Последний хозяин рек

      Он всматривался в его прерывистое размеренное дыхание, что, в какие-то моменты, подрагивало, будто осенний лист, и тогда дядя начинал ворочаться, сжимая веки, хмуря брови, как щенок поскуливая. Дурной старикашка! — стискивает зубы до самого скрежета Зуко, накладывая пропитанную травами повязку, моля духов продлить жизнь этому никчемному бесполезному увальню. Зуко было страшно представить: какой станет жизнь в изгнании, если дяди вдруг не станет? Он раздражался и любил поскандалить с ним, нагружая и напрягая его и так столь помотанное сердце, что в глубине души доставляло принцу Зуко отраду, спокойствие и отдушину. Что он мог без этого неотесанного истукана, прожив добрую часть жизни за стенами столичной заставы Королевского города Кальдера? Зуко с ужасом прижимает ладони к лицу, стараясь удержать тот трусливый слезный порыв, когда его дум неустанно, раскачиваясь, касалась одна и та же мысль. «Одно условие, и ты обратно в семье: избавься от этого ужасного шрама», — когда эти слова вставали колом поперек горла, он в витиеватых фантазиях лицезрел ее такой животворящий убедительный пошлый образ. Ее уста размыкались неспешно, он заглядывал ей в рот, застревая мыслями на ее подвижном вертлявом языке, коим она порождала лишь ехидные гадости. Она знала, что Зуко никогда не сможет избавиться от того клейма, что как скоту влепил отец. Пальцы ощущали шероховатость опаленной кожи, он погружался в те мысли, в которых он — обезображенный ничтожный урод, что с его лицом даже границу Ба Синг Се пересекать стыдно. Как никогда сильно ему захотелось скрыться в объятиях синей маски, переродиться тем самодовольным и неопаленным гордым духом, коим всегда себя и выставлял сам принц Зуко. Духи разгневались на него! И все из-за того, что когда-то мерзавка-Азула посмела переступить ему дорогу, строя непроходимые плотины, она с восхищением втаптывала его в грязь, в грязь, в грязь, чтобы в конечном итоге изгнать — прогнать, подобно негодному псу, что уже давно перестал слушаться и служить верой и правдой. Эта стерва испугалась, а может, даже, охваченная жгучей паникой, приревновала. Да, глупо не осознавать, что случится с рукой, когда опускаешь ее в распаленный огонь. Глупо играть с огнем. Она знала куда бить — она умела уничтожать. У нее был такой огромный выбор в кого бросить свою ярость, жестокость и недовольство, но из всех, минуя аватара — она подстреливает дядю. И все почему? Потому что она к чему-то с подвигает, или же, просто, изничтожает, прожигая дотла. Что? Что он будет делать без Айро? Зуко всего затрясло от леденящего сковывающего одиночества, вспоминая, с каким чувством он бороздил Царство Земли в полной угнетающей изоляции, собеседником ему были лишь фантазии, воспоминания и синяя маска. Дядя, живи! — вцепился ему в грудки, безропотно роняя слезы на его бинты и одежды, вспоминая все те теплые и прекрасные моменты, что они провели рука об руку. Дядя никогда не оставлял его наедине с собственными проблемами, ради Зуко он ввязался в нечестную игру с Джао. Дядя всегда — всегда продолжал наставлять, спасать, прикрывать, делая это совершенно и абсолютно безвозмездно, бескорыстно, даже несмотря на то, что подлый Зуко бросил его один на один с обездоленностью, старостью и лесами. А если бы старый дядя споткнулся и упал, сломав ногу? А если бы дикий хищник напал на него во сне? А если бы дядя умер с голоду или от болезни, прямо в то время, пока одинокий Зуко бороздил захалустные маргинальные деревеньки в поисках собственной чести, натыкаясь лишь на оскорбления, получая уязвленное эго? Никто не признавал в нем принца, даже тот хромоногий хамоватый старикашка, у которого-то и на кочан капусты не наскребется, и то, — он плевал в лицо Зуко, не признавая, очерняя, ни капельки не уважая, и это несмотря на то, что в тот момент он был на их стороне! Он боролся за жизнь мелкого засранца Ли, чья мать практически слезно молила о помощи, ведь ее мужа забрали на войну. Какие же они все дрянные, бедные и лицемерные! Он не мог остановить собственный накал слез, что градом орошали дядю, над которым он так корпел вот уже несколько дней, моля духов услышать его рев. Он крепко сжимает пальцы Айро, задыхаясь от собственной боли, горечи и невезения, ведь весь мир был против него. Это была его личная борьба, а он так недальновидно упустил из своей жизни столь важного и любимого человека.       — Дядя! — прижался лбом к тыльной стороне его ладони, преклоняясь, как бы, извиняясь, выказывая тихую благодарность, сопряженное с искренним сожалением. Только дядя ничего не требовал, он был просто рядом, просто любил и просто заботился. Зуко хлестко отбрасывает дядину руку, его красное лицо распаляется от убийственного жара того негодования, стоило ему вспомнить лицо сестры. Вспомнить, как играючи и как беспечно ей давались такие преступные манипуляции. Она совершенно ни во что его не ставит, у нее и малейшего колебания сердца не допроситься, ведь она черствая бессердечная тварь! С такой ухмылкой она это сделала, — принц Зуко запомнил это настолько четко и ярко, что тот исполинский раж, который обуревал им — порождал из его недр гулкий трескучий огонь. Его кулаки поглощало пламя, его глаза неустанно наполнялись густыми слезами, он был настолько сильно раздавлен и уничтожен, что лицо в напряжении аж побагровело. Он мечтал вцепиться в нее, разодрать, измучить, чтобы наконец довершить начатое не один раз — наконец-то покончить с ней, вонзая наточенные сверкающие палаши ей в глотку. Он вскочил с места, напоследок оборачиваясь к дяде, с прискорбием внимая тому, как тот лежал на разломанном полу полуразрушенной хибарки где-то на окраине Ту Зин, перевязанный, словно его унесли прямо с поле боя. Касаясь уцелевшего дверного проема, Зуко в момент остывает, ощущая прохладу мокрых стен, наслаждаясь убаюкивающим шумом дождя. Огонь под его пальцами стих, залитый горькими слезами неба, выходя на мокрую одинокую пустошь, Зуко бредет и бредет, пока с него рассеивается мглистый дым, поднимаясь все выше и выше. Он не мог забыть ее презрительных, наполненных восторгом и злорадством глаз, а ведь когда-то ее глаза были совершенно другими… ровно, как и его собственные, неочерненные шрамом.       — Какая же она гадкая! — злился Зуко, почти неосознанно порождая огонь снова. — Такая мерзкая, и просто невыносимая! Она думает, что ей всё сойдёт с рук! Я трахну ее ещё раз, затем ещё и ещё, пока не упаду от бессилия. А затем, беспощадно убью, — его понесло, он не мог остановиться, заводясь на свои же слова, испепеляемый жаркими воспоминаниями, приправленные лютой ненавистью. Дождь продолжал моросить, облепляя волосы, веки, лицо. Зуко вздернул в спеси подбородок, желая встретиться один на один с той противоположной стихией, которая так рьяно старалась задушить его обуреваемые пламенем мысли. Остудить. — Может быть, это выбьет из неё дурь хоть ненадолго?! — в страстной неге он прикрывает глаза, представляя сказанное в самых сгущенных красках. Кровь пульсировала в висках, охваченное сознанием пламя вырывалось и разжигалось вопреки стихийной воде, что разливалась стаей туч. Зуко подставлял себя дикой мелкой мороси, вспоминая, что ему всегда приходилось быть речным духом. Пред его глазами пролетело множество воспоминаний, начиная с детских восторженных игр, заканчивая облачением собственного сознания в личину Синей Маски. Ему нестерпимо и так жарко захотелось впиться лицом в эти прорези, повязывая сущность злобного духа у себя на лице, принимая и открываясь ему.       — Принц Зуко… — Зуко вздрогнул, не веря своим ушам, его глаза забегали, он прищурился, стараясь всмотреться в наступившие сумерки. Зажимая в пальцах полыхающее алеющее пламя. Воспрянувший так невовремя Айро, подкрался, наблюдая позади. Зуко был ошеломлён, он не знал, что сказать в своё неотесанное оправдание. Но, может быть, дядя ничего не слышал, может быть, дядю удастся убедить, что все это неправда. Что все это — глупые выдумки. Айро подошел ближе, лицо его было обескураженным, болезненным и еще очень усталым. — Прости, не хотел тебе мешать, сквозь сон я слышал, как упорно ты меня звал, — опустил он глаза под ноги, разворачиваясь, не обронив ни единого слова, начиная удаляться, оставляя на сердце Зуко разбереженную жгучую рану, ведь дядя теперь отвернется от него. Дядя будет разочарован своим племянником, наверное, подумал приземленно Зуко, лучше бы он умер, чем услышал и узнал эту погань. Теперь ему не отвертеться. И то, с каким малодушием Айро просто стал уходить, похрамывая на одну сторону, волочась посреди заунылого заброшенного пейзажа, желая вновь укрыться в той развалине, где он бревном валялся всего пару минут назад, ища собственное спасение. Зуко с такой силой заколола, казалось бы, давно угасшая совесть, что взметнулась словно молния, что с раскатистым громом, мельком всколыхнула где-то в горах.       — Это не то, что ты подумал, — грубо и резко вцепился ему в локоть, заставляя остановиться, заглядывая в замыленные глаза этого больного старика.       — Если то, что вы сказали — правда, принц Зуко, — его голос стал холодным, официозным, Айро не одернул руки, но и не желал останавливаться, стараясь даже не смотреть племяннику в глаза, — то неудивительно, что Азула такая бешеная, — продолжил он путь до разрушенного домика, не замечая, как Зуко, подобно щенку бежит за ним, растерянный. — Ибо, в ином случае, я предпочел бы сказать, что она сумасшедшая и ее надо наказать, — переступил он порог, прячась от дождя, моментально разжигая небольшое кострище.       — У нас нет и не было никакой связи! — моментально обозлился Зуко, не желая видеть в глазах хоть кого-нибудь, а в особенности — дяди: непринятие, осуждение. Он орал и не желал говорить об этом, но не мог предоставить хоть кому-то право последнего слова.       — Это будет разрушать вас, принц Зуко, — с полным отрешением и невозмутимым спокойствием добавил Айро, недовольно сдвигая к переносице брови, наконец поднимая взор на племянника. И в тот момент его пробрала такая жалость, такая горечь, ведь ему совершенно не хотелось ругаться. — Ее тоже, но она опасная и сумасшедшая с начала своего зарождения. Она словно перерождение самого Созина. Ее ласки ядовиты для души, как бы не были притягательны для тела. В вашем с ней союзе страшно всё.       — Прекрати нести чушь! — моментально вспылил, разжигая пламя маленького кострища до гигантских размеров. — Ты ничего не знаешь, дядя! Не пробуй меня учить! Тебе никогда не понять!       — Ты болен, Зуко! — Зуко обескуражено опустил глаза вниз, злобно сжимая пальцы, впервые видя дядю таким: возмущенным, строгим. — Прекрати это! Я так и знал, что что-то происходит! Оборви с ней любые отношения, перекрой доступ чувств, — взволнованно подходит к нему, но не прекращает с недовольством посматривать, касаясь его грудины, где билось такое непокорное глупое сердце. — Азула будет истощать тебя, пока полностью не выпьет. Это уже происходит с тобой, взгляни же на себя!       — Заткнись! Ты — жалкий, никому ненужный старик, который сует нос не в свои дела! Лучше налей себе чаю! — Зуко вошёл в раж, хватая маленькую глиняную чашечку, швыряя прямо в сторону дяди, ему было не перестать кричать, его руки были сжаты в кулаки, ещё немного и он налетел бы на Айро, пытаясь заткнуть его силой. Глупец! Старик! Он не понимает, что несёт! Зуко испепеляла ненависть на дядины слова, он не сдержался и поджег землю под ним, отчего тот испуганно закряхтел.       — Я хочу как лучше, — он не переставал противостоять ему, все равно желая достучаться до заблудшего племянника.       — Нет! Не хочешь!       Когда Зуко было очень грустно, или очень плохо, или, когда ему просто этого хотелось, в самый пик его слабости — она была рядом. Она с нежностью вглядывалась в его лицо, когда на нем еще не было шрама, заботливо поглаживая, называя самым красивым. И то, что он позволял себе столь низкую вольность в ее сторону — отдаваться забвенным жарким вздохам, с чувством, но очень аккуратно, потому и боязливо, толкать, бередить, внимая каждому стону, что предательски, но очень инфантильно, вырывались из ее груди. Нет, он не считал себя деспотом, растлевающим невинность, но ему было каждый раз волнительно-страшно это делать. Страшно, оттого и приятно, когда, все же, их тайная притязательная связь заканчивалась, когда он с трепетом вспоминал, с каким исступлением и надрывом входил, мягко толкал, судорожно скользил внутри ее распутного тела. Она была столь разгоряченной, ни разу не испуганной, как и было присуще ей — абсолютно гордой, и уверенной, а также по-глупому юной. Она словно всегда была взрослее него, Зуко был уверен, что Азула использовала его и его слабости в своих целях. Нагло утянула в безнравственную игру, искушая каждым вздохом, каждым взглядом.       — Все началось очень давно, — обескураженно, словно сдаваясь, начал потеряно он, рухнув где-то под дырявой стеной, забиваясь практически в угол, внимая шуму дождя, — тогда, мы ещё были совсем несмышлеными детьми, — Зуко почувствовал себя очень старым и дряхлым, обращаясь не просто к прошлому, а к другой жизни. — Я и она… мы были просто бесподобны, — усмехнулся, находя в глазах дяди немой вопрос. — Нас с Азулой все время что-то очень сильно тянуло друг к другу, с той же силой и отталкивая. Мама, папа, ты… вы все. Я только сейчас понимаю, какими страданиями могла быть наполнена ее трепещущая славная душа.       — Не драматизируй. Это Азула, — не приближался Айро, но, разделяя его горе, опустился поодаль, наливая чай в обе кружки.       — Она любила подглядывать, что в одну из ночей спасло мне, впоследствии, жизнь, — упрекнул дядю взглядом. — Она, после ухода матери стала мне так близка… неправильно близка. Сначала это были игры, я помню, как она, взбудораженная тем, что происходит за закрытыми дверьми родительской спальни — ворвалась ко мне, забралась на кровать, крепко обнимая. И объятия ее… — он смущенно уставился в никуда. — Я только сейчас, вспоминая, понимаю, что это уже тогда были непростые объятия. Она душила меня, обхватывая тело ногами, руками смыкаясь на моей шее. Нам с ней тогда было так тепло, у меня была такая явная и осознанная эрекция. Мне было не по себе. Мы ничего такого не делали, — с дрожью и каким-то сожалением опустил он глаза. Айро понял его чувства — Зуко жалел Азулу, а ещё он без памяти ее любил, но любовь эта была очень неправильной, грязной и уничтожающей. Когда он говорил о ней, вспоминал, у него даже лицо менялось, он становился очень нежен и ласков в голосе, стараясь это скрыть. Он отчаянно хотел вернуть что-то в прошлом. Он отчаянно о чем-то сожалел. — Мы трогали друг друга, дыша мокро, пыхтя, как две жалкие дворняги, друг другу в губы. Из нас двоих, я был первым, кто поцеловал ее, — он трогательно улыбнулся, резко опомнившись, возвращая себе грубое отрешённое выражение, не прекращая говорить: — Мне стыдно вспоминать, сколько нам было лет, но я целовал ее так сильно, вспоминая, как папа это делал с мамой. Самое ужасное, что это все она заварила! Она была не против, она меня совращала! — в оправдание кричал, разбивая очередную чашку, выплескивая свежий дядин чай. — Мы играли друг с другом, изучая наши тела. Ей нравилось все в моем… — он помнил, кто перед ним сидел, проглатывая стыд и позор каждый раз, сталкиваясь с неодобрительным взглядом Айро. — Ей нравилось все в моем теле, а мне в ее. Клянусь, она сделала это первая! Я бы даже никогда не догадался, это все Азула. Признаюсь, я хотел её уже, на тот момент, очень давно. Прошло пару лет, с того дня, как мы, лёжа в одной кровати наслаждались прикосновениями друг к другу. Это была ее инициатива! — закрывает глаза руками, на самом деле пряча горькие слезы. Зуко было очень больно это все произносить. — Мы сделали это. Это было невероятно, — убрал он руки с лица, а сам весь аж запыхался, от напряжения краснея. — Я делал это с ней, — набрался смелости, чтобы наконец признаться не только дяде, но и самому себе. — Я просто, как свирепый зверь, поджидал ее каждый раз, стоило мне возбудиться. Мы делали это множество раз, практически везде, с каждым разом у нас было все лучше и лучше. Она была моим спасением от той боли и ненависти, что я не мог укротить! Я много раз делал ей больно, причём специально, а она даже не замечала этого, или делала вид.       — Она околдовала тебя! — мотает отрицательно головой дядя, борясь с истинными чувствами, которые он испытывал от исповеди племянника. Не мог же Зуко просто так пойти на это. Это исключено. Всему виной эта проклятая Азула, вот угораздило же Урсу забеременеть второй раз, — Айро ругал себя и одновременно осаждал за эти мысли, при этом, считая их истинно-верными. — Распутная тварь! — заключил, прикрывая в напряжении глаза, сильнее впиваясь в кружку, ощущая тот тремор, что стал предательски пробивать мышцы. Одной рукой он тянется к рядом стоящему графину, от которого тянуло пряным рисовым спиртом, в одночасье пролив прозрачную дрянь себе прямо в чай, судорожно начиная пить. Его бороду рассекали пахучие влажные дорожки, Айро глотал без устали, чувствуя, что вот-вот подавится, но он опрокинул целую кружку, с невиданной ранее досадой всматриваясь в Зуко. Он выдыхал с тяжестью, чувствуя, как в грудине стало щемить, как каждый вдох давался все тяжелее и тяжелее, кости дрожали, как прячущиеся от погибели травоядные. Горькая обжигающая водка опалила трахею, наполняя огнем желудок, постепенно снимая и унимая неконтролируемый тремор. Вздох давался легче, пальцы угомонились, а голова просветлела.       — Перестань нести чушь, дядя! — рассвирепел Зуко. — Я любил трахать ее, — на этих гнусных словах, Айро хотелось швырнуть в Зуко что-нибудь или пойти прополоскать его физиономию в какой-нибудь речке. — Но…       — Но что? — он удрученно выдохнул, приводя себя в чувства, стараясь сохранить невозмутимость и хладный рассудок.       — Но потом я испугался. Отношения с отцом становились все хуже, — затараторил, возвращая своему лицу непроизвольную дёрганность, распаляясь в самых жилах. — Азула получала все больше внимания и заслуг. Она уже была меня на голову сильней и образованней, несмотря на то, что так и оставалась ниже. Я сам, — тяжело выдохнул, упирая ладони в напряженный лоб, пряча глаза. — Я сам всегда лез к ней, но я и прекратил это. Раз и навсегда! Это случилось незадолго до Агни Кай, после которого Азула стала беспощадно меня травить, говоря, что на такого урода не посмотрит уже никто, что надо было слушаться ее, что надо было держаться ее. Я был слаб и в отчаянии, и злости, когда полез к ней снова, но на этот раз она выгнала, и, напоследок, ударила меня. Я обидел ее, сказав, что люблю другую, поэтому, мол, мы и не можем больше играть друг с другом.       — Ты правильно сделал, Зуко, не кори себя!       — Да где же правильно?! — с яростью накричал. — Посмотри на меня! Посмотри на этот шрам! У меня была возможность этого избежать, будь на моей стороне Азула! Тебя, старого дурака, никто ни во что не ставил уже давно, не то что ее! Я мог остаться в Стране Огня, да, отец ненавидел меня, но, если бы Азула не была зла на меня — ничего бы этого не случилось!       — Азула с воодушевлением смотрела на то, как отец без сожаления жёг вас!       — Я знаю! Она мне сама это говорила! Она даже пыталась признаться мне в любви, провожая в последний путь! Но я послал ее, назвав пустоголовой дурой, добавив, что и намёка на чувства у меня к ней никогда не было, что я использовал ее, потому что моему члену было приятно! Что она не нужна мне.       — Вы солгали… — со вздохом опустил глаза Айро.       — Конечно, я солгал! Но она поступила ужасно! Если бы она и впрямь любила меня, то не дала бы отцу изувечить! Она бы не стояла, довольная, под руку с Джао, наблюдая за всем! — постановил Зуко, соглашаясь с Айро. Его осенило так явно, так четко и так мимолетно, что он решил ухватиться за эти думы, ни на секунду не отпуская.       Племяннику требуется помощь, теперь для Айро все стало ясно и понятно, все эти истерики, перебежки и скрытые ночные вылазки. У Зуко серьезные проблемы, ведь с каждым своим необдуманным посягательством — он приближал себя неминуемо к виселице. К смерти. Азула не даст так просто играться с ней, Айро почувствовал в ней тот ядовитый нехороший накал. А с каким садизмом она ударила в него своей молнией? — это ведь все показательное представление для ее брата, она показывала ему, приказывала, чтобы внимал ее легкомысленному решению распрощаться с каждым из них в долю секунды. А это значит, что Озай дал ей либо свое очевидное одобрение, либо пассивное ободрение. Если о Зуко узнают, как о Синей Маске — несдобровать всем, даже Айро… Теперь Айро будет тщательно следить за племянником, крепко держа за руку, не давая провалиться в пучину липкой потопляющей мести. Им надо было бы просто сменить имена, место жительства, пора дать Зуко другую — простую, но такую благодарную и уважаемую со стороны общества профессию… — на этих мечтах, Айро добродушно улыбнулся, потирая затылок, а затем схватился за грудь, сдавленно хрипя от той скручивающей остаточной боли. Если бы не азулоново наследие, смог бы Айро быть таким выносливым, сведущим и молниеносным в принятии верных, жизненно важных решений?       — Дядя! — подскочил к нему Зуко, помогая встать, с тревогой заглядывая в глаза, искренне сопереживая и недоумевая, ненавидя ту боль, которую Айро так беззастенчиво выказывает, побуждая волноваться.       — Жить буду, — отмахнулся, шутливо усмехаясь.       — Но… как ты выжил, я не понимаю? — в какой-то мере даже возмутился. Айро увидил этот ревнивый завистливый жест.       — Хочешь, научу? — прищурился, предугадывая реакцию племянника.       — Хочу! — вспылил принц, разжигая огонь своих рук. Айро посмотрел на это с каким-то отчаянием и неверием. — Дай мне выучиться технике молний! — перебивая и решая за дядю, выходит за пределы полуразрушенного дома, встречая приветливый красочный рассвет. — Я хочу победить Азулу, — мечтательно, пропитанный романтизмом, он говорил так мягко, так влюбленно, что это, в какой-то момент, отпугнуло Айро, но он положил племяннику ладонь на плечо, выказывая отцовскую несгибаемую поддержку. Кто если не он?       — Чтобы справиться с молнией, нужен душевный покой, — размял кисти рук Айро, восстанавливая дыхание, чувствуя, как нагревается вздернутый негодованием Зуко воздух. Принц был невероятно раскален, прямо, как исполинская цепь вулканических гор. Айро понимал, что племянник не просто запутался — он стоял на краю, готовый сигануть от непонимания, извергнуться от невежества, а также потопляемый его порочной тайной связью с принцессой Азулой. Несчастный племянник — один на один с этой неуклюжей выжигающей тайной, не удивительно, что Азула сожрала его с потрохами.       — А как же моя сестра Азула? — моментально вспылил, не удерживая собственную ярость Зуко, считая эту девицу оплотом буйства и тирании.       — Азула — педант, — ополчился Айро, не понимая, в чем смысл возмущения. — Прекрати сравнивать! — подошел и вздернул племянника, схватив за плечо. — Почему ты ставишь себя на одну ступень с Азулой? — искренне ужаснулся. — Азулу можно ставить на одну ступень с моим братом и твоим отцом, Азулоном и Созином, но ты, Зуко… — непонимающе смотрел на него.       — Ты хочешь сказать, что я слабак? Хочешь сказать, что у меня не получится? — вздернул Айро в ответ, тряхонув его плечо. — У какой-то девчонки типо Азулы получится, а у меня, значит, нет?       — Я так не сказал, я лишь прошу не ставить себя на одну ступень с ней. Не сравнивать. Ты другой, Зуко! — вцепился в его предплечья, желая наконец вразумить. — Ты не хуже! Ты просто другой! Ты — не они! Вот посмотри: есть твой отец Озай — он высокий худощавый, посмотри на меня… — похлопал себя по животу, улыбаясь. — Я всегда был коренастым, всегда любил пригубить чайку, а твой отец — никогда. И что теперь?       — Что ты скрываешь от меня? Не заговаривай мне зубы, старик!       — Зуко, я не хочу тебя обижать, как не хотел никогда, но ты вынуждаешь меня… — плотно стиснул он губы, нахмурившись.       — Говори!       — У твоей сестры талант, — нехотя и очень отрешенно добавил. — Если ваш отец всегда был отстраненным и странноватым, скудным на эмоции, то того же самого нельзя сказать про Азулона. Но его молнии были сравнимы, разве что, с грозовыми. Спокойствие — это азы, Зуко, понимаешь? Азы! Она либо нашла другое решение, либо на самом деле она способна выходить из той гаммы негодования и мыслить трезво! Потому, как достаточно понимания, ведь ни одно спокойствие за тебя не разделит отрицательные частицы и положительные. На это достаточно усидчивости и понимания, — бросает в племянника упрек, не в силах вообще терпеть его неостановимое хамство. — Ей просто не надо ничему в этой жизни учиться — оно само получается. Не составит ей труда освоить и множество других техник!       — Да прям!       — Вот увидишь, — не отступает Айро. — Она еще и лаву сможет покорить, если очень сильно захочет! Она, даже будучи не в своем уме, сможет метать молнии! Помяни мое слово!       — Так, я не понял, — обескураженно распахнул глаза Зуко, утопая в возмущении. — Ты, что это, получается, на ее стороне? Хочешь сказать, я — бездарность и бесталанщина? — скрестил на груди руки.       — Тяжелый ты человек, Зуко, — отвернулся от него Айро, в поражении присаживаясь на освещенный восходным солнцем камень.       — Прости, дядя, — припал в поклоне Зуко, даже не собираясь отрицать собственного невежества, в которое так беспросветно пал.       — Пробовать будешь? — все еще обиженно, но уже с улыбкой спросил Айро, направляясь к нему навстречу, протягивая руку, помогая встать. Молча и воодушевленно кивнув, выпустив пар, Зуко был весь во внимании, не отрывая взгляда от дяди. — Со всех сторон нас окружает энергия инь и янь, — начал с предисловия Айро, оглядываясь по сторонам. — Положительная и отрицательная энергия. Лишь несколько избранных магов огня могут разделять ее друг от друга. Это нарушает равновесие, энергия хочет восстановить равновесие, и в момент, когда положительная и отрицательная энергии устремляются друг к другу — надо обеспечить путь высвобождения и создать молнию, — закончив свою поучительную тираду, Айро, не внимая той тянущей боли, что давала о себе знать уже во всем теле, безупречно и на одном дыхании вытягивал руки, рисуя спиральные замыкающиеся круги, пока его пальцы не заискрились, чтобы в конечно счете выпустить, ту, бьющуюся птицей в клетке, молнию, что разразилась на весь овраг, устремляясь куда-то в небеса. Зуко впервые видел это столь близко, столь явно, что вызвало в нем шквал восторженных эмоций, он был уверен, что сможет взметнуть хотя бы одну молнию, что все, что сказал дядя — лишь недальновидность и слепота, ведь Зуко ни разу не хуже своей безмозглой сестры.       — Помни, когда разделишь энергию — не пытайся ею управлять, как своей сестрой. А просто будь смиренным проводником.       На этих словах, Зуко хотел было что-то сказать, но вовремя поймал себя за язык, решив не обращать внимания на все вычурные и гаденькие мыслишки, что с невероятной скоростью, хотели вылететь из его мудрёных мыслей. Он глубоко вздохнул, опуская постепенно руки, представляя, что давит на камень своих легких, выжимая все самое плохое и страшное, что он большой кишащий комок ярости и злости, что он не менее талантлив, чем его сестрица. Он сможет. И никак иначе! Зуко распахнул глаза, в какой-то момент, обуреваемый волной воспламеняющих воспоминаний, где Азула, злорадно усмехается и в неслыханно-вольной манере бросает ему преисполненные гордыней и пренеприятной усмешки слова: «…избавься от этого ужасного шрама…», и глаза ее с таким задором заливисто смеялись, наполненные искренним довольством и превосходством. Гадкая стерва! Это ведь все она! Это ведь из-за нее у Зуко такой большой, словно пятна у животных, шрам, практически рассекающий лицо на две половины. Он до скрежета стиснул зубы, ощущая, как клокочет в его жилах энергия, которая вот-вот готова выплеснуться наружу. Зуко был доволен собой, представляя, какая яркая стремглав молния вырвется из его натренированных рук. Он взметнул пальцы ввысь, очерчивая примерный круг, представляя смерчеобразные потоки воздуха, нагоняя и распыляя собственные, заряженные, наэлектризованные возмущением и тревогой частицы, в какой-то момент, словно выныривая из-под толщи воды, — выдыхает, отпускает, будто бы, все это время держал сам себя за хвост, в какой-то момент практически падая. Из его руки вырвался черный необъятный дым, огненный вихреобразный шар поднялся в небеса, с громким оглушительным хлопком взорвавшись, отбрасывая Зуко на дальнее расстояние. В этот момент он был так невероятно зол и разочарован, сжимая пальцы в кулаки, прикусив острием резца свой недальновидный язык. Он, не растерялся, чувствуя тот непомерный стыд за собственную нескладность, бесталанность и, словно бы, какой-то удручающий пыл за бесплотные попытки. Он вознес руки снова, повторяя раз за разом те движения, которые показывал ему дядя, стараясь выбросить язвительную ухмылочку Азулы, прямо в тот момент, когда он старался найти в себе те частицы хорошего, которые, он, кажется, где-то стыдливо похоронил. Азула смеялась и хвасталась пред ним своим положением, царским неизуродованным чистым лицом, полным покорением магии и совершенными знаниями. Зуко вдруг вспомнил довольно забавный момент их ушедшей давно юности, когда Азула, злобная и недовольная, препиралась с самим Азулоном, не желая садиться за шахматный стол с дедом, и вот что интересно — вопреки ее желанию желал с ней сыграть сам Азулон. Зуко был полон давно забытого ему чувства радости, пока Азула со слезами на глазах, изнывающая и разбрасывающая фигуры на шахматной доске — была вынуждена прогнуться под прихоти старого самодура, Зуко проводил много времени за фехтованием и игрой с мамой, правда, когда отца не было во дворце. Это были такие маленькие неуловимые крупицы их исключительного неповторимого счастья, казалось, Зуко всегда недостаточно — всегда мало. Маму так тяжело найти и просто невозможно удержать. Она неумолимо стремилась ввысь, продираясь сквозь устои и правила, мама была актрисой, она и прожила эту жизнь — как проживают свои самые чувственные и гениальные роли на театральном поприще. Раздается очередной оглушительный хлопок, Зуко не удерживается на ногах, зажимая уши — валится наземь, ведь в голове все звенит и звенит, да так противно, этот пронизывающий нитью все сознание звон. Зуко отчетливо внимал силуэту матери, вспоминая ее обворожительный танец с веерами, который она выказывала лишь по просьбе Азулона на каком-нибудь важном приеме. Азулон всегда хвастался своей невесткой, всегда поднимал бокал за ее здоровье, никогда — за собственного сына и его детей. Никогда. Зуко разлепляет веки, а глаза наполняются слезами с той досады, словно, никому-то он в этом мире не нужен, даже дед этого не скрывал, даже отец, даже Азула… он тщетно пытается стереть с себя эти компрометирующие слезы, а получается, что лишь размазывает грязь по лицу. Один лишь дядя… Зуко смотрит на него, как его великовозрастная тучная фигура остановилась над ним, протягивая забинтованную руку, помогая встать, встать, несмотря на тот пронзительный резвый писк, что все еще не отпускал сознание принца. Но писк становился все отдалённее и отдалённее, пока и вовсе не сгинул, оставляя после себя глубокую рану разочарования, глухое опустошение и несметное чувство вины. Он не смог. Словно он не выходец из королевской династии, словно он случайный загульный выродок, в коим нет и капли королевской крови, и дядя, тогда, получается, ему вовсе не дядя, — эти изничтожающие мысли наполнили принца Зуко до краев, ведь он искренне не понимал: «Почему?», «За что?». Он же так старается, у них ведь с Азулой совершенно одинаковые начала, но почему ей все, а ему — ничего, только разброд, шатания и скитания. Как на такое вообще в здравом уме согласился дядя?       — Почему ты ушел из страны? — с нарочитой претензией бросил ему Зуко, не желая отдуваться за чужие ошибки. — Почему не остался греть свой чай во дворце? — отряхнулся, не принимая помощи.       — Да потому что выбрал тебя, — всмотрелся в него дядя, стараясь отыскать ту червоточину, что так гнетет Зуко. — Претит мне жизнь подхалимская. Не нужны мне никто: ни короны, ни титулы, если мой родной племянник бесчестно вышвырнут. Я тебя не покину, как сделала уже однажды твоя мать, я не предам, как бесчестно поступил мой брат и твоя сестра, — на этих его словах, Зуко даже отвернулся, испытывая такое необъяснимое необъятное облегчение, что та тяжесть, которая все гнездилась в нем — отступила.       — У меня не выходит, вместо молнии получается какой-то взрыв, — сменил тему, отрешенно выдыхая.       — Ты не овладеешь молнией, пока не усмиришь бурю в своей мятежной душе.       — Но Азула?..       — У Азулы нет души. Зуко, ты должен избавиться от чувства стыда, если хочешь, чтобы гнев прошел.       — Но я ничего не стыжусь! Я горд как всегда! — сжимает кулаки, готовый доказать это вновь, переполняемый уверенностью, что прямо сейчас он освоит наконец эту дурацкую стихию.       — Принц Зуко, гордость — не противоположность стыду, а его источник. Смирение — вот противоядие от стыда, — на этих его словах, Зуко безучастно хмыкнул. — Помнишь, ты спрашивал, как я выжил? — хитро сщурился Айро, завлекая все внимание принца. Зуко мельком обернулся, стараясь не выказывать излишней заинтересованности, все еще оплакивая свое горе: он неудачник, слабак и безродная дворняга в целой королевской династии, неудивительно, что отец выбрал Азулу — просто исходя из ее магических возможностей, из ее неиссякаемого потенциала. Она могла все, пересекая любые устои и правила, Азула всегда все делала по-своему, Азула всегда вникала во все с первого раза, ей не приходилось зубрить, объяснять по сто раз — нет, она видела, запоминала и сразу же выдавала. Вот как? Как у нее получалось учиться на одни «отлично», при этом не высиживая за уроками, не жертвуя играми и подругами? Когда Зуко был в кругу ее расположения — она делилась с ним своими свитками, поднатаскивала по боевым искусствам, беря в руки деревянную палку, побивая в тот момент, когда он забывал какой-то элемент. Она всегда завораживающе хихикала, посмеивалась над его неусидчивостью и дубовостью. Тогда он посмеивался ей в ответ, вынуждая трогать и прикасаться, в очередной раз рассказывать о совершенных ошибках. Азула была требовательным сифу.       — Важно черпать мудрость из разных источников, — продолжил Айро, вынуждая Зуко вырваться из-под сурового гнета. Он был всегда слишком требователен к самому себе, с болью принимая поражения, оплакивая и ненавидя отказы, а здесь, получается, дядя дает Зуко понять, что он не такой, как все члены его семьи. Он старался не думать о синей маске, которая подшептывала ему страстные желания, совершение которых гарантировало особое неоспоримое внутреннее величие и вечную анонимность, которая неустанно будет внушать страх каждому, кому на пути встретится. — Этот прием, — Айро вытягивает одну руку, а второй ведет и ведет вдоль своей шеи и все ниже и ниже, останавливаясь на солнечном сплетении, повторяя этот цикл движений раз за разом. — Знаешь, ни для кого не секрет, откуда маги молний взяли свое начало. Какая противоположная огню стихия? — с интересом всмотрелся в племянника Айро, не понимая до конца: слышит его Зуко или же нет?       — Вода конечно, — фыркнул, подобно неуваженной кошке, что вызвало у Айро приступ умиления, ведь принц Зуко не изменял своему характеру, даже когда был исключительно сосредоточен.       — Ты молодец, Зуко, — одобрительно закивал, вызывая у племянника приступ смущения, который, он так тщетно старался унять, только злясь. — Так вот, когда я гостил у северян, я рассматривал, как перетекает вода из одного русла в другое, и этими руслами были руки магов воды. Такая чуткая, дотошная и очень скрупулезная магия, настраивающая на усидчивость, на медитацию, — коснулся он руки Зуко, поправляя непонравившееся движение, принимаясь вновь бороздить одной рукой вдоль другой — вытянутой, вырисовывая определенное устье, словно реки. Одна рука перетекала в другую, прямо, как моря перетекали в океаны, а реки в моря. — Ни одна магия не совершенна. Я познал искусство молний очень молодым, — это вызвало у Зуко новый приступ негодования, что отразилось на его недовольном лице. Айро смиренно сделал вид, что не заметил. — Наблюдая за магами воды, я открыл для себя знание — понимание того, что энергию можно словить, но на очень краткий промежуток времени, — сжал перед его носом пальцы, перехватывая невидимую мушку. — С электричеством нельзя шутить — оно непокорно, его можно лишь ухватить, ни секунды не удерживая. Так я и поступил с твоей сестрой. Я поймал ее оголенную раскаленную злобу, — указывает на свою ладонь. — Пропуская через себя, но главное — не через сердце, выпуская, — приподнимает вторую ладонь, переводя взгляд с одной на другую. — Начало, холодной огонь, как и все искусство молний — берет с Северного Полюса, — хмыкнул Айро, приподнимая взгляд к небу. — Я не открыл ничего нового, лишь дополнил, понимая, как все устроено. Все возвращается к своим началам: я познал это искусство, которое породилось где-то там — в холодных льдах Антарктики, в конечном счете, возвращаясь на этническую родину этого ответвления магии огня, дабы постичь новое знание. Теперь понимаешь, к чему я клоню — помни, кто ты такой. Помни, откуда берешь начало, именно это знание позволит тебе совершенствоваться. Научись понимать других: другие стихии, другие народы — и ты станешь совершенным.       — Не понимаю, как стихия огня, будучи полной противоположностью воде, удосужилась перенять от нее что-то, — а в силе сопротивления Зуко не было равных. Дядя с улыбкой покачал головой, понимая бунтарское начало принца, осознавая, что так устроен его мир: протестовать и говорить поперек на все, лишь бы придать неизведанное критике, за которой, он прятал самую таинственную и прискорбную зависть, ревность. Зуко был ревнив ко всему в этом мире, не переставая доказывать своим поведением, что считал себя обделенным, недопонятым и недооцененным.       — Мудрецы Северного Племени Воды как-то сказали мне, что Туи и Ла — духи Луны и Океана разделили искусство молний с людьми, — пожал плечами Айро. — Но это все полемика, — отрицательно покачал головой, широко расставляя ноги, вновь вскидывая одну руку, с выжиданием смотря на Зуко. — Маги воды управляют потоками энергии, они превращают свою защиту в нападение, перенаправляя энергию противников на них самих. Я научился делать тоже самое с молнией. Запомни, ты должен создать путь от кончиков пальцев вверх по руке к плечу, а затем вниз — к желудку. Помнишь, я учил тебя подобному приему перед взрывом, который устроил нам Джао? Желудок — это источник энергии в твоем теле, он называется «море чи», только у меня это, скорее, необъятный океан, — нелепо расхохотался, заставляя Зуко вновь нахмуриться. — От живота направляешь энергию снова вверх, а дальше за пределы другой руки, — Зуко с вожделением и каким-то нетерпением повторял показанные ему движения, практически зацикливаясь. Они с Айро вскидывали пальцы, приседали и плавно перетекали другой рукой практически синхронно, становясь в какой-то момент отражениями друг друга. И когда Айро всматривался в племянника, то он не видел в нем недостатков. Зуко был подвержен компульсивным, в некоторых моментах неярковыраженным, в некоторых более заметным — движениям. У него отлично получалось отрабатывать любое движение, он скрупулезно, излишне щепетильно и с особым ритуалом подходил к каждому новому приему или жесту.       — Я готов! — выкрикнул принц Зуко, в последний для себя раз ведя пальцы вниз, достигая желудка, резко, но при этом очень красиво и мягко, словно воспроизводя легкий женственный танец, вновь направляя пальцы ввысь, отпуская, вырисовывающуюся в фантазиях молнию. Айро видел, что Зуко именно представлял, додумывал, дорисовывал и фантазировал ту скоростную искрящуюся ломанную линию, что сулила только лишь смертью, с особым благоговением Зуко справлялся с ней раз за разом. И раз за разом его движения становились четче, плавнее, гибче и увереннее — в этом ему не было равных, у Зуко, однозначно, получалось не хуже, чем у самого Айро, а, может быть, даже где-то и лучше, но Айро себе в этом не признавался.       — Ч-что? — смутился, надеясь, что у него, всего лишь-то, разыгралась под вечер фантазия. — Ты хочешь, чтобы я метал в тебя молнии? — обескураженно произнес, а голос его сотрясался. — Я? В своего единственного племянника? — предвидя, уже намечающееся недовольство принца — он сразу дает Зуко отпор, моментально же отказывает — молниеносно и без обсуждения. Зуко стиснул кулаки, считая, что все зря, он так старался: весь день провел за этим глупым танцем, выслушивая напыщенные дядины речи, чтобы обучиться тому, что никогда, возможно, не сможет применить. Дядя просто невообразимый глупец! Старикашка! Жадный и трусливый подхалим! — кулаки Зуко запылали пламенем, он мечтал, чтобы они окрасились в королевский синий, прямо, как у его сестры — принцессы Азулы. Азула… закрывая глаза, отворачиваясь, и даже прячась в собственных думах — он находил ее безупречный образ, что лазурной нитью простирался до самого сердца. В какой-то момент его настигло такое тяжкое и печальное чувство вины, что необъятной ответственностью ложилось на его трусливые плечи. Раньше он считал, что быть лучше сестры — это неизбежность, так суждено и так будет, и каково же было разочарование, что теперь рядом с ней он ощущал себя жалким, мелочным и таким ничтожным. Он с ужасом отгонял навязчивую мысль, что роилась сама по себе, шепча внутренним голосом синей маски: «Ты ей неровня». Почему? Зуко в ярости вспылил, разбрасывая ошметки импульсивного пламени, не гнушаясь обляпать огнем и дядю, что скоропостижно заохал, прыгая на одной ноге, стараясь потушить взбесившийся рукав.       — Ты — глупый старик! — отвернулся от него, расхаживая взад-вперед, будто дикий зверь, стиснув всю обуреваемую им лютость в кулаках. — Я потратил весь день, выслушивая твой нелепый треп, я старался подражать твоим бессмысленным движениям. Я купался в лучах твоего тщеславия, — ткнул в него пальцем, который тотчас же воспламенился. — И все ради чего? Видимо, чтобы ты насладился тем, какой ты умный и находчивый. А вот и нет — ты беспечный богач, что мнит из себя мудреца. Легко рассуждать, когда быть первым и быть лучшим — это твоя прерогатива. Вот только из-за нежелания бороться ты потерял трон, но тщетно себе в этом не признаешься.       — Зуко… — нахмурился Айро, уже заметно начиная раздражаться на нескончаемый гвалт упреков и гадостей. Озай делал всегда также, когда у них завязывался разговор, — Айро не смог отделаться от чувства, что прямо сейчас пред ним, с горделивой напыщенной походкой ходит его младший брат, неустанно попрекая и припоминая, указывая на недостатки и без оглядки с чувством унижая. «Ты не брат! Ты — ничтожество!», — очень разъяренно, но холодно бросал в него Озай, на что Айро тогда не ответил ему ничего, и нет — не потому, что тот уже принял трон, став Хозяином Огня, а потому что на задворках стареющей души понимал: когда-то я был неправ. Озай так безжалостно и легкомысленно указывал на недостатки и прегрешения Айро, что вынести это в полном поминальном молчании, хороня при этом свою прошлую жизнь — это единственное, что мог тогда позволить себе Айро. «Таким как ты нельзя иметь детей!», — бьет по самому больному, с жадностью припоминая смерть Лу Тена, втаптывая Айро в пучину скорби и непроходимой виновности, в которую, его так глубоко-глубоко засасывало — как в могилу.       — А ну, замолчи, ЩЕНОК! — не выдержал Айро, в какой-то момент даже не в полной мере осознавая, кому он ответил: Озаю или Зуко? Зуко даже опешил, резко останавливаясь, обескураженный, совершенно не готовый получить сдачи. — Зуко… — в свое оправдание, резко трезвея от нахлынувшего морока, начал было он. — Прости… я не хотел. Дух попутал, — опустил прискорбно голову, беспрестанно продолжая себя корить, корить за все: за то, что бросил брата в одиночестве с их ненормальным отцом, за то, что не уберег единственного сына, за то, что сорвался на самом дорогом и любимом ныне человеке — принце Зуко. Если бы только Зуко осознавал всю дядину душевную боль — он бы взвыл так, как умеют только грозовые тучи, порождающие морось и слякоть, разносящие мерзкие порывы леденящего ветра. Если бы только Зуко понимал, как души не чает в нем дядя, что жизнь Айро — по сути пустое, что только племянник дает ему силы подниматься и через боль в пяточных шпорах и ноющих суставах — идти. Идти несмотря ни на что, даже несмотря на то, как в приступах колышется сердце, ведь Зуко без него никак. Айро должен жить. Должен жить ради принца, ведь он так мал, так несмышлен и так импульсивен. Совершенно не знает мира и не готов его принять. А мир жесток, особенно к принцам. Этот мир размозжит Зуко без оглядки, без промедления, стоит лишь остаться с ним один на один. Айро знал, что племянник нуждается в ком-то также сильно и титанически, как каждый человек нуждался в тепле, воздухе и пище. Я не брошу тебя, Зуко, — твердой рукой касается его локтя, в примирительном жесте мягко улыбаясь, находя в племяннике лишь удивление, отчасти страх и непонимание. Зуко всегда был сыном своей матери — он ранимая тонкая душа, которую так норовит покалечить общество и его устои. Зуко весь в мать — у него даже глаза ее, Айро смотрел и видел тот нежный неповторимый образ, но Зуко не мог себе позволить быть хрупким, артистичным и грациозным, ведь в противном случае его ждет столкновение с жестокостью и непринятием его миром. Зуко запутался. Айро верил, что племянник попал в паутину лжи и просто просел под гнетом беспощадности королевской крови, а ведь беспощадности самому Зуко не досталось. Даже то, что он возжелал возлежать на одном ложе с Азулой — лишь плод недостающей любви и отсутствия тесного тепла, которое может подарить только семья, только любовь. По себе Айро знал, что такое — быть членом королевской династии: никаких компромиссов. Либо все, либо ничего. Зуко, в силу оторванности от мира, полной замкнутости и зацикленности на членах собственной семьи, среди всех прекрасных женщин — его глаз пал на свою же сестру. Наверное, Зуко считал, что никто кроме Азулы не сможет понять тот ворох боли от воспоминаний, которые они могли разделить лишь друг с другом. В Азуле не было ничего особенного, — считал Айро, не гнушаясь думать о ней нелестности. Азула не виделась ему шибко красивой, шибко воспитанной или даже пригодной для дружбы. Она была клубком зла — если бы зло имело лицо — у него было бы лицо Азулы, — только так и никак иначе видел ее Айро, с отчаянием мотая головой, так до сих пор и не отпирая запертую на тайну дверь, которой являлась принцесса Азула.       — С тобой или без, но я достигну того, что мне нужно, — прошел мимо дяди, специально задевая плечом, желая развернуться и сделать так еще и еще. Окрыленный и унесенный на вихре негодования, Зуко мотыляло на волнах собственной бури, которая простиралась над его душевным океаном, раз за разом всколыхая девятый вал. Кажется, дядя что-то бестолку говорил в след, желая остановить и вразумить своевольного и самонадеянного племянника.       — Принц Зуко, будьте благоразумны! — вознес он руки к небу, следом поднимая и взгляд. Послышался грозный тучный раскатистый звон, разразившийся на всю долину. — Не ходите никуда! Игра с природой не принесет ничего хорошего. Природа — сущность своенравная.       — Прямо, как моя сестра Азула, — ухмыльнулся, переполненный самодовольством Зуко, оседлав страусового коня, ударяя того посильнее в бока, заставляя нестись прочь от дяди, прочь от этого полуразвалившегося дома, в который затекает любая сырость, а единственные жители — омерзительные сколопендры. Вертлявые, с длинным делом, практически, как у червяка, казалось, эти мерзкие существа могут расти и расти до бесконечности. Ярко-оранжевое тельце, что елозит с одного края на другой, синхронно, практически механически, будто какой-то поезд, перебирает шуршащими острыми ножками, взбираясь все выше и выше. Губоногие, устрашающие, ведущие ночной образ жизни, неподвижно сидящие на стене или потолке, карауля неосторожную жертву. Днем они скрываются в различных укромных местечках — под камнями, в расщелинах, под корой деревьев, а с наступлением темноты безбоязненно покидают свои убежища. «Их длина находится в диапазоне между шестидесятью и восьмидесятью сантиметрами. Такие существа имеют от тридцати до трехсот пятидесяти пар ног. Они оснащены ядовитыми железами по бокам своего тела», — улыбнулся Зуко, видя перед собой маленькую Азулу, которая с особым ужасом читала учебник по зоологии, при этом неустанно кривя свои манерные губки. Она ненавидела насекомых, утверждая, что ее очень отпугивает такое огромное количество лап, а также способность появляться и заводиться практически где угодно. Она закрывала глаза и уши, начиная громко истерить, бегая по комнате, стоило ей узреть, как в покои заползла какая-то особенно странная тварь, и вот что интересно — она была настолько напугана, что даже не могла поджечь ее. Особый ужас на нее наводили многоногие кольчатые сколопендры, которых умертвить обычным прикладным ударом — достаточно муторное занятие за счет их плоского, панцыреобразного кольчатого тела. Слуги сбегались к принцессе со всех концов, Азула плакала и пряталась в шкафу. «Не боишься, что сидишь на целом пристанище многоножек, что прямо сейчас поселились в твоих одеждах!?», — со смехом вспоминает свои издевки Зуко, не в силах нарадоваться такому отчаянию сестры. «Они не живут в одеждах», — этот голос заставил тогда юного принца содрогнуться — настолько он оказался неожиданным, застающим врасплох, пристыживающим, хоть очень спокойным, но достаточно агрессивным. Нападающим. «О-отец…», — прикрыл в ужасе уста маленький Зуко, не желая попасть под горячую руку, тотчас же забираясь в шкаф к Азуле, находя ее страх, эхом откликающимся в его собственном сознании. Он не переставая наблюдал сквозь небольшой проем открытой дверцы, как отец не гнушался брать это омерзительное создание в собственные руки, поглаживая. Зуко смотрел на Азулу, что встревоженно не могла усидеться на собственном ворохе вещей. Небо громыхнуло недовольным призывным возгласом, вынуждая принца Зуко вздрогнуть, испугавшись необъятности дикой природной стихии, которую, покорить даже тысячам магов не представлялось возможным. Интересно, сможет ли кучка магов воды вызвать дождь или наоборот его разогнать? Зуко дергает поводья, сжимая коня по бокам, вынуждая скакать быстрее, продираясь сквозь начавшийся шквальной повальной стеной дождь, сопровождаемый гулким порывистым ветром. Прищурившись, он вглядывается в недовольное пасмурное небо, что всего лишь на пару часов в полдень решило разгуляться, на остаток дня вновь заполоняясь грозными мглистыми тучами, что неустанно воевали меж собой на распростершемся бесконечном небе. Птицы летали слишком низко, врезаясь в раскачивающиеся кроны деревьев. Зуко вцеплялся в поводья, сжимая до посинения собственных пальцев, не в силах бороться с таким резким похолоданием, что побежало по его жилам, останавливая бурлящую кровь. Они скакали и скакали сквозь хребтовые равнины, сменяющиеся цепью тянущихся гор, пока дождь не взвыл, будто бы голосом духов, отчего Зуко резко потянул на себя поводья. Конь вздыбился, зафыркал, опрокидывая принца прямо в горную слякоть и чавкающую грязь. Седло и сумки полетели вниз, страусовый конь взбеленился, прячась под мясистым рядом деревьев. Зуко выругался, хватая склизкие размокшие комья земли, бросая в сторону трусливого скакуна. Потрясенно, подгоняемый руганью грозовых туч, потопляемый неостановимым ливнем, он стал судорожно собирать все вещи, что так напрасно посмели выпасть из приоседловой сумки. Яркая молния сверкнула за его спиной, когда Зуко осознал чужой испытывающий взор, что с нетерпением оскорбить — всматривался в его жалкую вымокшую суть. Этот кто-то так безудержно смеялся и упивался горестью Зуко. «Я стою — ты ползёшь. Ты скручиваешься — я разворачиваюсь. Кто же сгорит первым? Ты садишься и замираешь — я не подчинюсь», — звенящий змеиный шепот, что преследовал его, стоило увидеть глаза этой непокоримой своевольной синей маски, или хотя бы изредка бросить о ней хоть какие-то мысли. Этот голос произрастал прямо из низины самых грязных инстинктов, где балом правят лишь принципы удовольствия, тонкой нитью пробираясь через светлый разум, рассудок и внешний контроль, практически в песок изничтожая былую нравственность и самоконтроль. Этот голос, словно внутри него рычит необузданный дракон, что желает, чтоб был услышан его громогласный неостановимый рев. Оно тянет к нему свои невидимые руки, все подначивая поступить так, как Зуко был не уверен. «Надень меня! Надень меня! Надень меня! Не будь неудачником!», — тянется уже одной рукой, наблюдая, как дерево синей маски было потоплено глубоко в небесной воде. С гладкой наполированной поверхности стекали грозные капли, что чудилось Зуко, будто Дух Воды оплакивает такое долгое расставание со своим хозяином.       — Кем бы ты был, если бы я не вдохнул в тебя свою жизнь? — возмутился принц, не позволяя собою помыкать, хватая синюю маску, вновь бросая вызов.       — «Не медли, не будь истуканом. Надень меня, и преисполнишься тем величием, о котором ты мечтаешь. Надень меня, и твое желание тотчас же исполнится. Запомни, это я делаю тебя таким, какой ты есть на самом деле: властолюбивым, сильным, сокрушительным, беспринципным, грациозным и хитрым. Открой мне дверь. Позволь войти. Позволь себе быть собой», — словно завороженный, он внимал этому неописуемому заветному голосу, который был ему самым лучшим и искренним собеседником.       — Что тебе надо от моей сестры? — прищурился, не осознавая, с кем он говорит: с собой или же синей маской?       — «Это ты ответь мне — ответь самому себе: что тебе нужно от моей сестры?», — он смотрел в бездонные невидящие глаза синего духа, уже практически отдаваясь в его околдовывающие путы, что внутренним теплом сжимали его по обе руки, утяжеляя грудину, мешая спокойно дышать, порождая безудержное и страстное желание слиться воедино. Околдовывал, притягивал, совращая, давая легкую приманку, все что угодно — лишь бы не начинать этот разговор сначала. Нет. Только не это. Пожалуйста. С вожделением и чистым сердцем, на котором заколыхало облегчение, Зуко надевает маску, приободряясь во всем теле, ощущая, как невысказанная обида исчезает, как легко двигаются мышцы, с каким ловким маневром ему удается уворачиваться даже от дождливых капель. Он взмыл руки к проливным небесам, дразня своим необъяснимым раскачивающимся танцем, представляя, что покорение воды — это в его силах. Магия воды и магия огня слились воедино в грузных чернеющих тучах, с особым рвением призывая ветер прогнать настырного оголтелого принца Зуко, что так полюбовно сливается со злобным духом воды. Черной воды. «Ну же! Ну же! Оно того стоит!», — надменный еле слышный гул из-под синей маски, что с такой спесью посмеивалась над небом, вызывая луну на поединок, заставляя дух океана обратить свое внимание на одиноко танцующую Синюю Маску. Дядины движения, что легли на понимание Зуко слишком ладно, он считал, что непременно выстоит даже против тысячи молний, что Туи и Ла прямо сейчас пошлют в его сторону.       — Я здесь! Нападай! Стерва! — с особым жаром с его языка срывается последнее ругательство в сторону тучи, в которой, кажется, он встретил образ сестры. Небо загрохотало не на шутку, давая понять Синей Маске, что его рев был услышан, что духи смеются и аплодируют его упорству и просто невиданной самоуверенности. Протяжно с треском громыхнув, да так, что у Зуко чуть сердце от страха не остановилось, а в какой-то момент в голову даже закрались мысли о побеге. Но синяя маска тотчас же перехватила бразды правления, продолжая элегантное и безошибочное повторение разученного с дядей нового элемента. После грома наступила оглушительная и подозрительная тишина. В округе никого, только серость, сырость и ничего не видно — скалистая пустошь. Яркий обезумевший поток света хлынул в сторону Зуко, который Синяя Маска с гордостью поджидала, изящно и без какой-либо тяжести в маневренности телодвижений — он направляет пальцы руки ввысь, на кончиках собирая тот неуправляемый убийственный поток. Всего на секунду поглощая его полностью, кажется, опустошая облако, Зуко ощутил эту дребезжащую мощь внутри своего тела, безошибочно и очень уверенно перенаправляя потоки чужеродной гнездящейся энергии по своим ветвистым каналам в обход слабохарактерного сердца. Казалось, что внутри у Зуко в разнобой бренчали разноперые струнные инструменты, топтались дикие звери, при этом гвалт непонятных незнакомых и неразборчивых голосов хором заговорил в голове, призывая Зуко сойти с ума, потерять контроль и ошибиться. Но, раскачиваясь, будто бы в колыбели, представляя, что прямо сейчас он в потоке, в оживленной столице, прямо на главной ярмарке, прямо, как это было в детстве — Зуко с выдохом проделывает последний элемент, напоследок представляя, что он — это его собственная сестра, а если он — Азула, то все, что он делает — безупречно. По всему телу охватывало чувство, словно грудную клетку расперло в разные стороны, а сердце как бешенное билось птичкой в клетке, ведь вздох сделать было и вовсе невозможно. Всего какие-то считанные мгновения, и Зуко взмывает вторую руку ввысь, оголяя пальцы небу, с радостным смехом провожая вылетающую за пределы молнию, которая, рассекая небесные параллели, устремилась практически к звездам, оставляя после себе ощущение приятной опустошенности и легкого тепла, на задворках сознания щекотя.