позолота на чашке

ветер в чайнике приятно колышет волосы, садящееся солнце красит небо в розовый, создавая неповторимые виды. тихий смех и непринуждённые разговоры сменяют друг друга создавая уютную непринужденную атмосферу. — так почему же во время дождя останавливаться в жилых домах, где горит свет, для тебя — последний вариант? — люмин качает ногами, придерживается руками за скамейку, заинтересованно смотря на кадзуху. парень усмехается, говоря, что любой бы насторожился если бы к нему постучался человек с мечом в дверь. однако сейчас мысли странствующего самурая после вполне обычного вопроса на первый взгляд были уже далеко. в его памяти тот день, когда он постучался в дом, совсем не готовый встретить именно такого хозяина. прошло две недели с окончанием указа охоты на глаз бога, инадзума вновь была спокойна. лил дождь, а молнии смертоносными клинками полосовали небо чаще, чем раскаты грома поспевали огласить белые вспышки. соломенная шляпа не спасала. сандали промокли, кадзуха был похож на человека, на которого вылили три ведра воды. шлеп-шлеп. самурай обречённо бредёт по дороге к единственному обитаемому дому в заброшенной деревушке, не найдя никакого другого пристанища. меч побрякивает на поясе, вероятно, ножны тоже залиты водой. кадзуха стучится в дверь. пару мгновений и деревянная сёдзи отодвигается со скрипом. человек на пороге узнает его, а кадзуха в свою очередь узнает хозяина дома. — каэдэхара кадзуха?!.. — к-кудзё сара?.. я… самурай разворачивается и спешно старается уйти прочь, но цепкая рука генерала хватает его за шиворот и втаскивает в дом. минуту оба молчат — бывшие враги, застанутые дождём в одном доме, при одном очаге и одном чайнике. — ты… — устало начинает сара, прикрыв рукой глаза, — в комнате, что по коридору слева последняя есть немного сухой одежды, переоденься, я поставлю чай. кудзё замечает, что самурай смотрит на неё с недоверием, измученно выдыхает. — или можешь вернуться под ливень. кадзуха медленно кивает, настороженно идёт к указанной комнате. через пять минут оба сидят у очага, держа в руках чашки горячего чая. — ты больше не в розыске, ты не мой враг, я не собираюсь причинять тебе вред, каэдэхара кадзуха. — голос сары монотонный, спокойный, словно она не говорит с бывшим врагом, всего лишь с другом, возможно, — веди себя со мной спокойнее. — что тебя привело в такое место, генерал? — кадзухе некомфортно, но сейчас это единственное место, где он сможет переждать ненастье. — это дом принадлежит мне, хоть я не живу здесь. разговоры выходят тухлыми, ни генерал, ни ронин не собираются как либо открываться друг другу, а молчание с обеих сторон для них было бы куда неудобнее, чем сухие фразы и нейтральные вопросы друг другу. кадзуха смотрит в ее янтарные глаза, для него обладатель этих глаз та, чью силу он признаёт, но не ее идеалы, та, кто смог сразить его друга на дуэли, генерал и правая рука архонта его страны, когда то бывшая его врагом. сара в ответ смотрит в красные глаза самурая, он — беглец, нарушитель и преследуемый ею в прошлом, а сейчас… уже нет. их не назвать даже знакомыми, ведь все, что они знают друг о друге это информация от знакомых или из досье, где описано отнюдь не многое. не будь туч луна бы была видна высоко в небе и освещала дороги, заглядывала бы в окна. тэнгу предлагает самураю пойти спать, на что тот отвечает, что усталость ещё не сразила его. осторожность ли это или он сказал правду? — у меня есть сакэ, госпожа генерал, разделите ли вы его со мной? — я на поручении от сёгуна, но что-то мне подсказывает, что если я откажусь, потеряю что-то важное этой ночью. — ночь темна, госпожа генерал, словно воронье крыло, но белая звезда путь освещает самураю, поющему под биву. — хайку кадзухи словно капли на водную гладь, столь же успокаивающие и размеренные. — из твоих уст льётся мёд, каэдэхара кадзуха. — сара усмехается, часы проведённые с ронином наедине располагают привыканием к его присутствию. разливаются первые чаши, вторые, третьи. напряжение в доме смягчается, атмосфера становится обычной, может даже чуть-чуть дружеской. сара усмехается во время беседы, кадзуха перестаёт напрягать руку, всегда ведущую меч. кончается дождь, остаётся час или полтора до рассвета, но обитателей хижины, кажется, волнует совсем не это. пояса, верхние хаори, перчатки, накидки и прочие тряпки уже отброшены в сторону. красная от смущения и алкоголя генерал, раскинув руки в стороны, лежит на циновке, рвано дышет, словно после длительной пробежки. столь же покрасневший самурай нависает сверху, мгновение смотрит мутно, может слегка восторженно, затем наклоняется ниже. солнце встаёт, генерал должна отправиться решать проблемы острова ясиори, а самурай — продолжить странствовать по бескрайнему миру, открытому для путешествий. но никто из них не поднимается с дощатого пола, устланного дешевым полотном. укрытые собственной одеждой, совершенно открытые друг другу, мирно и размеренно двое спят, обняв друг друга руками. он уйдёт первым, закрыв розовеющие следы на теле шарфом и длинными рукавами, самурай приносит единственное одеяло в доме саре, затем потушив тлеющий очаг, дверью совсем не хлопает. они пересекаются и в дальнейшем, по многозначным взглядам оба понимают, что помнят дождливую безлунную ночь и хижину. ветер в руки тэнгу приносит записки со стихами каждый раз, когда янтарные глаза встречают красные. они видятся ещё не раз, и кадзуха начинает понимать, что когда нибудь и его путешествие окончится и тогда, когда вновь его нога вступит на родную землю уже навсегда, там, в хижине, а может и даже в особняке кудзё его всегда будут ждать.

«ворона в красных листьях танцует, и ветер колышет ее перья.»