк поднимает голову, снова придавая лицу это отрешённое, расслабленное выражение. Они не заговаривают с ним о Мартлет с того дня, как Северус впервые видит папку с его рисунками. — Тартар тебе не говорил. — Сказал. Двух секунд не проходит, как в глазах парня наконец вновь загорается эта детская, приятная наивность. Он выглядит так, словно наконец наступает утро Рождества, и можно открывать коробки с подарками. В его случае, можно говорить о том, что было под запретом. — Она меня понимает и сильно любит, — наконец произносит он. — А я понимаю её ещё сильнее и ещё сильнее люблю. Северус старается прощупывать почву, он не совсем понимает, осознает ли в полной мере Форк, что значит, когда человека уже давно нет в живых. Он говорит о Мартлет в настоящем времени, и это озадачивает Северуса. — Форк, ты знаешь, что такое смерть? — Ага, — тут же кивает он. — Марта мне рассказала. Холодные мурашки бегут по затылку Северуса. — И что же это такое? Форк нервно перебирает пальцами и снова отвлекается от портрета. — Когда человек устаёт жить, у него не остаётся сил, и он решает лечь спать и больше не просыпаться. Северус старается держать лицо, но получается у него плохо. Четырнадцатилетняя Марта Денвер рассказывает Дью простыми словами лучше взрослых о том, что такое смерть. Это так поражает Северуса, что он не сразу находит, что ответить. — Значит, ты понимаешь, что произошло с Мартой? — Ага, — соглашается он. — Она сказала мне, что очень-очень устала. И ей давно пора ложиться спать, — он недолго молчит. — Я спросил, могу ли я уснуть с ней, но она сказала, что мне ещё рано, — Форк нервно теребит пальцы. — Она обещала, что будет навещать меня в моих снах, и сдержала слово. Очередная волна мурашек прокатывается по спине. — Она почти каждую ночь приходит, из-за этого я сплю плохо, — продолжает он плавным голосом. — Знаешь, Отец, я ведь всегда хорошо её понимал, а сейчас у меня не выходит. Она приходит ко мне и часто злится, потому что пытается сказать мне что-то на языке, которого я не знаю. И мне от этого очень плохо. Форк ещё какое-то время смотрит на Северуса, а затем снова уходит куда-то в себя и продолжает рисовать. Северус судорожно вздыхает и отводит взгляд в сторону, поднимаясь на ноги. Может, Дью и не понимает, что всё это значит, а вот для Северуса теперь всё встаёт на свои места. Он наконец видит три совершенно разных исхода скорби всех ребят банды. Тако забывает плохое, потому что новые хорошие воспоминания затмевают печальные. Тартар переболел эту скорбь, превратил её в светлую печаль и старается жить дальше. А вот Форк… Форк не смог переболеть и не смог забыть, поэтому он мучается все эти годы. Мартлет злится в его подсознании по простой и понятной причине. Она злится, что он так и не смог её отпустить. Северус вдруг замирает и задаётся вопросом. Как пережила это событие Гермиона? Судя по рассказу Тартара, она только помогала другим. Глупая гриффиндорская душа, которая вечно спасает других и машет на себя рукой. Кто-нибудь вообще поинтересовался из них, как всё это пережила она? Мартлет была её близкой подругой в мире магглов. Саму смерть Гермиона не видела, ощутила на себе лишь её последствия. В противном случае, встречи с фестралами в мире волшебном были бы неизбежны. Северус отрешённо просит Форка быть готовым выйти к ужину, а сам выходит из комнаты, плотно закрыв за собой дверь, и целенаправленно идёт в гостиную. По пути ему встречается Тартар, который входит в дом с заднего двора. — Я рассказал Васаби, что ты в курсе, Отец. Северус останавливается. — Поговори с ней, — указывает он себе за спину на дверь. — Она там. Тартар коротко кивает и идёт в гостиную, где Тако уже во всю глотку орёт над футбольным матчем, разложив каждому в тарелку по несколько кусков горячей пиццы. Северус не слышит запаха горячего ужина, не замечает голосов ребят, он быстрым шагом идёт в сторону двери, ведущей на задний двор. Гермиона стоит у края бортика, скрестив на груди руки. Солнце давно зашло, двор освещается только лампочками, горящими по периметру бассейна. Она слышит его шаги, поэтому тут же оборачивается. Северус медленно подходит к ней, останавливаясь напротив. Гермиона приподнимает вверх голову, и Северус видит, какой скорбью горят её прекрасные глаза. Разумеется. Разумеется, черт возьми! Глупая, глупая девчонка! Вечно спасает, а с собой не считается! Он бы с превеликим удовольствием сказал ей всё это вслух, если бы по-прежнему был тем самым человеком с портрета «Апреля 2002». Однако сейчас… Мерлин, да что же со мной такое? Я хочу оградить её от этого, хочу дать ей то, что нужно. Позволить выплакаться, выплеснуть смердящую, застоявшуюся в груди скорбь, обнять её, прижать к себе, крепко сжав в кольце рук. Если бы она мне это позволила. Если бы позволила. — Гермиона, — негромко произносит он, глядя ей в глаза, — мне очень жаль. Кто бы мог подумать, что это — всё, что ей нужно было услышать. Мерлин, только эти слова. Дамба разрушается, и в глазах Гермионы появляется солёная дымка. Слёзы падают на светлые щеки, и она несколько раз кивает, потому что ком в горле мешает сказать даже слово. Северус подходит к ней ближе, и она синхронно с ним делает два мелких шага вперёд на негнущихся ногах. Руки сами тянутся к ней, Северусу так хочется снова прочувствовать прикосновение к ней, что на другие мысли не остаётся сил. Он обхватывает её лицо ладонями и тянет к себе, прикасаясь губами к светлому лбу. И в это прикосновение он вкладывает всю приобретённую в этом мире нежность. Гермиона закрывает глаза, обхватив пальцами его запястья. Поддержка Северуса окутывает её с головы до ног, и она растворяется в этом моменте, судорожно выдохнув. Тугой узел тяжёлых воспоминаний начинает медленно развязываться, и боль в солнечном сплетении наконец перестаёт пульсировать.