Любовь, что прошла сквозь невзгоды

      Такие долгие объятья, путь к которым пролёг через тысячи километров, десятки нервных клеток и несколько тысяч долларов. Объятья для двоих, которые так и не сходили в злосчастную пятницу на свидание, посколько были слегка заняты спасением всего живого в родном Хоукинсе... Вокруг догорают куски ткани, невыносимо воняет гарью, пока на одно из отделений тюрем в СССР на севере спускается ночь, темнотой поглощая дорогу, колючую проволоку на стенах и в принципе всё кругом. Уже зажглись фонари.       Джойс безмолвно стоит, а по глазам бегут слезы. Эмоции всё же одержали победу сегодняшним вечером. По телу разливается тепло, а внутри вновь загорается огонёк с надписью "жажда жизни", потому что перед ней стоит любовь в самом прекрасном и желанном её воплощении. Пусть схуднувшая, избитая и израненная, чутка небрежная и в странной одежде, но такая чувственная и проникновенная, что один лишь взгляд уже говорит обо всех чувствах сразу. Ласковое "Джойс", и удар пронзает сердце. Оно дождалось, и сейчас готово отдаться в руки этому человеку, затем отвезти его куда подальше, да так, чтобы ни за что в жизни не нашли, и потом обнимать долго-долго, уткнувшись носом в шею и вдыхая запах парфюма, который Хоппер так любил наносить, служа в полиции. Все эти романтические посиделки на ступеньках полицейского участка или школы и беготня по архивам и домам разных людей во имя спасения мира опостылело им обоим, но единственной мечтой и надеждой, что согревала душу в холодной России, были именно эти уютные моменты, которые вспоминать хотелось, в отличие от тех, что лучше бы вырезать из памяти насовсем. Одна из таких вот напоминалочек, где Джойс, силясь повернуть оба ключа, смотрит на окрашенное кровью в некоторых местах лицо, по которому прилетела пара нехилых ударов от не слишком доброжелательного бандита с пушкой в кармане, и в глаза Джима, полные слёз. Молчаливый кивок и последний, как казалось тогда, взгляд. Щелчок. Ослепительная вспышка, взрыв, слёзы, капающие на металлический пол лаборатории тире центра управления какой-то адской машиной. Вскрик. От боли, от страха, от осознания того, что её любовь, обретённая совсем недавно, растворилась в воздухе, разлетевшись на тысячи мелких кусочков, перетершихся в пыль. Это ранит. Настолько глубоко я что заставляет собрать вещи и сбежать подальше, на другой конец страны, главное, чтобы не прикоснуться к этому ужасу. Чтобы не видеть каждый день значок шерифа на другом полицейском и не грустить, идя на работу мимо двери главного управления, в котором раньше Хоппер наводил свои порядки и вёл дела. Чтобы ловить только маленький триггер от гавайских красных рубашек, которые в Калифорнии в антураж вписываются даже лучше, чем в картину Хоукинса, который напрямую ассоциируется с осенними деньками. Листья, падающие с деревьев, улицы, окрасивщиеся благодаря природе в оранжевый, бордовый, коричневый цвета, аромат пирога из тыквы и дети, вырезающие на этих самых тыквах мордашки, чтобы выставить в качестве декораций на Хэллоуин... Эх, Джойс порой скучала по той атмосфере, что витала порой в воздухе их маленького городка. Индиана была другой, домашней, родной. Калифорния стала свежим стартом, чистым листом, с которого начинают все, кому лень и не очень лень. Этот штат был полон солнца, газонов и мороженого, которое в жару продавали везде: даже из киосков с газетами можно было достать лакомство, заплатив полтора доллара. И всё же, здесь не хватало людей. Не в том плане, что их не было, нет, совсем наоборот, вот кого-кого, а людей было предостаточно. Другое дело в том, что все они были незнакомыми. Не было Карен, которую Джойс знала больше двух десятков лет. Не было друзей Уилла, не было Майка, в подвале которого частенько зависал её сын. В её доме теперь жила Эл, которая считала Хоппера отцом, тяжело перенесшая утрату, как им всем казалось. Для неё это вновь был шок: потребовалось паковать вещи, а ведь лишь недавно она зажила, как и полагается подростку, стандартной жизнью без страха быть угнетённой, с отцом, близкими людьми рядом, надёжными друзьями и первой любовью. Она устала прятаться, хоть и делала это так долго... И вот снова её мир разделился на "до" и "после", словно превратившись в повторяющийся кошмар.       Жажда жизни, прямо как у Ремарка, вновь зародилась глубоко в сердечке. Для этого хватило нескольких моментов, пока Джим стоял, прижал женщину крепко к своей груди, будто боялся снова потерять её на год. Здесь, на Камчатке, ему были не рады. Изначально не рады, по умолчанию. Взгляды, пропитанные ненавистью, сложная работа, климат, отличающийся на все сто восемьдесят градусов от того, к которому мужчина успел привыкнуть... От всего этого, собранного в кучу, хотелось плакать. Целый букет болячек появился у бывшего полицейского во время пребывания в русской колонии, где его понимало от силы человек десять, если включать тех, что допрашивали его с пристрастием, окатывая водой и нанося удары, от которых тошнило совсем не метафорически. Эта встреча в тусклом свете мигающих фонарей стала настоящей сказкой, оазисом среди бескрайней пустыни жестокости, в которую попал Хоппер.       За несколько минут до этого между заключёнными и неведомым существом не от мира сего разразилась настоящая битва. На эту потеху смотрели охранники, не переставая смеяться. Всё это перестало быть шуткой как только на арену вошло реальное трехметровое чудище без лица и с серой кожей, покрытой то ли слизью, то ли мерзкой липкой субстанцией, что струилась отовсюду, но в особенности из пасти этой твари, которую та с завидной регулярностью показывала, обнажая ряды желтоватых зубов и издавая чавкающие звуки вперемешку с истошными воплями, от которых уже хотелось забиться в уголок и ждать, пока эта зверюга угомонится и насытится чужой плотью. Уродские лапы с длинными когтями вселяли страх, а людей, на которых капала слюна из пасти нависшего над ними демогоргона, можно было назвать обречённым ещё в ту минуту, когда из двери появилось это чудище, против которого были почти бесполезны и ружья, и биты, и даже топоры, наносившие лишь несерьёзный вред. Однако те единственные, кто сумел в этой схватке с демоном выжить, оказались настоящим вражеским союзом: американец, которому помог надзиратель русский, за что сам загремел в камеру. Картина, конечно, немного удручающая: с десяток тел, раскиданных по небольшой бетонной площадке, что обнесена забором, проволокой и имеет один лишь вход; стоящие спиной друг к другу два человека, даже не называвшие себя приятелями и чёртова зажигалка, которая в самый ответственный момент отказалась выдавать хоть пару искр для того, чтобы зажечь спасительный факел, сделанный из подручных средств... Существо, которое не собиралось ждать чуда со стороны закончившегося в зажигалке топлива, уже устремилось к Антонову и Хопперу, отчаянно пытающимся спасти свои задницы от преждевременной смерти. Искра, буря, крики твари, отражающие боль, крики Джима, напористо идущего с горящим факелом наперевес, и звёзды, что смотрят с неба, пропитанного чернотой.