Narciso

      Чëрт его дёрнул приехать ночью в свой старый второй дом. Точнее, Виктория дёрнула своим состоянием, простыв на своей ебучей Ибице. Он вполне спокойно ничего не делал в день, когда она прилетела; готовил дома пасту в вечер, когда она между делом написала в общий чат, что плохо себя чувствует; и только сейчас сорвался, не совсем понимая, зачем именно. Или, может быть, прекрасно зная, но боясь себе в этом признаться.       — Я лекарства привёз, — Дамиано стоит в дверях её квартиры и звучит слишком правильно, а у самого в руках вместе с пакетом различных таблеток, из которых у неё дома, конечно, нет ни одной, коробка сидра. Их утро будет нелёгким.       Впереди горькая сигарета и вид на спящий римский переулок, позади — Виктория, закинувшая голые ноги на обеденный стол и осушающая остатки последней красочно расписанной бутылки. Нет назойливого пения птиц, множества громких машин и прохожих, на несколько часов исчезла изнуряющая жара. Тишина ласкает их обоих, слова оказываются ненужными, резко иссякают, и они молчат, хотя целый час не могли оторваться друг от друга, обсуждая каждую мелочь, произошедшую за эти пару дней. И так всё спокойно становится, что Дамиано даже ненадолго ощущает себя счастливым, вдыхая ночную свежесть июльского воздуха. Будто его жизнь не катится по пизде и абсолютно нормально глубоко за полночь пить сидр в квартире своей бывшей лучшей подруги. Так и должно быть?       Её яркие красные ногти обхватывают его сзади, поперёк живота, резко, но вполне ожидаемо. Красные ногти щекочут обнажённую смуглую кожу. Красные ногти рисуют границы ангела на его плече. И всё это неимоверно приятно — но Дамиано пока не двигается, внутренне желая, чтобы она продолжила эти свои милые домогательства. Прелестная.       Виктория близко и она его любит, даже будучи в своём пьяном больном мирке. Настолько сильно, что это слово, пожалуй, физически находится в воздухе. Она — хуманизация этого слова. Её скрипучий тихий голос льётся пленительно кисло-сладко, как красное вино. Отравляюще. И её красные ногти стремятся им овладеть, развратить то, что он старательно пытается выставить чистым. Как будто она его знает первый день и вовсе не догадывается об истинной сущности душонки, жаждущей признания, славы, поклонений. Всего и сразу. Он конченый нарцисс.       — Перестань, — он сквозит дурачеством. Она смеётся, туша чужую сигарету. Проползает как-то через его руку, становясь прямо у груди, и целует в губы не шевелясь, словно мать сына. Бархатистая кожа рядом, Вик трётся назойливо, доверчиво, со всей своей ненормальной горячностью.       Он тоже смеётся — над собой. Потому что нравятся, блять, безумно нравятся эти их бессмысленные движения и разговоры. Даже то, как она глупо, медленно раздевается, будто его хоть как-то заводит её молодое тощее тело — по секрету, заводит, но Виктории он этого не скажет. Дурацкая белая майка пока на ней. Своим незначительным, ослабевшим взглядом он ещё имеет на неё какое-то воздействие. Шлëпанье её ног босиком по паркету, она дышит ему в грудь, но звуком своего голоса метает её в клочья, вырывая внутренности. Наверное поэтому рядом с ней жизнь для него невозможна. Она убивает.       — Ты хочешь меня сейчас? — как мало в этом вопросе вопроса и как много самодовольного хвастовства.       Вместо ответных слов Дамиано горбится в три погибели, оставляя поцелуи на раскрасневшихся щеках. На её лице цветёт новая улыбка. Рваная майка обнажает тëмные соски, она стонет и тянется руками к его телу. Кажется очень счастливой. Виктория широко улыбается, обнажая беленькие зубки, когда он трётся губами о её волосы, с животной ревностью вдыхая сладкий аромат тела не своей женщины. Слова вновь лишние, когда она льнет навстречу запретному, сталкиваясь своей грудью с чужим телом. Его сердце бьётся усиленно, словно касается физически её рёбер, и дыхание даже оглушает, и цвет агатово тëмных волос кажется нереалистичным. Словно она бредит от температуры. Поцелуй, выдох, новый поцелуй. Его слюна на её языке. Вик причмокивает, глотает, снова подаётся к нему. Тяжёлые руки на бёдрах, сминает в ладонях смуглую медовую кожу, которая недавно жарилась под безжалостным солнцем Ибицы. Она не закрывает глаз, усердно старается запомнить редкое мгновение: то, как искренне он в неё влюблён, и как от этого всё в мире становится чертовски красивым. Даже её одинокое логово спивающейся рок-звезды, которого она так тщательно избегала, опасаясь завязнуть здесь навсегда и никогда более не быть достойной его — была ли достойна хоть когда-то?       А ему несвойственна мирская грязь. Он приехал в ночи на идеально вымытом авто, в идеально накрахмаленной рубашке, с идеально уложенной причёской. Приехал, такой весь, сука, правильный, чтобы налакаться с ней в стельку и целовать её, дрожащую, жалкую, одинокую своими блядски охуенными губами. В его объятиях пахнет удушающе сигаретами и сладким яблочным сидром. Кажется, он целует её вечность.       Страсть раскаляет пространство. Ревность его воспламеняет. Она знает, из-за чьих сообщений его мобильник вибрирует в переднем кармане брюк. Дамиано понятия не имеет, по какой причине на груди Виктории уже несколько месяцев не появляется кровоподтëков от чужих губ. Он думает, что это она трахаться на стороне стала аккуратно. А та молчит и краснеет в ответ на эти неозвученные, но повисшие в воздухе предположения, не желая узнавать о себе правду — ни с кем юная Вик больше не трахается по самой идиотской в мире причине. Она чувствует, как становится чище в его руках. Дамиано ненадолго останавливает горячую ладонь на её животе, чувствуя, как неправильно она дышит, сконфуженная особенностью этого совершенно не особенного момента. Руки Виктории не слушаются. Она теряет контроль над своим разумом, когда крепче, каждым пальцем сжимает его плечи и смотрит с безумным огнём в глазах. Если бы он оттолкнул её сейчас, она бы погибла, точно погибла. Уже в который раз.       Дрожь её тела возвращает его в реальность. Назойливо трезвонит телефон, Вик в объятиях молчит, очевидно задыхаясь от волнения, летний сквозняк гуляет по квартире. Дамиано собирает в ладони её спутанные, грязные волосы, которые всего несколько часов назад ядовито-жëлтым блестели на ярком солнце. Сейчас — жалкие остатки дневной роскоши, обрамляющие лицо ангела. У неё влажные, припухшие после поцелуев губы. Тëмные синяки, резкость опавших щек, до чего довёло её это всё? В глазах ангела больше ничего не читается, только смазанная подводка крошится под веками да капилляры кое-где лопнули от напряжения. Он не знает, почему Виктория сейчас так крепко держится за него, и по какой причине сама целует со всей своей силы, едва не сбивая с ног — они всё ещё до пизды какие объебанные количеством спирта в крови. Дамиано ничего больше не знает.       Пшеничные волосы снова свободно струятся по плечам. Он хочет взять её на руки, а она отказывается — не удержит ведь, пьяный идиот. Снова в его глазах рябит красным: пальцы Виктории на животе, на ремне, везде. Красные ногти не отпускают, всё так же впиваются в кожу, оставляя незамысловатые следы. Он стонет от прикосновений, словно жалкий мальчишка. Её смешит эта невинность, когда она касается ткани его брюк. Чёртовы гормоны, чëртово либидо, чëртов Дамиано. Кружится голова, когда она рассеянно оглядывается в поисках свободного места, вся горя от ясной потребности, прилив которой сейчас так ярко ощутила сквозь пелену болезненного состояния.       Пробел, Виктория скользит на смятые простыни. У неё с плеча сползает майка — оголяются соски, она фривольно расставляет ноги — трусы натирают промежность. Грудь к груди, теперь снова, теперь интимнее. Изгиб в пояснице, руки на талии, жадный вдох, язык к чужой шее. Рядом с ним словно во сне. Постель, не привыкшая к двум людям на ней, звучно скрипит. Запах табака на своей коже — всё, что ей сейчас необходимо. Выверенное чужое дыхание вводит в транс. Чтобы нарушить его, Вик стонет: тогда это дыхание становится громче, выше, щекотит и обжигает на самых её губах язвительной насмешкой. Это действительно долго. Зато проходит лишь мгновение, прежде чем он полностью обнажается. Ладони на его пояснице, на бёдрах, хочется очертить каждый сантиметр. Ответные поцелуи на груди, укус металлической штанги, мурашки. Кажется, будто этого не было целую вечность, но прошла всего неделя. У Виктории проблемы с ощущением времени.       Нелюбовь, неприязнь, неуважение — пороки внешнего мира, которые приводят Дамиано сюда снова и снова, в обитель его жгучего отрочества и самой наивной подростковой любви. Она хранит его в своём сердце, того маленького мальчика, безответно влюблённого в свою строгую, бескомпромиссную одногруппницу. Она напоминает ему, кто он есть, когда произносит его имя в тысячный раз с таким неповторимым чувством, что тот даже перестаёт на мгновение целовать её, жадно вслушиваясь. Горькое отчаяние за их погубленное будущее щемит душу. Дамиано хочет забыться в своей самой непростительной, единственной слабости, которую, несомненно, стоит отпустить.       Дыхание в простыни, биение сердца в самом горле. Руки массируют спину, залезая под одежду, спускаются до ягодиц. Вик поднимается навстречу. Знает наизусть, что было и что будет сейчас, и всё равно охмеляется ворохом ощущений, порочная. Бельё вниз, прочь с её тела. Плен родных рук — вся жизнь, и кажется, что её без них не существовало, она никогда не избавлялась от их присутствия. Шорох чужой одежды, в ответ на который она даже не оборачивается, но доверчиво прикрывает глаза. Сколько раз это случалось, Виктории уже не сосчитать — она протягивает руку за свою спину, и через мгновение он по обыкновению крепко её сжимает. Русые волосы всё ещё некрасиво тускнеют на фоне незамысловатого узора постельного белья. Свежий загар чарует, тепло, от неё исходящее, не имеет аналогов. Поцелуи простые и ни капли не особенные. Свободной ладонью Дамиано хватается за девичье бедро, сжимает упругую кожу, как того требует похоть, и громко выдыхает.       Её тело сжимается против воли, но он непреклонен к её беззащитности. Глухие, длительные, неправильные стоны ласкают изнеженный слух. Движения для её отвыкшего организма приятны, пусть и немного резки, в его натуре. Викторию даже не заботит, если она чересчур романтизирует этого ублюдка, который сейчас так грубо трахает её. Нет, не в таком состоянии ей думать о своём одиночестве, не когда его сильные ладони сжимаются на её пояснице, не в эту минуту. Хочется, чтобы это длилось вечно — чтобы он не уходил, и только. Сладкая нега любви, которая всегда приходит так удивительно не вовремя, накрывает наивную, беззащитную Викторию, когда она слышит, как он шепчет ей какие-то пьяные глупости. Оба думают, будто это звучит невообразимо хорошо. Нечем дышать от жара в запертой спальне. Ещё один толчок и она теряет счёт, потому что в глазах темнеет от тысячи ощущений.       Виктория податливо, ничего не говоря и не умоляя, опускается на бёдра Дамиано, когда он скользит с постели на пол, облокачиваясь об изножье кровати и требовательно увлекая за собой. Она вздымается над ним, чувствуя себя так, будто парит в воздухе, и снова меняет контраст, когда прижимается близко-близко, впивается мокрым языком в широко раскрытый рот. Пошлость, давно позабытые инстинкты сейчас правят. Его сильные, взмокшие от пота ладони соприкасаются на стройной талии, стремятся вниз, продолжают тягостное действо. Нахмуренный взгляд снизу вверх, ей в лицо, действует болезненно, как укол адреналина. Невозмутимая серьёзность обезоруживает. Мелькают мокрые пряди тëмных волос, пот на чужой молодой груди, накатывает жар из-за тесного сплетения обнажённых тел, таких непохожих друг на друга. Стон за стоном в три часа ночи — не самая лучшая мелодия, но слишком для них двоих привычная.       Никаких более рисков, рваных поцелуев в темноте закулисья и отчаянно пылких соприкосновений взглядов в интервью. Дамиано владеет ею исключительно в её пустой, так и не обжившей себя квартире. Ему это не надоедает. Раз за разом он возвращается, раз за разом целует и раз за разом уходит, не говоря ни слова на прощание. Сегодня он тоже встретит её уже через несколько часов, когда придётся полететь в Чикаго, Милан или Стокгольм — абсолютно невыспавшуюся, шутящую с Томасом одинаковые шутки годами, и решительно не знающую ни о каком сексе со своим вокалистом. Их бесконечная игра в сраное двоемыслие.       Вик ни о чем таком не задумывается, а только бесконечно часто и искренне стонет в припухшие чужие губы. Ей хорошо с ним всегда, где бы они не находились. Каждая его татуировка — родная, исключительно крепкие прикосновения — знакомые. С кем ещё ей делить всю палитру того, что только можно испытать в жизни? Больше дружбы и совместной работы ею движет только эгоизм: сладкое мгновение разврата, близость, пошлые слова о ничего не значащей любви. Он никогда её не был и никогда им не станет, тем яростнее с каждым разом Виктория, изображая напускное безразличие, разрывается от щемящей внутри пустоты. Без него плохо. Она добровольно достаёт до дна, когда жадно, как наркотиком, затягивается запахом его тела. Результат такого прихода убивает, но ей не бывает до этого дела, как, впрочем, и до остального — последний год она пачками пьёт транквилизаторы и между тем не расстаётся с бокалами, банками и бутылками алкоголя. Самолично себя гробит. Надо же, блять, оправдать свою жизнь рок-звёзды. Всё вокруг мечта, но Вик чувствует себя живой, только когда его ослабевшие руки из последних сил прижимают к себе. Она доверчиво, безусловно улыбается ему, мягко подходя к пику.       Мука совести не оставляет Дамиано. Сидит в углу спальни, где-то в полутьме у шкафа, пока его усердно седлает Виктория, то и дело оставляя следы от коротких ноготков на загорелой шее. Подползает ближе, оглушает своим шёпотом, строгим укором, когда оргазм всё ближе. Он старается, изо всех сил старается игнорировать это навязчивое видение, со всей своей гнилой любовью стремится кристально чистыми руками навстречу к Вик, бесстыдно забываясь в кольце её нежных, широко раскрытых объятий и кусая несдержанно упругие груди, непонятно, для своего или её удовольствия. Словно молитву, он тихо повторяет мягко лоснящееся с языка имя, и ничего более не слышит, не знает, не чувствует. В бредовой лихорадке стискивает в ладонях розовые бёдра, поддаваясь неосознанному, последнему желанию. Тогда встревоженный разум отступает и невыносимый шум в голове затихает. Кажется, облегчение.       Ей хочется благодарить Вселенную, Бога, Судьбу, чтобы передать, как сильно её переполняет счастье в этот миг. Пробирает дрожь от резкого касания, Виктория жмурится и замирает. Последнее его объятие — единственное спасение от всего дерьма в её жизни. Она, безусловно, умрёт без него, и теперь, сейчас, это больше не кажется фигурой речи.       В предрассветный час на улице особенно темно и тихо. Дышать в спальне нечем от тягостного зноя. Лениво перекатываясь, мокрым от пота телом Вик ложится прямо на немытый паркет. Поверхностные вдохи почти не шевелят её грудь, она лежит неподвижно, не имея сил. Горло разрывается от першения после всех обрывистых стонов и слов, сказанных в горячном бреду. Губы в его слюне, кожа не остыла от тепла его касаний. Ей ещё жарко и беспредельно хорошо. Виктория закрывает глаза, ни о чем не думая.       — Я, наверное, больше не приду, — звучит в тишине, и она всё ещё улыбается.