Жгучий Стыд

Агент толкнул колено между кобальтовых ног, пытаясь на ощупь одной рукой закрыть причудливые замки входной двери, а другой держать в равновесии своё тело. Герой оценил заботу и выгнулся, увлекая чужой страстный рот, стремясь разделить запах спирта, вкус алкоголя, горечь на его губах; зелёный, травянистый, смолистый аромат — несомненно, абсент, может, ещё хмельное пиво. Для Шедоу напиток вдвойне отвратительный, имеющий предательский цвет изумрудных глаз в изумрудном стакане, щурящийся своим отражением над ним и его избеганием, дразнящий и опьяняющий хуже наркотика, но неизменно необходимый, как и их обладатель, — нелепое напоминание о том, из-за чего он начал пить в первую очередь. Чтобы забыться. Но Соник, который в хорошем алкоголе никогда не знал толк, назвал бы его скорее лекарством от кашля. Они извивались, виляли из стороны в сторону, как змеи, ударяясь пахами, пытаясь найти такое сладкое и желанное трение. Руки в перчатках гладили грудь, бёдра — всё, до чего могли дотянуться, ноги спутывались и заплетались, когда они вращались друг вокруг друга, пытаясь продвинуться дальше хотя бы на дюйм. Они были полупьяны, возбуждены и просто оказались рядом. Как только всё закончилось, эбонитовый словно… исчез. Пропал с радаров. Тем не менее, отыскался гибрид довольно легко. В соседнем городе, в Клубе Руж. Сидя за стойкой, опустошая уже не первую горячительного. — Снова ты? Ни один из них, в действительности, не планировал напиваться. И даже если бы так, обоим бы пришлось затруднительно: одному из быстрого метаболизма, другому из его ненормальной, неестественной стойкости. Но даже если алкоголь не делает тебя пьяным, то всё равно развязывает язык. Во всех отношениях. Изголодавшиеся, вымученные, уставшие — им не потребовалось много времени, чтобы стать резвыми. Поэтому сейчас они с эпизодичным успехом сбивчиво проталкивали друг друга в комнату в квартире над клубом, даже не прерываясь, царапая идеальные обои попеременно то синей, то чёрной спиной. И когда последняя прижалась к холодной и гладкой двери, Соник нескоординированно плавал рукой в поисках ручки, продолжая разорять рот другого, попеременно сминая то верхнюю, то нижнюю шершавую губу. Шедоу с полуусталым мычанием откинулся телом чуть ниже, извиваясь, чтобы они оба могли получить желанное трение; эбонитовая рука с красной полоской скользнула вдоль позвоночника и сжалась недалеко от хвоста, налегая на самые выраженные филейные части тела героя. Дверь резко открылась, выставленные в неудобной позе ноги агента подкосились, позволив ему свободно падать назад, только из-за этого отвлекаясь от продолжительного поцелуя. Только рука в перчатке, которая легла на его талию, удержала эбонитового от соприкосновения с полом. Соник завис в нелепой позе с широко расставленными ногами, пытаясь удержать их подвыпившие тела; ладонь скользнула чуть ниже вдоль гладкого меха, пальцы опустились на гибкий хвост. «Знаешь, я люблю держать вещи в руках, — хрипит спидстер; от него начинает сильнее тянуть перегаром (и агент в этом случае, безусловно, даже хуже) — что означает, что у них мало времени, до того как они окончательно протрезвеют и пожалеют об этом, — И ты в них сидишь идеально». Шедоу разочарованно стонет и закатывает глаза, выгибаясь на едва гнущихся ногах, когда рука, покоящаяся на его копчике, подталкивает его вверх: «А ещё нырять в любое дерьмо с головой», — так, что он ударяется грудью о чужую и оказывается в ловушке вплотную в захвате. Соник поднимается на цыпочки, чтобы оказаться на дюйм выше, и знойно шепчет в чёрное ухо: «Если придётся, я нырну, куда и во что ты захочешь», — и прикусывает основание мохнатого треугольника. Агент зашипел, втягивая воздух сквозь плотно стиснутые зубы, так, что его челюсть болела, когда предложение настигло его, и он не был уверен, что это возможно, но он стал твёрже. Он чувствовал эту дерьмовую ухмылку на кончиках нервов против своей шерсти, потому что, очевидно, герой знал это, поскольку между их раскалёнными телами не было ни дюйма пространства. — Заткни свой грязный рот, пока я не передумал. — Мой рот творит чудеса, — низко и томно произнёс Соник, не отрывая взгляда сверкающих глаз, и лизнул другого прямиком во внезапно пересохшие губы, — Можешь проверить, — после чего сам облизнулся. Эбонитовый сильнее нахмурился и хотел возразить, только приоткрыв рот, как большой палец, облачённый в нейлон, опустился на его нижнюю губу и оттянул. «Не будь таким вредным, Шеди. Я знаю, как поднять тебе настроение, — другая рука покинула спину и скользнула вниз меж их самых пикантных мест, чтобы сжать вздувшийся чёрный мешок, палец царапал чувствительную щель, оценивая, насколько он насторожен, — И, судя по всему, не только». Шедоу, избавившись от груза чужих рук на своей спине, решил, что доставил лазурному предостаточно удовольствия потешаться над ним, и, схватив своего двойника, бросил того на кровать. Ноги и таз свесились с матраса, синие иглы распластались по светлому полотну простыней. В прищуренных глазах цвета мокрой травы искрилось озорство. Герой потянул за белый пучок меха на эбонитовой груди, вовлекая своего соперника в очередной поцелуй — мокрый и грязный, когда один язык стремился отбиться от другого, — носками ног небрежно скидывая кроссовки. Взбрыкнул и перевернул искусственное, идеальное тело животом на середину кровати. Вес зажал чёрные икры, а губы прижались к чувствительному пятну у ярёмной вены, продолжая целовать с открытым ртом, чередуя ласки языком и клыками, мокрый нос коснулся колючек, заставляя агента почти рвать простынь. Соник ползал по нему, как хищник, оценивающий свою добычу — вечно уверенный, никогда не колеблющийся, с чёткой целью проглотить всё до кусочка. Одно только слово крутилось в голове полосатого — жарко. Жарко, жарко, невыносимо жарко, горячо и пылающе, обжигает прямо как в печке, заставляя пот гроздьями скатываться по его лицу и спине, сминая короткий, ухоженный мех, а лёгкие набирать даже через рот воздух. Жарко из-за кипящей в жилах возбуждённой крови, разожжённой спиртом от алкоголя, жарко от душной комнаты, сбитого дыхания, живого, естественного и правильного тела напротив, такого же обжигающего, потного, пьяного и желающего, от всех ласк, которые оно предоставляло. Чёрный всегда притягивает тепло. Когда был очерчен седьмой шейный позвонок, персиковая мордочка опустилась в нежную зону между лопаток, чтобы оставить там короткий клевок, пока кобальтовый спидстер пытался на ощупь разгадать, как же снять коньки гибрида. Невинная ласка, заставившая другого вздрогнуть, словно о него только что потушили сигарету. Героя невероятно забавляло, насколько вовлечённым, чувствительным и отзывчивым было это тело, дёргающееся и напрягающееся даже при самых простых прикосновениях, несмотря на сухость, фригидность его хозяина, стремящегося спрятать за цепями любые свои переживания. — На колени. Агент издал хриплый звук и нехотя пошевелился, приподнимая таз. У героя невольно перехватило дыхание: задница, поднятая в воздух для проникновения, хвост торчком, совсем не прикрывающий порозовевший вход, грудь плотно прижата к матрасу, а лицо зарыто в подушку. Слишком нехарактерная покорная поза для кого-то вроде Ежа Шедоу. Соник шумно втянул носом воздух и притворно надулся, восстановив украденное самообладание: «Я даже надеялся, что ты будешь сопротивляться». — Моё тело всю жизнь выставлялось напоказ, ёжик. Мне неведомо чувство стыда. Я бы поклонялся каждой твоей мышце. Ценил так, как они никогда не ценили. Кобальтовый спидстер прижал заботливый поцелуй к внутренней стороне эбонитового бедра, и из горла другого вырвалось приглушённое разочарование, которое быстро сменилось чем-то более неразборчивым и развратным, когда шершавая, влажная мышца проложила мокрую дорожку от того места, где она была, и прошлась по его туго сжатой морщинке. Шедоу проглотил крик, иглы рефлекторно поднялись, когда Соник окружил его свёрнутые мышцы; кончик языка коснулся уязвимой сердцевины, умоляя о разрешении, и гибрид, как мог, постарался расслабиться под таким непривычным вниманием, хотя его ноги дрожали от наслаждения. Морда лазурного вдавилась между его ягодицами, почти касаясь длинным холодным носом основания его хвоста, язык толкнулся так глубоко, как только мог, и Хаос, этот талантливый язык действительно творит чудеса. Только это почти заставило его кончить. Почти. Герой съел его до краёв. Шедоу чувствовал, как обильное количество слюны собирается и стекает по его неприкосновенной испорченности, собирается на его высвобожденных яйцах и капает вниз на простынь. Всё, что он услышал, — это невнятное фырканье и сопение вместе с хлюпающим стоном героя, прежде чем внезапно опустеть; горячее и жгучее тепло исчезло с его низов, и место языка заняла первая фаланга пальца (Когда он успел снять перчатки?), на пробу разминающая его накалённые стенки, входя и выскальзывая мучительно медленно. — …Я думаю, у меня есть пара вопросов здесь. Агент из чёрного дерева повернул голову через плечо, встретившись с мокрым и лоснящимся от жидкости подбородком другого, чуть поднял взгляд и вопросительно вскинул бровь, игнорируя слегка дискомфортное ощущение между ног. — Ты течёшь, Шедс. У мужчин так не бывает. Какого чёрта? Гибрид разочарованно застонал и уткнулся вновь в подушку, закатывая глаза: «Понятия не имею». — То есть? — лазурный и сам поднял бровь, — Это твоё тело. — Я воспитывался людьми на космической колонии. В период, когда порядки в таких вопросах всё ещё были строги. С этой точки зрения я о себе ничего не знаю, — эбонитовый поёрзал, пытаясь найти более выгодное положение, лишённый внимания в одной конкретной области; его разгорячённый, пульсирующий и обнажённый член прокатился по простыням, оставляя на них влажный след, — Это может быть остаточной частью моего инопланетного наследия. Более подробно что-то могут сказать разве что записи Джеральда, и то далеко не факт. — Ты девственник? — очень осторожно спрашивает герой. Соник садится, поджав колени, его лицо выглядит в меру задумчивым, когда он прокручивает в голове эту новую информацию. Шедоу не отвечает ему прямо: «Ну а ты, я смотрю, нет». Кобальтовый спидстер в ответ весело фыркает: «Я? Что ты. Дурачился пару раз и не более. Просто знаю свои желания». — Когда ты просыпаешься из полувекового криосна с фальшивыми воспоминаниями, падаешь из космоса и находишь себя с опустошённой памятью, тратя время на попытки собрать то немногое, что у тебя было, совмещая это с необходимостью не дать миру развалиться на куски, а затем из ниоткуда объявляется инородное чудовище, заявляющее, что оно — твой папаша, планирующий апокалипсис, у тебя не остаётся времени ради снятия стресса даже передёрнуть, не то, что как следует потрахаться. Соник сдерживает хихиканье — из уст гибрида это прозвучало почти забавно, если бы действительность не казалось такой пугающей: «А о тебе говорят, что ты повеса», — он проталкивает палец глубже, прижимаясь губами к крестцу, когда говорит против кожи, и изгибает его, вырывая из гибрида тихое шипение от неожиданности. — Учитывая, что я предпочитаю выпить и довольно открыт в этом? Да. — Так значит инцел? — к пальцу с хлюпом присоединился второй, разрезая разгорячённое нутро ножницами, купаясь в скользкой жидкости, отчего предательская дрожь в ногах вернулась к агенту. Шедоу, может быть, никогда и не знал бы этого термина, если бы не его сверхчувствительные уши, услышавшие слишком много вещей, которые они не должны были: «Я мог бы найти желающих, ёжик. Но это не означает, что я лягу в постель к первому, кто попросит, просто потому что хочу этого». — Ну тогда это честь для меня, красавчик, — прошептали персиковые губы, прежде чем поцеловать это сладкое местечко за ухом. Эбонитовый едва уловил то, как вещи переменились между ними. Он сам не понял, как их дикая, переполненная страстью борьба, близость и трение, непроизвольное возбуждение, ситуации адреналина и рефлексов превратились в размеренные приливы и отливы, свежее дыхание, успокаивающей нежностью облизывающее кожу, взмокшую и похолодевшую от пота, ласкающие пальцы с запахом свежескошенной травы, губы, вместо электрического тока посылающие больше что-то наподобие согревающего тепла; чувство, ощущающееся как солнечный день в середине лета, чувство, ощущающееся как дом. Слово, которое он никогда не знал на своём языке. Он должен избавиться от него, пока не стало поздно. — Не обращайся со мной, как с женщиной. Соник застыл на своём месте, пальцы покинули эластичное и гладкое нутро, когда он временно отстранился: «Что? — герой насмешливо хрюкнул, — Шедс, твоё преимущество в том, что ты не женщина! — и очень уж похотливо подмигнул, что эбонитовый не мог видеть, но явно мог чувствовать, — А я люблю члены. Не то чтобы я видел много вагин в своей жизни, но, честно говоря, не планирую». — С такими запросами тебе к Джету, — гибрид опустил свою порядком уставшую нижнюю половину и частично перевернулся на бок, чтобы с самым серьёзным видом посмотреть другому в глаза, — Он, судя по всему, в твоём вкусе. Кобальтовый спидстер звонко хихикнул, как колокольчик, заливной смех слился с фырканьем и сопением от понимания того, с чем его главный соперник сравнивает одного их знакомого ястреба. Честно говоря, Джету даже подходит. «Мудак». — Придурок. Голубое Пятно заставил его тыл снова подняться, теперь уже без необходимости вмешательства со стороны агента, рука вскользь прокатилась вдоль длины его болезненно твёрдого члена, отчего гибрид не сдержал смятый низкий гортанный стон. «Я считал, что ты предпочитаешь девушек, — он невольно прижался тазом ближе к руке, — Оглядываясь назад, весь этот неприкрытый флирт не кажется таким уж спонтанным». Соник озорно ухмыльнулся: «Приятель, я бисексуальная катастрофа с упором в пидорство, и никогда не скрывал этого. Девушки милые. Я хочу их любить, я не хочу с ними спать». — Строишь из себя рыцаря? — голова эбонитового обернулась через плечо, чтобы встретиться с ним взглядом. Изумруды сверкнули в полутёмной комнате: «Может быть, — лазурный наклонился ближе к нему не отрывая глаз, чтобы самым соблазнительным образом облизнуться вплотную у загорелых губ, — И в данный момент я собираюсь вложить свой меч в твои ножны». Шедоу разочарованно застонал. У него был готов упасть только от этой отвратительнейшей линии пикапа. «Это худший твой каламбур из всех». — Не обманывай себя. Ты весь мокрый, — в подтверждение его точки зрения ещё одна крупная бусина густой жидкости просунулась мимо его отверстия, чтобы впоследствии стечь с яиц по ногам. Шедоу рычал, утыкаясь в подушку, — Тебе повезло, я действительно умею фехтовать. — Соник. Синий ёж засмеялся, палец в последний раз оттянул нежную кожу, собирая в руке щедрое количество растёкшейся смазки. «Хорошо, я думаю, ты готов». Герой выстроился в ряд с этой плачущей и умоляющей складкой и толкнулся, мучительно медленно, но далеко, выпуская стон из глубины горла, когда эти горячие стенки окаймили и сжали его слишком плотно, натягиваясь, подтверждая, что раньше у того действительно никого не было. Голубое Пятно ласково потёр чёрную спину, выписывая на ней неровные круги. «Эй… Расслабься. Я не пытаюсь причинить тебе боль, понимаешь?» Герой почувствовал, как спина изогнулась под ним в глубоком вздохе; Шедоу сосредоточился на расслабляющем уходе и в конце концов привык к вторжению — он давно потерял отметку своего болевого порога, но странная наполненность вызывала у него дискомфорт, шевеля в жилах заброшенное чувство неподдельного… беспокойства? Тело гибрида дало добро, и кобальтовый спидстер двинулся — от предательского лёгкого грайнда до извивающихся змеиных толчков. Удары напоминали их танцы пахами в самом начале — грязные и кривые, запутанные и петлистые. Соник выписывал очередной зигзаг, и агент следовал за ним, сталкиваясь, как по предписанию. Синий ёж чувствовал сопротивление от натуженных мышц живота другого, натяжение, когда его ноги упирались в преграду, сжатие, когда он пытался свести бёдра, чувствовал его потные ягодицы своим животом и видел его покрасневшее лицо и безумные глаза. Дыхание эбонитового на инстинктивном уровне переключилось на подходящее под спринт, хотя их поездка казалась в разы быстрее и интенсивнее, чем любой их спарринг, любое соревнование. В голове пронеслись битвы, кряхтенье, стоны боли, которые, казалось, где-то далеко звенели совсем неприкрытым удовольствием. Соник быстро учился. Как двигаться так, чтобы их тела всегда соприкасались, как уделять внимание друг другу и как правильно изгибаться, чтобы попасть в золотую середину, сладкое местечко, которое заставит другого умолять о большем. Не стоило ждать явных стонов, но тихие хрипы, захлёбывающиеся звуки, шумное, хаотичное дыхание, были на вес золота. Твёрдые руки в перчатках, мозолистые под ними, грубые суставы; кулаки, сжимающие простыни. Сильная и цепкая хватка, царапающая деревянную раму, в то же время кажущаяся абсолютно ватной, словно пальцы вот-вот разомкнутся и соскользнут с каркаса. Соник же никак не стеснялся демонстрировать свою вокальность. — Ш-шее…доооуу… Лазурные бёдра, казалось, обрели собственную волю, на автопилоте двигаясь внутрь и наружу в переменных толчках. Герой глубоко вдохнул, собирая остатки самообладания, чтобы быть когерентным, стараясь не сорваться на очередной громкий стон. «Эй, Шедс, — чёрные уши поднялись и повернулись назад, демонстрируя, что другой слушает. — Скажи, что любишь меня». Гибрид не растерялся и незаинтересованно прохрипел: «С чего должен?» — Ты думаешь, я не вижу? — кобальтовый спидстер склонился, голая персиковая рука скользнула по угольной щеке к подбородку, когда он пытался найти его глаза, — Не замечаю, как мы из раза в раз танцуем друг подле друга? — взгляд потемневших от похоти изумрудов казался чуть более серьёзным, чем озорным и игривым, но всё ещё таким вожделенным, — Не говори, что не помнишь. Я даже не знаю, жалею ли я, что вспомнил. — Мы можем и дальше так продолжать, но это ничего не решит. В нём говорил алкоголь. Говорит то, что у него самого не хватало сил даже просто признать в трезвости. Может быть, сегодня, только сегодня он позволит себе уступить. Совсем немного побыть уязвимым. Он ответил: «Может быть, ёжик. Однажды, но не сейчас, — агент расслабил потные руки. Капля влаги скатилась по его виску. Как же невыносимо жарко, — Не тогда, когда всего слишком много. Я слишком устал, чтобы нырять с головой в очередную драму». — Так что сейчас заткнись и шевелись уже. Дай мне то, что мне нужно. И герой улыбнулся. Не насмешливо, не издевательски, — тепло и нежно, искренне. «С тобой никогда не просто». — Жизнь в целом намного сложнее, чем ты видишь её, Соник, — он кисло усмехнулся с тихим звуком. Именно поэтому я до сих пор я не знаю, почему я живой, — Ты думаешь, что тебя ничем не удивить, но она продолжает подкидывать неожиданности. Гибкие руки хватают гибрида за плечи, подтягивая его на себя, назад, на колени, прижимая спину к персиковой груди, член толкается глубже в чрево и дёргается, погруженный в него по рукоять. Быстрейший из живых изгибается, повернув голову эбонитового на себя, и целует, подхватив под подбородок, — глубоко, неудобно и мокро, цепляясь зубами за белоснежные, острые клыки. — Это не темы постельных разговоров. Ты здесь, чтобы наслаждаться собой. Агент тут же скалится, зубы выглядывают из-под губ; рубины пылают жестоким, холодным пламенем, когда чёрные надбровные дуги хмурятся над ними: «Я знаю, где был твой скверный рот». — Ой, да ладно, твоя задница чище, чем стерильная пробирка! — протестовал герой, укладывая другого на спину. — Откуда тебе знать? Ты в ней не родился. — Это ты про свою задницу или пробирку? — парирует Соник, подмигивая, и его оппонент стонет, — Это сухой или грубый юмор? Никогда не перестаёшь удивлять, Шедс, — герой лающе прыснул, — И то, как ты держишь меня за зад? — его голос тут же становится заметно более низким, знойным и томным, когда губы растягиваются в крайне неприличной зубастой улыбке, — Невероятно возбуждает, — герой берёт его за полосатые запястья и медленно прослеживает ими линии на собственном теле от подмышек до ягодиц, — Держи, сколько хочешь, — лазурный ёж шепчет на ухо и дует, чёрный придаток щёлкает на неудовлетворительное отношение, — Сегодня она твоя. Агент издаёт удовлетворённое низкое животное рычание, немедленно вцепившись пальцами в чужие бёдра. Треугольники отчётливо регистрируют щелчок, и освобождение накрывает его взмокшие и размягчённые руки, когда их наконец покидают перчатки. Тем не менее, уже нагретые от их разгорячённых тел золотые ингибиторы не возвращаются на своё законное место. Ещё два щелчка — и кольца с ног также соскальзывают. — Они нужны мне, ёжик. Соник покачал головой: «Нет. Не нужны». Герой мягко погладил большим пальцем самые нежные места на полосатых запястьях, которые всегда были закрыты и спрятаны — мелкая дрожь табором пробежала по эбонитовому телу. Вся энергия, скопленная внутри него, начала медленно просачиваться и беспрепятственно вытекать сквозь его кожу, потому что единственная преграда в виде лимиторов была устранена. Кобальтовый спидстер сильно толкнулся, и долгожданный стон всё же сорвался с загорелых губ. Он слишком устал, чтобы что-то сдерживать. — Вот так. Выпусти всё это. Вернуться в ритм было на удивление легко даже после их маленького перерыва. Твёрдый член Соника безжалостно атаковал его простату, разрывая тело напополам. Кровь сильнее прилила к горлу, к щекам, к его собственной длине, Шедоу тяжело дышал, словно бежал марафон, чувствуя каждую вену на стволе своего соперника, каждое подёргивание, каждую пульсацию, когда герой полностью достигал дна, набиваясь в его нутро. Если пусто в сердце, пускай хоть где-то полно будет сейчас. Лёгкие толчки, перемешивающиеся с медленным, чувственным и глубоким проникновением кружили голову, и всё равно этого стало так мало, так недостаточно, что агент был готов начать выть, умоляя о стимуляции. Черта с два я стану просить. Потому он поднял своё ватное тело и укусил. Кровь полилась по кобальтовому плечу, и Соник не смог сдержать взволнованный, восторженный вздох, когда боль исчезла, и нечто влажное и горячее успокоило область, лакая кровь с его шерсти. Герой глубоко вдохнул: «Я так просто от тебя не отстану». И это был конец. Обрыв. Он слишком долго ходил по краю. Слишком долго отступал. Убегал. Шедоу взорвался, очерчивая своё тело белым, первый оргазм в жизни захлестнул его, как приливная волна, изливая всё то накопленное мучительное воздержание, пока в глазах не стрельнуло звёздами и окончательно не потемнело. Он упал истощённый, потеряв слишком много энергии. Веки сомкнулись, коварно утягивая его за собой в царство Морфея. Разум опустел, все мысли исчезли. Кроме одной. Эти руки всё равно были домом. И он позволил ему. Касаться в местах, где никто не смел, где любому другому он бы оторвал руки. Приручить и наполнить его узкую дырочку. Приручить его. Эбонитовый смутно зарегистрировал смазанные движения, шорохи, что-то, перемещающее его тело, что-то влажное, а затем чистое, но ничего из этого, безусловно, не сохранится в его голове следующим утром. Всё, кроме одного. Может быть. Но не сейчас.