Пролетая над Энтерпрайзом

"Люди выходят из себя, а в один прекрасный день уже не могут вернуться обратно". (с) Кен Кизи Темные стекла очков закрывали глаза от палящего солнца, асфальт мягко стелился под колеса машины, рождая ощущение полета. Guns’n’roses громко вопили из динамиков, завершая образ идеального дня. Ветер трепал светлые волосы, губы, с которых не сходила шальная ухмылка, пересохли и потрескались, но кого это волновало, когда впереди – бесконечность, выраженная в сотнях лошадиных сил и запахе сигарет?.. На мгновение отвлекшись от идеально ровной дороги, он провел пальцами по приборной доске и выкрутил громкость на максимум. Теперь он не слышал даже собственных мыслей, и это вполне его устраивало. Пепел от сигареты, зажатой в зубах, падал на джинсы, и он смахивал его одним небрежным движением, размазывая по кожаной обивке соседнего сиденья. Какая разница, почему у тебя липкие пальцы, а пачки сигарет с недавних пор хватает только на шестьдесят минут максимум, если все страшное, что отравляло твою жизнь, ты оставил позади себя? Шансы на то, что его не поймают, – мизерны. Ничтожны. Стремятся к нулю. Бегство – это тоже выход. Особенно, если ничего другого тебе не осталось. Иногда ему казалось, что если очень сильно поверить в то, что ты бессмертен, – так и будет. Иногда ему казалось, что все, что происходило с ним в прошлом – проекция какого-то кошмарного сна, и нужно всего лишь очень сильно захотеть проснуться. Иногда ему казалось, что у него действительно не все в порядке с головой. Возможно, ему придется перекрасить выжженные беспощадным аризонским солнцем волосы в темный цвет. Купить цветные линзы. Перелезть из привычных кожаных курток во что-то кардинально отличающееся. Словом, вспомнить все, что советовали делать в таких ситуациях просмотренные ранее шпионские боевики, и методично выполнить каждую рекомендацию. Он должен использовать любую возможность, лишь бы только исчезнуть, раствориться, превратиться в совершенно другого человека. Начать жизнь с нуля. С минус единицы, если потребуется. В определенный момент он окончательно расслабился и принялся представлять себе красотку, - обязательный атрибут, который, в общем-то, должен выдаваться к каждому кабриолету по умолчанию, - сидящую рядом, растягивающую ярко накрашенные губы в поощряющей улыбке. Он бы размазал помаду по ее рту, он бы облил ее текилой, а потом бы вылизал каждый дюйм ее кожи, солоноватой от пота, он бы позволил ей любить себя. Чтобы вы точно поняли, насколько расслабленно он себя чувствовал - он даже начал, отчаянно фальшивя, подпевать Акселю Роузу. А потом услышал полицейские сирены. «Мой корабль пошел ко дну», - некстати подумал Джим, сворачивая на обочину. *** Адвоката ему предоставили за государственный счёт, а значит, он был тем худшим из вариантов, не смыслящим ровным счетом ничего в законах, зато умеющим до секунды определять, сколько времени осталось до конца рабочего дня. На данный момент – еще три часа и сорок минут. Парень, что сидит напротив в душной, тесной комнатушке, отнюдь не расположен к сотрудничеству. Его лицо покрыто ссадинами, кровоподтеками, а щеку пересекает длинная свежая царапина (он был не очень-то рад видеть полицейских и пытался с помощью весомых аргументов убедить их в том, что его стоит отпустить с миром. Не получилось). Мужчина вытирает взмокшую шею носовым платком, протирает им же очки, долго вчитывается в пухлое личное дело, что лежит перед ним, а потом предлагает свой вариант развития событий, учитывающий весь предыдущий опыт общения его клиента с государственными структурами этого штата. *** - Адвокат, я правильно понял, что вы апеллируете к правилам Макнатена? - Да, господин судья. - У прокурора нет возражений? - Нет, господин судья. - Таким образом, я постановляю, что Джеймс Тиберий Кирк, гражданин Соединенных Штатов Америки, освобождается от уголовной ответственности по невменяемости. Я определяю срок, в течение которого этот человек будет находиться в психиатрическом учреждении, пока его не признают адекватно воспринимающим обстоятельства совершенного преступления, в размере полугода. Контроль над осужденным передается наблюдательному совету штата до истечения назначенного срока. - И это значит? – тихо прошептал Джим своему адвокату. - Вы будете содержаться в психиатрической лечебнице до тех пор, пока ваше общее состояние не перестанет считаться общественно опасным. - Полгода? – сейчас Кирка живо интересует вопрос, бывает ли «туннельный слух», потому что он, кажется, не слышит ничего, кроме собственного затрудненного дыхания. - Полгода, - кивает крайне довольный адвокат, - если бы не я, парень, тебя бы засадили очень надолго. И в те места, где твои симпатичные голубые глазки сослужили бы тебе плохую службу, уж поверь. Стук молотка раздается так громко и неожиданно, что Джим вздрагивает и неверяще смотрит на судью, словно бы загоняющего последние гвозди в крышку его, Джима, гроба. Полгода. Шесть месяцев, двадцать четыре недели, сто шестьдесят восемь дней. Что ж. Бывало и хуже. *** Представления о психиатрических клиниках Кирк составлял исключительно по фильмам ужасов – заброшенное, увитое плющом здание, нездешние голоса замученных до смерти пациентов в коридорах, пыль, разруха, запустение, живым никто не уйдет. Все оказалось не так. Несколько небольших кирпичных корпусов больницы утопало в зелени («Нашим пациентам разрешено выходить раз в день на полчаса и прогуливаться по территории больницы»), медсестры были исключительно дружелюбны, а врач, доктор Маккой, оказался милым человеком, чьи добродушные глаза, поблескивающие за стеклами очков, совершенно не пытались запротоколировать каждое движение собеседника. Вы бы скорее ожидали, что он предложит вам выпить коллекционного виски из своих запасов, поговорит с вами о чем-то несущественном, а потом пожмет руку и выпроводит вон. - Вашим соседом по комнате будет мистер Чехов, - сверившись с записями, сообщил Маккой, - у него синдром Саванта. Успокойтесь, - заметив, как дернулся Джим, улыбнулся он, - это совершенно безопасно. - Я, скорее, волнуюсь, не заразно ли, - фыркнул Кирк. – А что это? - Нет, что вы, ничуть не заразно, - доктор откашлялся, собираясь прочитать лекцию, вдохновленную любопытством нового пациента, - синдром Саванта характерен феноменальной памятью и развитием интеллекта, но, к сожалению, в узкопрофильных областях. Во всем остальном – мистер Чехов совершенно не умеет взаимодействовать в обществе, выстраивать любые социальные отношения и тому подобное. Словом, представьте себе крайне нелюдимого ребенка, обладающего потрясающими знаниями о совершенно несущественных для повседневной жизни вещах. - А в чем его фишка? - Простите? - Что именно он запоминает? - О, здесь все очень интересно. Видите ли, он увлекается астрофизикой. - Думаю, мы с ним поладим, - окончательно расслабился Джим. - Итак, мистер Кирк, немного о распорядке, надеюсь, с этим проблем у нас не возникнет? – быстрый взгляд в сторону нехотя кивнувшего Джеймса. – Отлично. Итак, наши с вами беседы будут проходить два раза в неделю, по пятницам и вторникам. Во все остальные дни у вас будет групповая терапия, - следующие минут пятнадцать Кирк честно пропустил, решив, что самые важные вещи (во сколько обед и где женский корпус) он уже слышал. – Итак, - Маккой хлопнул в ладоши, заставив Джима оторваться от рассматривания цветочного узора обоев и попытки подсчитать общее количество ромашек на квадратный фут и обратить на него внимание, - если больше нет вопросов, я попрошу Скотти провести вас в вашу комнату. - Нет, отчего же, - ухмыльнулся Кирк, лениво потягиваясь, - один вопрос есть. Я могу звать тебя Боунс? - Почему «Боунс»? – искренне удивился врач. Вместо ответа Кирк кивнул на несколько костей, лежащих на подоконнике, и ухмыляющийся чему-то своему череп, в зубах у которого была зажата сигарета. - Некоторые пациенты так признательны, что оставляют в наследство себя? - Нет, это Йорик, - так, словно это все объясняло, сообщил Маккой, - он достался мне от предыдущего директора больницы. Иногда, - зловещим шепотом продолжил он, - он приходит к тем пациентам, которые не следуют рекомендациям врачей. - Боунс, - повторил Маккой, когда остался наедине, - черт возьми, этот парень умеет удивлять. *** - Я тебе тут все покажу, - Скотти оказался светловолосым мужчиной с открытым дружелюбным лицом. Если бы Джим встретил его в других обстоятельствах, он бы ни на секунду не усомнился в его нормальности. Улыбнувшись, он хлопнул Джима по плечу и потащил за собой, - не волнуйся, у нас тут народ мирный, никого не обижают. - Да я не волнуюсь, - раздраженно ответил Кирк, порядком уставший от того, что все ему советуют либо успокоиться, либо перестать волноваться. - Итак, - его тащили через, казалось бы, совершенно одинаковые комнаты, не переставая тараторить, - тут у нас комната для групповых занятий, я тебе потом расскажу, что это за зверь; тут столовая; здесь, - кивок в сторону зарешеченного окна, - выдают лекарства, один или два раза в день, смотря, что тебе прописали; вот тут, - мотнул головой, - кабинет главной медсестры, по всем вопросам, когда нет доктора, можно к ней. - А это, - гордо сообщил он, дотащив Джима до еще одной белой двери, - твоя палата. Вопросы есть? - Да. Кто это? Мимо них, ни на кого не глядя, не поднимая глаз, смотря исключительно в пол, шло совершенство. Настоящее совершенство – рукава синего свитера натянуты до кончиков пальцев, кривовато подстриженная челка почти закрывала глаза, заостренные уши, худощавая фигура и, - если присмотреться, - бледная, с зеленоватыми узорами вен кожа. Абсолютно не во вкусе Джима, абсолютно точно не в его вкусе. Впрочем, когда это его вообще останавливало? - Спок, - презрительно отозвался Скотти, - он у нас тут главный псих. Сын основателя этой богадельни. Никто его точный диагноз не знает, но поговаривают, что он маньяк, который перерезал глотку своему соседу по палате. Пока тот спал, представляешь? Джим облизнул пересохшие губы, еще раз прошелся взглядом по мечте, что шла мимо него по больничному коридору, а потом ухмыльнулся: - А сам-то ты тут почему? - Пытался машину времени построить, - пробубнил Скотти. *** Джим взял поднос, положил на него гору салфеток и замер, разглядывая разнообразие, что ждало его за стеклом. Еда была самых разных цветовых решений и консистенций, некоторые из которых откровенно пугали, все были, очевидно, очень полезны и, скорее всего, крайне отвратительны на вкус. Решив для начала ограничиться чем-то знакомым, он набрал фруктов, взял пару кексиков, выглядящих так, словно они были сделаны в прошлом, а то и позапрошлом веке человеком, решившим осваивать кулинарию с приготовления хлебобулочных изделий на открытом огне адских печей или инквизиторском костре. А затем направился искать свободное место. Спок сидел за отдельным столом, и, хоть столовая и была переполнена, никто не садился рядом с ним, но Кирк никогда не считал себя пугливым. Поэтому он с грохотом отодвинул стул и, радостно ухмыляясь, плюхнулся на него, а потом принялся хрумкать яблоком, жизнерадостно разглядывая Спока. Спок признаков жизни не подавал, смотрел в свою тарелку и молчал. Если бы не легкое, - судя по всему, выражающее неодобрение, - движение бровью, которое Джим заметил, когда воевал со стулом, он бы решил, что тот попросту заснул, изучая бурую жижу, что здесь гордо именовали овсяной кашей. - Привет, я – Джим, - сообщил он, не отрывая пристального взгляда от Спока. Казалось, тот даже дышать перестал, еще чуть-чуть, и превратится в статую, которую можно будет поставить на лужайке перед больницей и пугать ею особо нервных посетителей. - Как тут у вас заведено? – не обращая внимания на скептическое молчание, продолжил Джим. – Тебе руку надо жать? Или за челку подергать? Эй, ты что, глухой? Начинающие зеленеть уши явно показали – не глухой. И, может, сейчас даже врежет. Всяко лучше, чем игра в молчанку, - тут же решил Джим. - Я – Спок, - прошелестела мечта номер один Джима Т. Кирка. – И я бы предпочел, чтобы ты оставил меня в покое. - Обойдешься, - растянув только начавшие заживать губы в улыбке, ответил Кирк, - я, например, хочу с тобой подружиться. Спок промолчал и принялся ковырять ложкой в своей тарелке, словно пытался найти там сокровища Монтесумы – большая глупость, если вдуматься, разве Монтесума прятал свои богатства в тарелке с несъедобной пищей, и Джим, ты вообще не о том сейчас думаешь. - Знаешь, я был бы признателен, если бы ты посмотрел на меня, я как-то не привык разговаривать с макушками других людей, - временами Кирка было не заткнуть, он мог болтать часами на любую, даже самую безумную, тему, иногда он думал, что именно это является основным достоинством его мнимого заболевания, - я уже начинаю думать, что у тебя в принципе глаз нет, или они какие-то не такие, ну, например, желтые, фиолетовые, в ромбик, я, если честно, о вулканцах мало знаю, слышал, правда, что член у вас почти до колен, это правда, кстати? – чем дольше молчал собеседник, тем сумасброднее и отчаяннее был монолог Джима. Медленно, словно не веря самому себе, что он делает это, Спок оторвался от чего-то, быстро застывающего в виде развалин Помпеи на его тарелке, и посмотрел на Джима. Вывод первый: обычные у него глаза, темно-карие, густо опушенные ресницами. Вывод второй: кажется, у Джеймса Кирка новый фетиш на нервных молчаливых мужчин с глазами-бездонными-колодцами. Вывод третий: Джим – поэт. Прежде чем, ни на секунду не теряя достоинства, удалиться прочь, Спок дернул плечом – то ли хотел сказать «дружи на здоровье», то ли «я убью тебя сегодня во сне» - Джим не смог расшифровать – и опрокинул свой поднос с едой прямо на колени Джима Кирка. «Я ему точно нравлюсь», - счастливо вздохнул Кирк. *** Нельзя сказать, что Джим быстро подружился с Чеховым. Первое время тот смотрел на него настороженно из-под по-детски насупленных бровей и явно ждал какого-то подвоха. Очень уж Джим напоминал ему встреченных в прошлой жизни задир, не дававших прохода и мечтающих послушать, как он, нервничая и заикаясь, складывает слова в предложения, становившиеся все бессмысленнее по мере продолжения угроз. Тем сильнее было удивление доктора Маккоя, заглянувшего к ним во время ежедневного обхода, когда он увидел, как сначала Чехов весело смеется над шуткой Джима, а затем они увлеченно продолжают играть в слова, используя только астрономические термины. - Итак, значит, Спок живет один? - Мгм, - кивнул Чехов. - А как он вообще тебе? - Мгм, - неопределенно пожал плечами Чехов. - Содержательно. Ладно, буду разбираться сам. *** - На сегодняшнем сеансе нашей групповой терапии мы познакомимся с нашим новеньким. Джим, представьтесь и расскажите о себе, - девушка одобрительно улыбнулась Кирку, и, если бы его девяносто девять процентов его мыслей не были бы заняты Споком, сидящим напротив, а еще один процент решением задачи по способу умасливания повара для того, чтобы ему пожарили мяса, а не выдали ту же фигню, что и всем остальным, он бы непременно за ней приударил. - Меня зовут Джеймс Тиберий Кирк, я люблю ночное небо, виски, красивых женщин, - ему показалось, или Спок хмыкнул? – хорошо прожаренный бифштекс и секс с вулканцами, - ему показалось, или Спок подавился воздухом? - Спасибо, мистер Кирк, - неуверенно протянула медсестра, - за эту экскурсию. Скажите, а с каким диагнозом вы к нам поступили? - Двадцать девять по шкале маний Янга. Невменяемость. Маниакальный синдром, - перечислял он, - я к вам на полгода, котятки, потом мне дадут справку, что я способен отвечать за свои действия, и я отправлюсь в тюрьму. И лучше вам не знать, за что, - его улыбка ни на градус не потеряла в своей обаятельности. Чехов отвлекся от изучения птиц за окном и кивнул, словно бы подтверждая его слова, Скотти демонстративно закатил глаза, Спок предпочел сделать вид, что одного его присутствия в комнате вполне достаточно для эффективной коммуникации. - Давайте поаплодируем мистеру Кирку, - жизнерадостный голос девушки отозвался похоронным колоколом в голове Джеймса. *** - Сумеречные состояния. - Что? – Скотти быстрым незаметным движением потушил сигарету и ласково улыбнулся проходящей мимо медсестре. - Мой предыдущий диагноз, - пояснил Кирк. – Им никак не решить, к какой категории меня причислить, мучаются, бедняжки. - А сумеречное состояние – это? – не дал сбить себя с темы Скотти. - Характеризуется периодами, во время которых я агрессивен, ненормален и ничего не помню после, - монотонным голосом перечислил Кирк. – Ничего интересного. - Раз ты тут на полгода максимум, как собираешься провести время? - Планирую соблазнить Спока. - Что?! – глаза Скотти, Джим мог бы поклясться, почти вылезли из орбит. - Почему бы и нет. - Потому что он – опасный псих? - А разве я сам – не такой? – хмыкнул Джим и проводил взглядом чуть сгорбленную фигуру, вышедшую из входных дверей. – Пойду попытаю счастья в попытке завалить его на ближайшей парковой скамейке. - Я бы на твоем месте прихватил с собой веревку, какое-нибудь оружие и кляп, - Скотти крикнул ему в след, - и поверь, это была не лучшая твоя идея. - У меня вообще все идеи – самые лучшие, - Кирк помахал ему рукой и целеустремленно двинулся вглубь парка. *** Несколько недель Джим доказывал, что нет ничего невозможного. Сначала Спок шарахался от него, будто у него фобия людей с гиперактивностью. Потом перестал вздрагивать каждый раз, когда Кирк приветствовал его тычком под ребра или хлопком по плечу. А потом, как-то раз, Джим смог даже получить ответ на целых три своих реплики, прежде чем Спок снова ушел в себя. - Я могу быть снизу, могу быть сверху, могу заниматься сексом быстро, могу медленно, могу подрочить тебе, ты можешь подрочить мне, можем отсосать друг у друга, могу быть нежным, могу грубым, ты только скажи, что ты хочешь, намекни, посмотри на меня, ну давай же, детка, я знаю, ты тоже меня хочешь, ты дышишь глубже, ты закусываешь губы, давай же сделаем это, только скажи, как именно ты хочешь, что ты хочешь, - они были в парке, Спок пытался дышать воздухом, Джим вился вокруг него, стараясь соблазнить Спока. Джим нависал над ним, возбужденно перечисляя возможности, пробуждая ото сна, от вечной летаргии, из которой, как Спок думал, возврата уже нет. Слова Джима были бредом безумца, интонация – острым оружием опытного соблазнителя. И, наверное, в другом месте, в другое время, в другой чертовой вселенной, Спок бы смог встать со скамейки, послать к черту и гордо удалиться. Но не сейчас, когда Джим был единственным, что смогло заставить его заинтересоваться жизнью за последние - он уже не помнил - сколько лет. Словно с него стянули тяжелое одеяло, из-под которого ничего не было слышно, не было видно окружающего мира и ничего не хотелось. Словно мир вдруг заиграл красками, рассыпался звуками, расцвел золотом, запутавшимся в волосах Джеймса Кирка. - Я знаю одно место, - если бы Джим к этому моменту ещё не сел на скамейку рядом, он бы наверняка упал, услышав ответ на свои молитвы, произнесенные хриплым голосом. – Там нас не заметят. Таинственным «местом» оказалась опушка, загороженная с одной стороны величавыми соснами и густым кустарником, с другой – глухим забором, опоясывающим всю территорию больницы. Неуклюже осев на землю, Джим обхватил руками бедра Спока, притянул к себе, зарылся лицом в плотную сероватую ткань, из которой была пошита их форма, глубоко вдохнул запах едкого порошка, потерся щекой о полувставший член, прихватил его губами, оставляя влажные следы от слюны на одежде. Спок запустил пальцы в его волосы, притянул ближе, так близко, словно намеревался вплавить его в себя, запечатлеть его лицо у себя на коже, остаться навсегда чем-то единым. Джим заурчал, словно огромный кот, когда Спок, направляя, несильно дернул за светлые пряди. Непослушные пальцы путались в завязках, и Джим был готов плакать от бессилия, но Спок, невозмутимый засранец, осторожно помог ему, не забывая время от времени тереться о его рот, похотливый ублюдок, и боже, Джим был готов кончить, даже не касаясь себя, когда наконец получил доступ к восхитительной плоти. Он вобрал в себя его член, прошелся языком по уздечке, помогая себе руками, принялся ласкать все, до чего мог дотянуться, целуя каждый дюйм, каждую венку. Спок что-то рвано шептал, что-то просил, о чем-то умолял, что-то приказывал, Джиму было уже все равно. Потому что запах Спока, вкус Спока выбили остатки разума из его многострадальной головы, и он уже не мог остановиться. Собственный член был болезненно возбужден, упираясь в резинку штанов, и Джим обхватил его ладонью, двигая ей в одном ритме с губами, словно они со Споком были единым организмом, получающим удовольствие. Спок попытался отстраниться, мышцы судорожно сокращались, он вообще не понимал, как еще стоит на ногах, почему он не расплавился, не превратился во что-то бесформенное и жадно умоляющее о большем. Джим оторвался от облизывания самого потрясающего на свете леденца фаллической формы и посмотрел наверх, его губы покраснели, припухли, влажно блестели, и Спок решил, что это самое фантастическое зрелище, которое он видел в своей жизни – губы Джеймса Тиберия Кирка, созданные для того, чтобы доставлять наслаждение всеми известными и неизвестными способами. - Подожди, - прошептал Спок. Кирк облизнулся. А Спок потерял рассудок. *** ...Эта полянка действительно была скрыта от посторонних глаз, и они оба нашли, что это очень удобно, и поэтому появлялись на ней с завидной регулярностью. Они перепробовали все, что только смогли придумать, и даже изобрели несколько новых вариантов. Спок обнаружил, что больше всего ему нравится, когда Джим посасывает мочку его уха, шлепает его по заднице и, разгоряченно дыша, рассказывает, что именно и в какой последовательности он будет делать с ним. Джим обнаружил, что больше всего на свете ему нравится Спок. И понятия не имел, что делать с этим знанием дальше. *** Боунс и сам не ожидал, что терапия даст такой потрясающий эффект – Джим Кирк явно был готов вернуться в общество раньше положенного ему полугода. Лекарства купировали приступы, он стал спокойнее, уравновешеннее, собраннее. Правда он теперь вообще не расставался со Споком – они ели вместе, гуляли вместе, сидели рядом, дышали друг другом и не могли друг на друга насмотреться. Но это все – неважно, ведь, к сожалению, Кирка ждет вовсе не сладкий воздух свободы, а тюремное заключение на срок от трех до пяти лет. И Боунс размашисто расписался на бумаге, озаглавленной «Медицинское заключение Джеймса Тиберия Кирка». *** Джим решил сказать ему, когда у Спока уже не будет шансов сбежать или, что еще хуже, попытаться убить Джима ржавой заточкой. Поэтому он уложил его на живот, довел до беспомощного поскуливания своим языком, вылизав каждую складочку кожи, поддразнил пальцами, погружая их по фалангу, потом снова заменяя языком. А потом сказал. - Сегодня мой последний день. А Спок ответил. - Сначала ты меня трахнешь, а потом я перережу тебе сонную артерию, выгрызу твое сердце. - Я тоже тебя люблю, - улыбнулся Джим. *** Три года спустя Джим, нагруженный пакетами с продуктами, поднимался в квартиру, которую он снимал в одном из не самых престижных районов города. Его освободили условно-досрочно за примерное поведение, прикрепили к инспектору и наказали больше никогда не устраивать драки с отчимом, особенно если этот самый отчим – светило психиатрической науки и, по совместительству, не очень вас любит. Джим поставил пакеты на пол, достал из кармана ключи и, выругавшись про себя на вечно перегоравшую лампочку, открыл дверь. В квартире было тихо и до омерзения пусто. - Джим, хватит мечтать, - раздался из спальни голос, - мне скоро пора уходить, чтобы сдать очередные тесты для Боунса. Мы еще успеем трахнуться. Джим ногой захлопнул дверь, кинул пакеты в сторону кухни (кажется, он даже умудрился что-то разбить) и направился к Споку, на ходу раздеваясь.