Пятьдесят оттенков красного

      Хуа Чэн еле дышит. Когда несколько лет назад в Игорном Доме он сидел на троне за красным пологом и ждал гэгэ, то и думать не мог, что спустя какое-то время гэгэ будет сидеть между его ног, откидываясь спиной на грудь и пробегая рукой по его колену. — Ваше Высочество, — Хуа Чэн говорит спокойно, старается, будто не горит огнём, словно его кожа не стала горячей от прикосновений с Се Лянем, а по виску не течёт первая капля пота: в помещении жарко, на троне тесно, а Се Лянь тёплый, Се Лянь между его ног, и это уже заставляет задохнуться.       К слову, это была идея гэгэ. — Сань Лан, давай пойдём в Игорный Дом сегодня ночью, как тебе идея? — Если того желает гэгэ. Я попрошу поставить за пологом второй трон. — О, не стоит, я хочу сидеть с тобой на одном. Мы уместимся.       Уместились.       Хуа Чэн словно телохранитель Се Ляня, обнимающий его ногами, руками, всем телом и душой. Гэгэ такой маленький, его крохотный пучок утыкается в кадык, он свёл колени вместе, чтобы Хуа Чэну не пришлось раздвигать ноги слишком широко, так, как они делали это в спальне. Им была знакома эта поза, только обычно они были раздеты, сидели на мягкой кровати, пока Се Лянь комкал простыни, а Хуа Чэн прикусывал его кожу на шее, давно уже не белоснежной — полной старых и новых засосов-бутонов, скрытых от публики Жое, предназначенных только для супруга; они не молчали, а называли друг друга разными именами, будто молились Богам, говорили с придыханием, со срывом на стон, укус, мычание и всхлип, а ладони сплетались пальцами, вели по телу верх-вниз, верх-вниз, к румянцу на груди, к подтянутым мышцам живота, к трясущемуся горлу, к мягкой фарфоровой коже бёдер, скользкой от цветочного масла, что дрожащими каплями стекало по ногам вниз к поджатым в истоме пальцам на громком «Сань Лан!..».       Но сейчас они в привычных одеждах, и хотя их никто не видит чётко, они не позволяют перейти за рамки, наблюдают за глупцами, решившимися на сделку с Князем Демонов. Все смотрят на полог, но даже не подозревают, что Владыка сидит не один, Владыка сидит вместе со своим супругом, Владыка сидит вместе со своим супругом между колен.       Хуа Чэну хочется смеяться. Чем больше они проводили времени друг с другом, тем смелее становился Се Лянь. Тянулся за поцелуем по утрам и оставлял маленькие укусы на ключицах. Хуа Чэн так гордился своим гэгэ, его инициативой, его скрытым восемьсот лет пылом, что, гуляя в одиночестве по Призрачному Городу, открывал внутреннюю рубашку шире, чтобы все видели, все восхитились, все знали: Се Лянь им владеет. Он разрешает Богу оставлять на коже следы, потому что каждое касание — благословение.       Се Лянь сидит между его ног, и Хуа Чэн чувствует себя благословлённым. Гэгэ доверяет ему, открывает с ним ту часть души, которая заперта на ключ для всех остальных. Рядом с ним он не боится отойти от образа Бога и оказаться человеком, но ошибается в этом: в плену похоти Се Лянь становится ещё более Святым, в Тьме он так и горит счастливой звездой.       Хуа Чэн дрожит. Он сдерживается, не целует макушку Се Ляня — нежно, не касается его руками — страстно, не шепчет — хотя так хочется испытать мужа на стойкость, сможет ли он от одного голоса… — Сань Лан, тебе что-то не нравится?       Смешок.       Хуа Чэн обожает его любым. И когда он благоговейно читает Дао де Цзин, и когда обучает его строго каллиграфии, и когда покорно поднимает голову, чтобы под подбородком оставили поцелуй, и когда устало утыкается носом в шею, и когда беззаботно смеётся, и когда неуклюже разбивает чашку, и когда добрыми глазами смотрит. В каждой личности, в каждом состоянии — Се Лянь. Но когда гэгэ заигрывает с ним, смеётся непринуждённо легко, напоминая о статусе принца, ухмыляется, прикрывая глаза, когда сражается с демонами со спокойствием во взгляде, улыбкой на губах и холодным мечом в руках, когда поправляет Жое и довольствуется собой спустя столько времени, Хуа Чэн не просто влюблённо умиляется, а невольно падает на колени в восхищении. Его Бог вспоминает, что сильнее никого нет.       И, как самый главный поклонник, Хуа Чэн бесстыдно дрожит, когда Се Лянь сидит между его колен и гладит его ногу, словно успокаивая кота. Наверняка он улыбается. По голосу слышно. — Ваше Высочество, как мне может это не нравиться?       Если честно, они могли бы сидеть спокойно в таком же положении. Если бы Се Лянь не смеялся. Если бы с самого начала это не было очевидной провокацией. Они могли бы вместе выслушивать ставки и передавать сообщения демонице, которая стояла совсем рядом, не оборачивалась только потому, что уверена: Владыка ей отрежет язык.       Не потому, что они с Се Лянем стыдились своих желаний. О нет, Хуа Чэн всегда считал, что то, чем они занимаются с Се Лянем, не грязная, не пошлая, не простая человеческая потребность. Это высшее выражение любви и поклонения Богу. Когда Хуа Чэн брал его, целовал его, скользил подушечками пальцев по его рукам, когда Се Лянь стонал прямо в рот, закидывая голову назад, когда выгибался со слезами в уголках глаз, когда волосы липли к коже, когда они сталкивались лбами, целовали в щёки, в подбородок, шею, ключицы, шею, висок, нос, губы, в первый, второй, третий раз… Они не сплетались телами, они сплетались душами.       Се Лянь тоже понял это, с первого раза, когда, еле отдышавшись, лёжа на его груди, потянулся вверх и попросил сделать это ещё раз. Пока сил не останется. Пока он не попросит пощады.       Пошады он так и не попросил, а заснул на плече.       Секс для Хуа Чэна не был человеческим желанием, если в нём и осталось хоть что-то от человека, кроме любви. Секс для Хуа Чэна был молитвой.       Он становился на колени, складывал руки вместе, палец к пальцу, прижимая со всей силы друг к другу, подносил ладони ко лбу, прикрывая глаза от блаженства, и опускался, медленно, расслабленно, шептал губами «Ваше Высочество», облизывая их от трепета, волосы обрамляли его лицо, касались пола, он дышал тяжело, произнося молитву за молитвой, просьбу за просьбой, перед картиной Бога, улыбавшегося, сиявшего в красках жёлтого и красного, снизошедшего с небес ради удовлетворения молитвы никчёмного верующего, что стёр колени в бесконечном молении. И когда Бог касается его, заставляя поднять голову, встретиться взглядом, Хуа Чэн приближается к Раю, чувствует, как внутренний дикий зверь сладко воет от счастья.       Они не занимались сексом, они занимались любовью.       В целом, Хуа Чэн только бы довольно улыбнулся, если бы их увидели в таком свете. Они показали бы всем трём мирам, чем порок отличается от чувства. Все бы завидовали, смотря на то, как они сводят брови от удовольствия, как Хуа Чэн проводит рукой по его ногам от бедра до щиколотки — они совершенны со своими шрамами — и обратно, как Се Лянь не может выговорить его имя полностью, потому что эмоции не позволяют, дыхания не хватает, и каждый раз «Сань…» заканчивается его стоном: тихим — поцеловать нежно в щиколотку, громким — оставить укус на шее, почувствовать вибрацию стона губами, неожиданным — потянуть мягко за волосы, чтобы не было больно, долгим — провести рукой от ключиц до таза, втирая масло в тонкую кожу. Как бы они перевернули все три мира изображением того, от чего все отмахивались. Но только Хуа Чэн никогда бы не позволил никому видеть их такими. Он слишком ревнив. Люди, демоны и Боги всё равно останутся глупыми. А ещё, самое главное — ни Хуа Чэн, ни Се Лянь никому не позволяли заглянуть в свой храм, потому что их молитвы были слишком священны, чтобы их слышал кто-то другой.       И Се Ляню бы не понравилось.       А мнение Его Высочества важнее всего.       Их любовь — маленький секрет, сакральнее любых подношений, запертый в шкатулке с позолотой.       Но что Се Ляню нравится всегда, Хуа Чэн млеет от этого — смущать своего супруга.       За время их увлечения друг другом кости кинуло десять дураков, они по очереди кивали в знак согласия на самые глупые ставки, честно говоря, даже не слышали их, честно говоря, даже не кивали — демоница сама решала, кого казнить, а кого — помиловать. А они сидели молча. Се Лянь улыбался, точно. А Хуа Чэн боялся шелохнуться. Одно неверное движение — и им обоим станет только хуже.       Се Лянь сидит с прямой осанкой, дышит ровно, потому что его не трогают, если Хуа Чэн коснётся его, даже ладони, у него моментально собьётся дыхание, вместо выдоха — тихое, на кончике языка, словно быстрый поцелуй, возмущённое, восхищённое — «Сань Лан». — Если Сань Лану всё нравится, так пусть он перестанет дрожать. — Ваше Высочество, когда Вы рядом, я всегда в трепете.       Се Лянь вздыхает, останавливается пальцами на колене и сжимает кожу, не так сильно, как делал бы это в постели, мягко, играючи, но Хуа Чэн давится вдохом. Се Лянь между его колен, неимоверно близко, ласкает, ухмыляется, чувствует себя властелином, повелевающим им.       Он действительно Император для бессильного Князя Демонов. — Гэгэ, — предостерегает Хуа Чэн. Любое касание сейчас опасно, словно новая ветка в костре. Им жарко в Игорном Доме, под взглядами сотен демонов, в одежде, в близости, в громком дыхании, за тёплым отблеском красного полога, — если ты хотел заняться со мною любовью, то мы могли бы отлично провести время в Доме Блаженства, как тебе идея? — Сань Лан, — в спокойном голосе ни капли смущения. До чего демон довёл своего Бога, — я хочу смотреть на игру. — Гэгэ, а ты смотришь на игру? — Хуа Чэн позволяет себе склониться над его ухом, коснуться губами краешка и закрыть глаза от удовольствия, наконец-то услышав, как абсолютно ровное дыхание сбивается. — Конечно, — Се Лянь на секунду теряется, и Хуа Чэн улыбается, застав его врасплох, — прошлый мужчина был художником и хотел найти вечное вдохновение, проиграл и потерял две руки. — Гэгэ так легко об этом говорить? — Се Лянь не любил обсуждать смерть и кровопролитие ни в каком ключе. — Я считаю, что всего нужно добиться самим. Те, кто приходят сюда, знают, на что они идут, сами устанавливают цену проигрыша. Они, к сожалению, неисправимы. И пока это не касается других невинных людей, я не буду их переубеждать, это бесполезно. — Мой Бог мудр, — улыбается Хуа Чэн. — Но ты всегда можешь прервать игру, ты же знаешь.       Хотя Хуа Чэн и был Градоначальником, но к словам Се Ляня демоны относились ещё серьёзнее, потому что всё же не были такими глупыми и видели, как на него смотрел их Владыка. — Я помню, Сань Лан. Ужасно, что люди добиваются успеха таким способом, но не мне их судить. И если и искоренять эту привычку — сделку с демоном ради блага — то её нужно исправлять не истреблением неверных, а перевоспитанием нового поколения.       Хуа Чэн так любил его ум, так любил, когда он говорил, так любил все его слова, восхищался, как маленький мальчик, с благоговением следующий урокам учителя. И ненавидел то, каким трудом Се Лянь заработал эти знания — восемьюстами годами одиночества и двумя неудачными вознесениями. Но оттого Хуа Чэну было приятнее ухаживать за своим Богом, залечивая его раны, успокаивая, восхваляя, зная, что сейчас: в его объятиях, в его руках, под его взглядом, в его доме, в его постели, в его городе, в их мире — ему хорошо. Се Ляню наконец-то хорошо. И он может выговориться обо всех своих неудачах и наблюдениях самому преданному верующему в разговоре перед сном, во время прогулки, утром за завтраком, до просмотра театральной постановки, после исполнения молитвы последователя, и его выслушают. Наконец-то выслушают. — Гэгэ, я… — Я знаю.       Се Лянь останавливает его не потому, что хочет перебить. Хуа Чэн знает, гэгэ смущается румянцем до центра груди, улыбается, когда ему признаётся в любви собственный супруг. Сейчас одно неверное слово — и они не сдержатся: Хуа Чэн прикусит край заалевшего ушка и обнимет крепче, Се Лянь повернётся и поцелует его. Они словно ходят по тросу, в любой момент готовые упасть в бездну.       И Хуа Чэн покорно отодвигается, смеясь в очередной раз: его муж лучший на свете.       Вокруг шум, демоны подвигаются рядами к столу, слышны крики и ругательства, Хуа Чэн не обращает внимания на хаос в собственном городе, когда между его колен сидит главное сокровище во всём мире.       Се Лянь расслабляет руки и возвращает их на свои колени, сидит, как молодой принц, вышедший из дворца впервые в людской порочный мир. Он отодвинулся головой от груди Хуа Чэна, заинтересованный происходящим. Но Князь Демонов смотрит только на спутанные волосы перед собой, крохотный пучок и белую ленту с прямыми концами. Поцеловать хочется, чтобы смутить, но он не хочет мешать мужу наслаждаться представлением, как бы сильно ни было желание. Он успеет заставить его краснеть от поцелуев и слов перед сном.       Они спрятались за пологом до того, как появились первые демоны в зале. И это забавляло Хуа Чэна. О чём думают его подопечные сейчас? Что он сидит, как всегда, закинув ногу на ногу, покручивая косичку на пальце. А он даже не главный на этом троне, он затемнён, он тень в свете нового Императора — самого справедливого из всех существующих. И самого бесстыдного, как это ни странно. Се Лянь не боится пользоваться тем, что имеет контроль над Хуа Чэном, играет с ним, как с лисицей, но как же ему это нравится — быть питомцем Бога.       Се Лянь слегка поворачивает голову, вслушиваясь в гомон демонов. Хуа Чэн в сотый, нет, в тысячный раз за ночь — улыбается, наблюдая за супругом. Про себя в миллионный раз признаётся ему в любви. — Сань Лан.       Далеко не тот тон, который любит Хуа Чэн. Се Лянь обратился к нему с напряжением, будто пора доставать мечи из ножен. — Гэгэ, — он выпрямляется и забывает об умилении. — Вслушайся.       Хуа Чэн и забыл, что они в Игорном Доме, где дураки делают ставки.       Он не может разглядеть пришедшего, но отчётливо слышит его в окунувшемся в тишину зале. — Я хочу стать самым успешным и богатым рыбаком на берегу. Если я проиграю — умрёт моя жена.       Се Лянь неожиданно хватает за руку Хуа Чэна, остерегаясь интимных касаний весь вечер, но трогает его не потому, что хочет продолжения, а потому, что так просит: это нужно остановить.       Хуа Чэну не нужно слов, чтобы его понять. — Ставка не принимается, — говорит он демонице, которая вздрагивает от его голоса, потому что привыкла к тому, что сегодня Градоначальник к ней не обращается.       Она кивает и повторяет слова громче. Демоны начинают удивлённо вздыхать, радуясь реакции любимого Князя. — Он впервые не согласился на ставку сегодня! — Что ему так не понравилось?! — Я думаю, я знаю, — голос наглеца, пришедшего на игру, звучит отвратительно мерзко от довольной улыбки, — Я нажал на уязвимое место Владыки.       Хуа Чэн шипит.       Сначала он думал оставить дурака в живых и просто отпустить с игры, но сейчас он уверен: его нужно убить за слишком длинный язык.       Всё, что касается его с Се Лянем, священно. Люди могут говорить о них что хотят между собой, но им в лицо: о нет, у Князя Демонов вовсе нет терпения. — Гэгэ, я разберусь с ним, — говорит на ухо Хуа Чэн, ненавидящий возникшего из ниоткуда дурака ещё больше, потому что должен прервать сладкий момент ради борьбы. — Сань Лан, — Се Лянь сжимает его ладонь крепче, поглаживая костяшки будто устало, — не стоит. Давай я.       И он встаёт, подправляя и разглаживая складки на верхних одеждах. Между ног становится непривычно холодно, и Хуа Чэн разочарованно вздыхает. Се Лянь оборачивается на него и впервые за несколько часов даёт увидеть своё лицо — спокойное, удовлетворённое, радостное, но — Хуа Чэн нагло скалится — в глазах таится разочарование, такое же, как у него самого. — Я вернусь, не беспокойся, — Се Лянь улыбается и делает глубокий вдох. Хуа Чэн знает все тона его вдоха: и смущённый, когда касаются его груди, и подавленный, когда руки ведут узоры на внутренней стороне бедра, и быстрый, когда перед ним опускаются на колени и прижимают к стене — когда начинается молитва. Но этот вдох заставляет Хуа Чэна улыбнуться. Это вдох перед боем, перед тем, как Се Лянь напомнит о своём статусе самого сильного Бога трёх миров.              Се Лянь ухмыляется с закрытыми глазами, поворачивается к залу и отодвигает полог, чтобы представить себя публике. — Не угадали, это моё уязвимое место.       Хуа Чэн расслабляется. Ему так нравится наблюдать за тем, как его супруг — его Бог — властвует. Это лучше любой постановки и любой игры в кости. Это — самая прекрасная картина.       Демоны вскрикнули от неожиданности, увидев любимого дядюшку. Демоницы завизжали от радости, а безголовые пробросали свои головы вверх от радости, кто-то хрюкнул, кто-то загавкал, словно начался праздник. — Я считаю, что так нельзя обращаться со своими возлюбленными, — Святой Бог, Се Лянь говорит спокойно, высоким тоном, и Хуа Чэн знает, что это — признаки его уверенности в себе. Он довольствуется своим положением. Своей любовью. Он знает, что выиграет в этом бою. — Она мне не возлюбленная, — кажется, Хуа Чэн слышит плевок, он хочет убить этого дурака как можно скорее, но даёт Се Ляню возможность насладиться этим самим. Желание Бога важнее. — И? — Се Лянь — это слышно! — улыбается, практически смеётся, его Бог смеётся, зная своё достоинство. — Она заслуживает смерти за то, что не нравится тебе? — Я… — Я не договорил.       Хуа Чэн хочет упасть на колени перед ним прямо сейчас. — Я не договорил, — повторяет Се Лянь, будто знает, что этой фразой способен заставить своего супруга молиться на него прямо сейчас, трепетать от восхищения, до подрагивания губ. — Даже если у вас с женой плохие отношения, это не значит, что она достойна смерти. — Тебе легко говорить, твой муж и слова не скажет против тебя.       «И будет счастлив служить Его Высочеству,» — хочет дополнить Хуа Чэн, но поджимает губы, чтобы успокоить гнев. Се Лянь теперь достаточно хорошо знает своего супруга и позовёт его, когда почувствует себя бессильным.       Но пока он стоит так же гордо, Хуа Чэн так и видит, если снять одежды, можно будет провести кончиком пальца по острым, как лезвие меча, лопаткам, сначала по левой, потом по правой, а потом между, откинув волосы вперёд, и услышать судорожный вдох — ещё один прекрасный тон голоса Се Ляня, который известен только супругу. — Я думаю, Сань Лан не против этого, — Се Лянь любит называть его таким именем при людях, ласково, с улыбкой, с любовью, с придыханием. — Если ты и ссоришься со своей женой, ненавидишь её, если она доставляет тебе неудобства, это не значит, что её жизнь никчёмна.       «Это твоя жизнь никчёмна,» — хочет добавить Хуа Чэн, но вместо этого улыбается и смеётся, ослеплённый светом Божества. — Слушай, к чему ты вообще придираешься? Какое значение для тебя имеет моя жена? — хриплым голосом заявляет недоумок. — Хотя мой супруг и позволяет людям выбирать свою жизнь в качестве ставки, но я никогда не позволю выбирать игрокам жизни других людей, которые не виноваты в ваших желаниях. Это дело справедливости. Никто не вправе управлять человеческой жизнью, даже Божество. Только сам её хозяин. И если ты хочешь сделать хорошую ставку, выбери что-нибудь другое. Это приказ.       Дурак ничего не может сказать против Се Ляня. Конечно, он знает, слово Бога в Призрачном Городе — закон. Хуа Чэн уверен, после всего сказанного все демоны в зале не меньше его хотят убить это ничтожество. Но все, как и Князь Демонов, притихли. Потому что Бог сам решил разобраться с виновником хаоса, и никто не смеет ему мешать.       Проходит минута. Одна, вторая. Руки Се Ляня сложены сзади, Хуа Чэн хочет ухватить за них и потащить гэгэ обратно, за полог, усадить на трон, и упасть перед ним на колени прямо сейчас. Но сладость ожидания нравится ему не меньше терпкости награды.       «Поскорее решай, недоумок,» — шипит Хуа Чэн, поглядывая на силуэт Се Ляня в тишине и улыбаясь на представившуюся картину. — Если ты не можешь решить, давай я помогу, — Се Лянь отходит от полога и идёт к столу, Хуа Чэн слегка грустит по этому поводу, потому что наслаждаться остаётся только голосом возлюбленного. — Раз я, по-твоему, начал этот спор, я сыграю в кости. Если выпадет чётное число — я проиграю и ты станешь самым успешным и богатым рыбаком на берегу, но будет нечётное — выиграю я и ты будешь должен исполнить одно моё желание.       Хуа Чэн слышит противный смех собеседника Се Ляня, а весь зал охает ещё раз, но уже не в удивлении, не в восхищении — в страхе.       Конечно, все знали об удаче Бога, все помнили, как несколько лет назад ему понадобилось пару конов и хорошее настроение Князя Демонов, чтобы выиграть. Слова Се Ляня показались всем глупостью, случайно произнесённой вслух.       Но Хуа Чэн доверяет супругу полностью и уверен в его победе, как никто другой. Да и если возникнут проблемы, он с удовольствием поможет.       Впрочем, Бог силён и справится сам. Его главный последователь знает это. — Идёт, — посмеявшись, соглашается дурак. До полога доносится деревянный стук. Кости переданы Се Ляню.       Хуа Чэн жалеет, что не видит, как гэгэ трясёт стакан. Конечно, он вспоминает о том, как обучал его правильной позиции в игре в кости. А на самом деле не мог насладиться разглядыванием его сосредоточенного лица, прикосновением к его тёплым грубым ладоням, мыслью о том, что гэгэ в его руках, гэгэ рядом с ним, гэгэ, которого он ждал 800 лет, доверяет ему трогать себя, гэгэ смотрит на него непонимающими глазами, догадываясь, что это всё — глупая постановка. Что Хуа Чэну просто хочется помочь ему и поверить в собственное счастье. Что Хуа Чэн влюблён. Абсолютно глупо, но абсолютно чисто — влюблён.       Если Его Высочество не будет против, его нетерпеливый слуга предложил бы в одну из будущих ночей сыграть в кости. Кто выиграет быстрее — принц с парой костей или завладевший его телом демон?       Но пока Хуа Чэн окунается в грязные фантазии, Се Лянь берёт стакан и трясёт его три раза.       Тук-тук-тук.       В зале тишина, даже демоницы не взвизгивают, хотя наверняка каждый житель Призрачного Города сейчас в напряжении, будто наблюдает за боем на мечах. Конечно, все они на стороне дядюшки, попытаются изо всех сил не растерзать на клочья дурака, если тот выиграет. Но дело в том, что он точно не сможет этого сделать.       Победа за Богом — Хуа Чэн в этом уверен.       Потому что знает причины.       Когда Се Лянь открывает стакан, дурак чуть не кричит, а Хуа Чэн не сдерживается — заливается смехом, потому что может угадать, какой там результат. — Пять и шесть?! Одиннадцать?! Какого… — При мне не стоит материться, — стакан поставлен на стол, а Се Лянь говорит с улыбкой, довольный, с поднятой головой.       В зале тоже идут шумные обсуждения, демоны стараются сплетничать тихо, но Хуа Чэн их слышит: — Откуда у него столько удачи? — Почему ему так сегодня везёт? — Градоначальник несколько лет назад научил его правильно держать стакан, и он научился! — Точно! Наш Градоначальник научил его держать стакан, и он выиграл!       Что бы они ни надумали, ни один ответ не будет верным.       Хуа Чэн был уверен, что Се Лянь выиграет, потому что сам являлся этому причиной. Везение можно передавать не только с помощью касаний. Намного интенсивнее — с помощью поцелуев. И хотя они не целовались за последний час, но до этого делали это настолько часто, настолько долго, что везения Се Ляню хватило сполна до самой ночи. Хуа Чэн смеётся тихо, но хочет — громко. Рядом с ним Богу всегда везёт. Бог хочет обниматься, целоваться, быть любимым. Бог позволяет одарить себя, а сам светит любовью в ответ.       Он давно перестал быть невезучим. — Просто сегодня хороший день, возможно, — Се Лянь снимает образ гордого Императора, откашливается в смущении, Хуа Чэн только шире улыбается — он так мил. Они столько раз занимались любовью, а он до сих пор краснеет, вспоминая о поцелуях. Хотя, кто будет лгать, Хуа Чэн где-то в глубине души делает то же самое, просто позволяет румянцу не появляться на коже, чтобы не слиться с цветом одежд. — Неважно, — продолжает Се Лянь, вернувшись в образ, — Я выиграл, а значит, ты должен исполнить моё желание. — Убейте его! — кричат демоны. — Сделайте его своим рабом! — Отрежьте ему язык! — Давайте расчленим его и разделим между собой!       Шум не затихает, и Хуа Чэна начинает это раздражать, потому что Се Лянь не может произнести просьбу. Он собирается вновь обратиться к демонице за помощью — ей хватит и щелчка пальцев, но тут Бог поднимает руку вверх. И зал мгновенно затихает вместе с Хуа Чэном, забывшим, как дышать.       Один жест — и все демоны покорно склоняют голову перед его супругом. — Я хочу, чтобы ты больше никогда не появлялся в Призрачном Городе.       Демоны разочарованно выдыхают хором. Как же так, муж Князя Демонов абсолютно не жесток?       Хуа Чэн знал, что Се Лянь не пойдёт на убийство. Его Бог милосерден. — И всё? — дурак словно напрашивается на большее, хочет почувствовать кожей металл, Эмин в ножнах, кажется, закатывает глаз. — Всё, — вздыхает Се Лянь и складывает руки в рукава. — Я же говорил, что человек управляет жизнью сам, и так же, как ты не смел воспользоваться жизнью своей жены, я не могу воспользоваться твоей. Я не нарушаю правил без надобности. Хотя, если тебе так интересно, мог бы.       Хуа Чэн жалеет, что Се Лянь так добр с этим дураком, потому что ему нравится наблюдать за тем, как Бог борется и взмахивает мечом, приставляя лезвие к горлу и довольно ухмыляясь — его боевые навыки совершенны, он танцует, когда находится на поле и в очередной раз побеждает никчёмного демона. Но сегодня Се Лянь выбрал другой способ уничтожения противника — словами и мыслями. — Если бы я хотел, я бы даже не спрашивал тебя поменять ставку, — Се Лянь так невинно заявляет о своей мощи, будто он не самый сильный Бог в Пантеоне, будто он сам иногда в шутку не передаёт духовные силы Хуа Чэну, смеясь в поцелуй. Такой — забавляющийся, с ослепительной улыбкой и высоким тоном голоса, тем не менее мудрый и справедливый Император — покорил сердце демона ещё раз спустя восемьсот лет, — тебе стоит подумать, почему я так поступил.       Проходит секунда, и Се Лянь делает шаг вперёд, похоже, приближаясь к виновнику комедии: — А если тебе интересно, почему моё желание такое простое и странное, то я объясню: я не хочу, чтобы ты совершал сделки с демонами и добивался успеха нечестным путём. Если ты думаешь, что собственное имя стоит жизней других — прости, но ты ещё слишком мал для того, чтобы появляться здесь. Пока ты не поймёшь этого, путь в Город тебе закрыт. С моим мужем я разрешаю общаться только тем людям, которые знают, на что они идут. А ты пока не знаешь. Ничего, пройдёт время, и я думаю, ты всё поймёшь. Все люди ошибаются, — Се Лянь останавливается, и Хуа Чэн прекрасно представляет его улыбку терпеливого учителя, которую видит этот дурак, не достойный ни одной улыбки Бога. — Я надеюсь, ты усвоил урок.       Хуа Чэн обожает несуществующим сердцем, когда Се Лянь преподаёт уроки другим: его слова звучат так мудро и тем не менее нестрого, по-доброму, и в это же время достаточно властно, чтобы напомнить о своём положении. Обычно гэгэ так наказывал маленьких хулиганов или детей, совершивших не благочестивый поступок, но когда он читал подобные трактаты собственной руки взрослым людям — Хуа Чэн радовался ещё больше. Потому что Се Ляня приходилось слушать всем, если Князь Демонов был поблизости.       Зал наполнился шёпотом на несколько секунд, а Хуа Чэн так и не слышит шагов уходящего. Се Лянь оборачивается на него, и это знак: пора прийти на помощь. Его Богу неудобно выгонять человека из Игорного Дома так открыто, как это может сделать его муж.       Хуа Чэн отодвигает край полога и выходит вперёд быстрым шагом, даже не успевая расслышать, как оценивают его образ демоны, он и поменял-то не очень много, лишь снял обруч с груди, чтобы гэгэ было легче прижиматься к нему спиной.       Он подходит к Се Ляню близко, чуть по привычке не оставляя поцелуй на макушке, но сдерживается. Лишь кладёт успокаивающим жестом ладонь на его плечо, подвигая к себе. Дурак, стоящий за столом, одет в маску с птичьим клювом, а глаза его кажутся слегка усталыми и разозлёнными. Он так и держится за стакан, словно это поможет ему остаться на месте ещё на несколько минут. Но у Хуа Чэна абсолютно закончилось терпение. — Вон, — говорит он отдалённо, даже не понимая собственных слов, потому что снова смотрит на Се Ляня, который прячет лицо в волосах от смущения — до сих пор, спустя столько лет, краснеет. — Если я увижу тебя в городе, я не буду так милосерден, как мой гэгэ. Поэтому — вон.       Хуа Чэн хочет сжечь взглядом его на месте или превратить в матрёшку, а потом разбить её, но втягивает воздух через нос, а потом замирает, потому что Се Лянь накрывает его ладонь на плече своей. — Сань Лан не шутит. Он и слова не скажет против меня. Но это вовсе не значит, что с остальными он так же послушен.       «По правде говоря, послушен я только с гэгэ,» — хочет добавить Хуа Чэн, но Се Ляню это не понравится, он смутится только сильнее и не сможет произнести и звука в следующие несколько минут, потому что эту фразу услышали другие. Поэтому последнее слово остаётся за Богом.       Дурак вздыхает и наконец-то уходит под презрительные взгляды окружающих демонов. Это происходит долго, потому что незнакомец словно не хочет признавать проигрыш и, кажется, шепчет перед выходом: «Да пошли вы оба». Но Хуа Чэн даже не хочет тратить на него силы. Когда он исчезает из виду, зал заливается аплодисментами. — Градоначальник и дядюшка победили! — Градоначальник и дядюшка лучшие! — Градоначальник и дядюшка показали этому ничтожеству своё место!       В воздух снова поднимаются оторванные головы.       Хуа Чэн не обращает внимания на них, потому что Се Лянь до сих пор держит его за руку. Остальное не имеет значения.       Гэгэ касается его без намёка на продолжение, но Хуа Чэн слишком нетерпелив. Хуа Чэн очень верный верующий. И когда его Бог совершает новый подвиг, ему хочется вознести восхваления на Небеса или поднять его самого снова до уровня Небес, чтобы солнце ласкало только сильнее, больше, делилось своей энергией с Божеством, завладевшим тремя мирами и одной небольшой демонической душой. — Мой Повелитель.       Се Лянь не дышит. Хуа Чэн усмехается от довольства. Ему нравится заставать гэгэ врасплох.       Никто не слышал, чтобы он так обращался к Се Ляню, это имя существовало только для их постели. Однажды Хуа Чэн целовал всё его тело, шепча разные имена Бога: «гэгэ» — тазовая косточка, «Ваше Высочество» — дрогнувшие мышцы живота, «Се Лянь» — ключицы, «Мой Повелитель» — под подбородком, на последнем издыхании. После этих слов Се Лянь перевернул его на спину и во внезапной страсти завёл его руки за голову, так, как обычно это делал Хуа Чэн — нежно, но требовательно, а потом поцеловал и прикусил губу, словно мстя за что-то. Но от Князя Демонов невозможно было скрыть никаких порочных желаний: Се Ляня возбуждало это обращение, разжигало в нём огонь, как в Хуа Чэне пламенела душа, стоило ему наблюдать за превосходством своего супруга и видеть его сверху — во всех смыслах.       И сейчас Се Лянь сжимает его ладонь беспомощно, чуть не говоря то самое заветное и возмущённое «Сань Лан», но договорить Хуа Чэн ему не даст — иначе поцелует прямо здесь и сейчас. — Если Его Высочество хочет вернуться за полог, то этот никчёмный слуга не сдержится и встанет перед ним на колени прямо там.       Шёпот прямо на ухо, как любит его Бог, как возбуждает его Бога. Се Лянь возвращает дыхание, которое становится тяжелее с каждым вздохом. Рука на ладони подрагивает, потому что, очевидно, он начал представлять, как бы они занялись любовью прямо там — на троне. — Нет, — мотает Се Лянь головой и поворачивается к Хуа Чэну, слишком близко, опасно, ещё чуть-чуть, и они коснутся друг друга губами даже невольно. — Я насмотрелся достаточно игр, я хочу провести время со своим мужем наедине.       Се Лянь будто капризный принц, но это не так: его образ по краям трещит, потому что он счастливо улыбается, когда произносит слово за словом. И Хуа Чэн не может не улыбнуться солнцу в ответ. — Как прикажет Мой Повелитель, — румянец на щеках, который ему не представлялось видеть так долго, а он обожает каждый оттенок красного на нефритовой коже Се Ляня, каждый уже поцеловал, попробовал на вкус, но не устаёт упиваться видом снова и снова. Потому что когда Бог заливается краской, широко распахивая глаза и кротко улыбаясь — влюблённо — это лучшая картина за всё существование ничтожного для Бога мира.       Се Лянь отворачивается к залу и пытается поднять голову, будто сейчас не представляет, чем они будут заниматься в Доме Блаженства, только исчезнут с публики — Хуа Чэн знает все грязные фантазии супруга. Он вдыхает — протяжно и возбуждённо — и хватается за предложенную ладонь, разрешая себя вести.       Счастливее Хуа Чэна человека не найти.       Демоны расступаются перед ними, так и аплодируя, так и расхваливая, так и кидая головы наверх и взвизгивая. Хуа Чэну противен этот шум, но когда он слышит, как гэгэ восхваляют, он не может не зажмурить довольно глаза. Бог получает то, чего заслужил.       А Се Лянь идёт за ним к двери неспешным шагом, перекатывая в свободной ладони красные кубики, подаренные много лет назад, с помощью которых сейчас они путешествовали по свету, рассекая места и нетронутые точки с нехожеными тропами вместе, под руку. А потом возвращались домой, чтобы упасть на кровать и уснуть в объятиях друг друга после долгой дороги, от которой устали ноги.       Но сейчас тело не устало. Хуа Чэн с прямой осанкой, с такой, с которой Се Лянь сидел между его колен, идёт впереди и останавливается перед дверью, позволяя Се Ляню выбросить на его ладонь кости.       Гэгэ держит его за руку и трясёт в руке кубики, но больше не смотрит на них: у него такое же сосредоточенное лицо и огрубевшие пальцы, как в их первую игру в кости, но взгляд — влюблённый, искрящий радостью. Обращённый только к супругу. К его Сань Лану. Они смотрят друг на друга, зачарованные, словно опять затеяли игру и сделали ставку, словно кто-то из них выиграет, а кто-то проиграет.       Но правда в том, что они оба — победители. И на костях выпадает две шестёрки.       У них вечная ничья. И вечный максимальный дубль.       Се Лянь прячет кубики и открывает дверь, проходя быстрее через проём, чтобы оказаться в их знакомой спальне. Хуа Чэн закрывает вход за собой.       А потом — восхищённо вдыхает, когда Се Лянь хватает его на руки.       Бог снова ловит его в свои объятия.