* * *
Это становится какой-то непобедимой закономерностью. Мужчина, находясь на ежемесячном собрании, рассеянно слушает доклад воодушевлённых работников, мыслями витая где-то не здесь. Кто такой этот парень, обладающий сказочной внешностью? Почему он настолько несчастлив? Какой ублюдок осмелился ему навредить? Данные мелочи не должны волновать гендиректора, но, чёрт подери, волнуют. До бешенства волнуют. Как можно причинить боль этому хрупкому юноше, любящему читать в парке старые книги? Которому идут массивные свитеры, чьи глаза редкостного цвета вынуждают задыхаться, проникают вглубь, далеко-далеко, где ещё ни единая живая душа не находилась. Пробрался усталым взглядом в сознание, зацепился там, мешает трезво рассуждать, перебивает желание окунуться в изнуряющую работу, манит, кричит о спасении. Господи, одного мгновения хватило, чтобы заметить столь отчаянный, леденящий внутренности вопль. А его изящная фарфоровая шея… усыпана гематомами, царапинами и, кажется, ожогами. От кончика сигареты, скорее всего. В то время как малиновые губы тихо шепчут: «я в полном порядке». Не в порядке. Стоило совещанию закончиться, Чонгук торопливо покидает многоэтажное здание офиса, направляясь прямиком к роковому парку. Сегодня вновь погода отличная, солнечная, ослепительная, непроизвольно вынуждает настроение улучшиться. И оно действительно улучшается, только вследствие увиденной маленькой фигуры, сидящей на отдалённой ветхой лавочке. В пальцах, спрятанных под тканью жёстких перчаток, находится книга. Другая книга, немного толще предыдущей. Откуда данная информация? Подмечает детали, которые вовсе не должен. Делает вещи, которые, опять-таки, вовсе не должен. Он проходит мимо кофейного ларька, покупает себе двойной эспрессо, задумывается, хмурит густые брови, после чего просит ванильное латте. Может, мальчику вообще не нравится кофе? Этот вариант Чонгук настойчиво не рассматривает, бесшумно двигаясь к интересующему человеку. Садится рядом, на то же самое место, что и вчера, кладёт на деревянную поверхность бумажный стаканчик, безмолвно изучая черты профиля напротив. Сегодня незнакомец одет в шифоновую белоснежную рубашку, кремовый кардиган, коричневые брюки, лакированные туфли и большой воздушный шарф, скрывающий изувеченную шею. Похож на снежинку или, может быть, облако? Маленький хлопок? Сахарная вата, наверное… И откуда возникшие ассоциации? Странно, очень странно. Чонгук впервые ловит себя на том, что некультурно засматривается. — Прекратите пялиться, пожалуйста, — вежливо молвит парень, сосредоточенно вчитываясь в напечатанные строчки. — Извините, — мужчина рефлекторно опускает зачарованный взгляд, принимаясь разглядывать купленный стаканчик эспрессо. К латте не прикасаются, снова не удостаивают необходимым вниманием. Фиолетовые радужки привычно блуждают по страницам книги. — Как вас зовут? — Чонгук с горечью подмечает, что вчерашняя надпись на асфальте исчезла, будто растворилась. Нет упоминания о том, как редкостное создание нуждается в спасении. Может быть, показалось? Наивное предположение… — Зачем вам моё имя? — голос до невозможного бесцветный, лишённый чего-то исключительно важного. — Хочу познакомиться, — просто излагает, стараясь увидеть название книги. Сверху на страничке красуется имя автора — Джек Лондон, однако идентифицировать произведение, к сожалению, не выходит. — Не думаю, что вам необходимо это знакомство, — тяжело вздыхает, бросая секундный взгляд на стоящее рядом ванильное латте. — И не надо меня угощать, пожалуйста. Сколько «пожалуйста» в услышанных репликах. Чонгуку не нравится подобная манера общения: она кажется… неприродной, крайне запуганной. Будто человек остерегается неожиданного нападения, ищет в доброте гнусный замысел, подвох, обман, да что угодно, но не искренность. Такая черта поведения необъяснимо расстраивает. — Я второй раз к вам подхожу, — ласково улыбается мужчина. — Третий раз вижу и, знаете, не прощу себе, если вновь не познакомлюсь. Как вас зовут? Я Чонгук, — вежливо протягивает ладонь, однако её целенаправленно игнорируют. — Вы работаете в офисе неподалёку, да? — звучит до мурашек приятный голос, дополненный оттенком любопытства. Руку пришлось убрать, поскольку никто не собирается отвечать на общепринятый вежливый жест, но, как ни крути, с ним заговорили. — Почему вы так решили? — он медленно допивает крепкий эспрессо и увлечённо смотрит, считывает бессознательные движения. Пальцы в перчатках дрожат, закрывая потрёпанную книгу. Видно, что последнюю много читали и перечитывали. Взгляд скользит к названию на твёрдой обложке: «Мартин Иден». — Вы в костюме, как и вчера. Не думаю, что здесь кто-либо ещё ходит в костюме, кроме работников офиса, — пауза. — К тому же, сейчас время обеденного перерыва. Вы появляетесь только в данный отрезок дня, значит работаете по строгому графику. Наиболее вероятное предположение: офисный работник, — мальчик задумывается, нахмурив брови. — Занимаете важную должность, судя по качеству костюма, — добавляет, мгновенно удивляя окаменевшего Чонгука. На него ведь толком-то не смотрят, но всё равно подмечают специфические детали. Любопытно, весьма любопытно. — Я ошибся? Мужчина расслабленно улыбается. — Отнюдь нет, — глаза останавливаются на трепещущих белых ресницах. — А вы? Где-нибудь работаете? — Нет, — парень украдкой бросает взгляд на сладко пахнущий латте, хмурится, до последнего не решается прикоснуться. — Вы много читаете, — делится наблюдением. — Какие ваши любимые авторы? Незнакомец продолжительное время молчит, что-то досаждающее взвешивает, нервно кусает нижнюю губу и тихонько шепчет: — Франсуаза Саган и Эрих Мария Ремарк. — А любимая книга? — почему настолько интересно узнавать постороннего человека — Чонгук без понятия, но остановиться не выходит. Нравится слушать медленный хриплый голос, слегка шепелявый, до головокружения мелодичный. — «Мартин Иден», — поступает непредвиденный ответ. Эта работа не из числа написанных любимыми авторами. — Есть конкретная причина, почему? — наклоняет голову вбок, не в состоянии оторваться от изучения тонких очертаний лица. Действительно сказочно красивый. Мальчик долго тянет с ответом, придавливая твёрдую книгу к груди. Будто защищается ею, честное слово. Данный жест не кажется специальным — скорее неосознанным. Привычной? От чего хрупкое чудо прячется? От кого? — Это личное, сэр, — дыхание учащается, становится более прерывистым, тяжёлым. Дрожь пальцев усиливается. Ему безрассудно хочется помочь. — Кто с вами сделал… такое? — делает интонацию максимально дружелюбной, нежной, в какой-то мере заботливой. — Вы ему не навредите, даже если очень сильно постараетесь, — незнакомец дёргается, боязливо увеличивая дистанцию. Повисает напряжённая тишина, прерываемая загнанным дыханием парня. — Но… почему? Вы смирились и просто-напросто терпите? — проскальзывает необратимый упрёк. Вырвалось, не хотел окунуть лицом в грязь. Дурацкая случайность. Мальчик судорожно придавливает колени к груди, обнимает их трясущимися руками, прячет лицо, до треска закусывает ткань классических брюк и безнадёжным голосом произносит: — Потому что вы всего-то работник офиса, — сухой всхлип подавить не получилось, — а он… — слёзы начали скатываться по бледной щеке, — он… военный, — зубы прорезают кусочек штанины, за который уцепились. — Майор армии, — на губах расцветает сломленная улыбка. — Герой, — доносится с ветром презрительный шёпот. Чонгук непонимающе изгибает брови, давит в себе желание обнять содрогающийся комочек, притянуть к груди, успокоить. Ответ напрочь выбил, казалось бы, устойчивую почву из-под ног. — Пожалуйста… — всхлип. — Пожалуйста, сэр, уходите… — мальчик впутывает пальцы в белоснежные волосы, сдавливает шёлковые пряди. — Не ищите серьёзные проблемы, вы не обязаны мне ничем, правда… Всё хорошо, — а слёзы скатываются и скатываются, собираясь на кончике подбородка. У мужчины от чего-то разрывается сердце. Эта боль и страдание незаслуженные, определённо. В груди щемит от вида молодого, испуганно трясущегося создания. Практически ребёнка… Совсем ещё юный. Сильный, очень сильный, но зверски изуродованный. Вот-вот рассыплется. Осталась буквально единственная капля. — Вы часто здесь бываете? — получает отрицательное мотание головой. — Ну оставьте меня, умоляю… — так настойчиво просят, что нереально противиться. В горле застревает ком, душит. — Я завтра смогу вас встретить? На этот раз не откликаются, продолжая давить обречённый скулёж и всхлипы. Чонгук подождал три минуты, громко вздохнул, одарил сожалеющим взглядом и неохотно удалился из парка, перед выходом непроизвольно оглядываясь. Мальчик, возвращая состояние в шаткое равновесие, берёт знатно остывший кофе, боязливо делает первый глоток и блаженно смыкает длинные ресницы. Далее пьёт уверенней, облизывается, наслаждается явственно понравившимся вкусом. Чонгук делает заметку купить завтра точно такой же ванильный латте. А пока, набирая номер главного помощника, решительно приказывает в трубку: — Найди мне всех существующих майоров армии, которые как-нибудь отличились и имеют связь с молодым парнем-альбиносом лет двадцати, понял? Даю кратчайшие сроки. — Будет сделано, господин Чон, — и никаких второстепенных вопросов.* * *
На следующий день гендиректор заново посещает мрачный, спрятанный от лучей солнца парк. Наиболее приближённые к начальнику люди удивляются, поскольку их босс обычно пренебрегает обеденными перерывами, работает полную смену, не отлынивает от важных обязанностей, всегда находится в личном кабинете, а теперь который день подряд молча покидает офис, сурово отказываясь от профессиональных телохранителей. Не заботится о безопасности, с дуру поступает. Однако Чонгуку почему-то нет дела до замечаний помощников; он бережливо покупает ванильный латте, эспрессо и… заварное пирожное. Мальчику определённо нравятся сладости, а господину Чону приятно за ним внаглую наблюдать. Он себя не узнаёт. Да чтобы так бегать за кем-нибудь, искать дополнительные встречи, покупать дурацкий кофе, настаивать, подталкивать к диалогу… но, Господи, чего стоят несколько минутная беседа с редкостным незнакомцем. Последний тяжело выходит на контакт, однако постепенно, поддаваясь непреклонному влиянию мужчины, всё же разговаривает, рассказывает незначительные вещи, говорит о книгах, цветах, готовке. Один раз даже легонько улыбнулся, приподнимая уголок малиновых губ. А у Чонгука сердце ёкает, трепещет. Эти самые губы хочется ласково поцеловать. Всего они встретились каких-то восемь раз. В последний, сидя на лавочке в облачную погоду, разворачивается следующая поразительная беседа: — Вы постоянно так долго на меня смотрите. Считаете мою внешность жуткой? Многие так считают, — разливается мягкий прерывистый голос, вынудивший слушателя озадаченно нахмуриться. — Жуткой? — переспрашивает, наклоняя голову к плечу. Взгляд бесцеремонно впивается в привычный расслабленный профиль, на который никакими усилиями не наглядеться. — Нет, какие глупости. Я считаю вас фантастически красивым, нереальным, — признаётся, наблюдая искреннее замешательство на столь молодом лице. — Иногда даже не верится, что вы существуете. В жизни не встречал никого, кто действительно мог бы внешностью конкурировать с вами, — переходит на шёпот. — Я смотрю на вас, потому что отсутствует человек красивее. Вы — истинное совершенство. Мальчик явственно краснеет, прячет лицо под белоснежной чёлкой, молчит, переваривает услышанную информацию и наверняка недоумевает. Неужели никто не говорил подобные слова? Неужели люди до такой степени слепые? Идиоты, дураки. Чонгук с первого взгляда увидел подлинную ценность. И самое удивительное, что цена у милого создания отсутствует. Бесценный. Как ничто другое в современном мире. — Уверен, если вы увидите хоть кусочек моего тела, я перестану быть совершенством, — с подавляющей грустью молвит, осторожно отпивая порцию ванильного латте. — Ошибаетесь, — со всевозможной уверенностью излагает, заставляя непривыкшего к комплиментам парня очаровательно смутиться. Нависла непродолжительная тишина, по окончанию которой Чонгук решает поинтересоваться: — Что с вашими руками? — старается не давить, однако произносит серьёзно, с оттенком мрачного возмущения. Причинять боль этому парню равно избить беззащитного маленького котёнка. На такое способны исключительно поехавшие ублюдки. Монстры. Мужчина с тяжестью избегает тем насилия, но ему неимоверно хочется узнать подробности, увидеть последствия. Услышать безмолвный крик, постигнуть чужую историю, прочувствовать. И, к сожалению, незнакомец чересчур эмоционально реагирует на любое, даже косвенное, упоминание мучителя. Замыкается. Молчит. Терпит. А у Чонгука неистово разрывается, казалось бы — ледяное, сердце. — Мои руки в ужасном состоянии, сэр, — данное обращение проскальзывает настолько часто, что выводит из состояния душевного равновесия. Кажется, именно так принято говорить с личностью, выше по званию. С майором, к примеру. Чонгук непроизвольно сердится. К чему, в таком случае, принуждают невинное создание? Вечное «сэр», «пожалуйста», «умоляю», видимая тревожность, страх, необъективное о себе мнение, заниженная — не без помощи больного ублюдка — самооценка, наверняка безжалостно изуродованное тело. Ярость нарастает в геометрической прогрессии. — Я могу вам помочь. Украсть, если понадобится. У меня хватит для этого власти, клянусь, — наклоняется к фигуре, нервно теребящей страницы книги, принимая в ответ непоколебимое: — Вас бы ужаснуло количество предпринятых мной попыток бегства. И Чонгук, боясь задуматься над озвученными, пропитанными крайней безнадёжностью словами, верит. — Но… — только-только мужчина хотел возразить, как его перебивает незнакомый голос, излучающий холод и квалифицированную дисциплину. — Ты задержался, — чеканит выросшая из ниоткуда персона, облачённая в классические чёрные брюки и водолазку. Мгновенно замечаешь идеальную военную выправку, суровость в выражении лица, а также противоестественную отрешённость. На дне карих глаз воспламенилось предупредительное пламя. — Юнги, кто твой новый знакомый? Непроницаемость на лице Чонгука даёт глубокую трещину, стоило услышать неизвестное, поразительно нежное имя. Юнги. Этого внеземного мальчика зовут Юнги. И Господи, как же последний вздрагивает, стоило услышать самый ненавистный в мире голос. Фиолетовые глаза лихорадочно забегали из стороны в сторону, руки затряслись, кадык судорожно дёргается, а подошедший к нему мужчина почти что вызывает паническую атаку. Невыносимо подобное видеть. До болезненных спазмов под рёбрами невыносимо… — Мне повторить вопрос? — в интонации по-прежнему сплошное безразличие. Парень растерянно глядит на сидящего поблизости Чонгука. — Мы познакомились минутами ранее, — решает лично ответить гендиректор, поднимаясь с деревянной лавочки, спрятанной под жёлтой листвой кленовых деревьев. — Ясно, — бросает спокойное, коротким жестом заставляя испуганного Юнги подойти. Забрасывает увесистую руку на худенькие плечи, обнимает. На его губах расплывается фальшивая добропорядочная улыбка. — Если вы не против, я заберу обратно своего молодого человека. Чонгука передёргивает от заявленного статуса трясущегося под чужим боком мальчика. Видимо, факт того, что этот ублюдок застал его с кем-то другим, весьма неприятный. Повисшее напряжение хоть ножом режь — не поможет. Чон с нескрываемым пренебрежением смотрит на чересчур уверенного майора. Конечно, ведь уровень силы у них отличается. Военная подготовка, должно быть, невероятно мощная, да и телосложение говорит о том, что с данной кандидатурой лучшее вообще не связываться. Чонгук отлично понимает, на чьей стороне сейчас подавляющее преимущество. — А ваш молодой человек, — практически неуловимо морщится, — уходить хочет? — и переводит вопросительный взгляд на Юнги, с волшебных глаз которого скатываются бесчисленные слёзы. Потрёпанная книга снова оказывается плотно прижатой к груди, а руки, спрятанные под тканью перчаток, неконтролируемо дрожат. — Думаю, это вас не касается, уважаемый, — говорит так, будто приказывает, сдержанно улыбаясь. Чонгук плотно стискивает челюсти, мрачнеет, уже собирается доставать руки из карманов пальто, как его останавливает до боли уязвимый голос: — Рад был с вами пообщаться, Чонгук, — впервые называет его по имени, часто-часто моргает слипшимися влажными ресницами: такими белыми, длинными, густыми, превращающими взгляд в нечто воистину колдовское. А затем непроизвольно кусает нижнюю губу, чтобы заливисто не разрыдаться. До крови прикусывает деликатную кожицу. — Мне правда уже пора. И почему-то его слова звучат как долбанное прощание, полосующее внутренности наострённым лезвием. Мужчина в замешательстве. Тело парализовало. Куда космического мальчика уводят? Почему последний не сопротивляется, не бежит к нему? Чонгук ведь может помочь. Может! Откуда аномальная покорность? Военный, грубо придавливая невысокое тело к торсу, торопливо ведёт его к припаркованному неподалёку тёмно-серому пикапу. Чонгук впервые не знал, что, чёрт возьми, должен был сделать.* * *
Всю дорогу в салоне висит гробовая тишина. Никто не издаёт ни звука, однако сама атмосфера кричит об ужасном. Задержался? Насколько он задержался? Даже не заметил, честно говоря, поддерживая диалог с галантным знакомым. С ним было интересно: постоянные расспросы, не наигранное любопытство, изредка — волнение, но, тем не менее, было весьма приятно с мужчиной разговаривать. Он оказался достаточно начитанным человеком, мог запросто обсудить некоторые литературные произведения, дать объективную критику и так далее. Латте ванильный покупал. Юнги, оказывается, так сильно любит данный напиток; никогда ранее не пробовал, но стоило исправить настигшее положение вещей — влюбился. Кофе действительно вкусный, а под компанию с хорошим собеседником — изумительный. Как жаль, что больше этого не повторится. Его личный мучитель — Ким Намджун, сосредоточенно ведёт машину, насвистывая какую-то жутковатую мелодию, до поры до времени игнорируя наличие своего «молодого человека». Юнги не мог разрешить вмешаться Чонгуку в их передряги: плохо бы кончилось. Майора чуть ли не всю жизнь обучали рукопашному бою; он в нём поразительно хорош. Не каждый профессионал сможет его уложить, не говоря уже про обыкновенного работника офиса. Мужчина смог это определить, однако всё равно готов был попытаться. Если бы его не остановили… не хочется представлять вероятный исход. Чонгуку такого монстра не победить. Никто ещё не справлялся. Никто. И мальчик с горечью принимает данное заявление. Через десять минут пикап останавливается возле частного двухэтажного дома. Лихорадочно трясущегося парня насильно выволакивают, хватают за предплечье, стискивают до численных синяков и вталкивают внутрь помещения. Он недоволен. Он крайне недоволен. Даже глаза исступлённо покраснели. — Дыхни на меня, — приказным тоном чеканит, останавливая растерянного младшего рядом. — Живо! — рычит, вынуждая сиюминутно исполнить характерную просьбу. Юнги послушно выдыхает клубок воздуха, встречая резко заострившиеся черты лица майора. — Интересно, — губы растягиваются в каком-то истерическом оскале. — Запах ванили и кофе. Карманных я тебе не даю, значит угостили, верно? Полагаю, тот напыщенный мужик, — размышляет в голос, наблюдая болезненно побледневшего мальчика, старающегося не кричать вследствие ощутимо усилившейся хватки. — Можешь не отвечать, — отмахивается, перемещая сухие пальцы на шею. Объёмный шарф пришлось стянуть, чтобы плотно обхватить безжалостно изуродованную плоть. Намджун безмолвно разглядывает медленно заживающие порезы и гематомы, ухмыляется, после чего, внезапно напрягая руку, перекрывает доступ к необходимому кислороду. Юнги судорожно цепляется за пальцы мужчины, пробует их разомкнуть, превосходно знает, что именно такое поведение возбуждает майора. Ему нравится, когда жертва надеется освободиться, когда громко плачут, вопят и умоляют остановиться. Если данный момент отсутствует, он, вы уж поверьте, любым способом заставит срывать глотку в мучительном крике. — Сбежать от меня вздумал, а? — с видимой агрессией интересуется. Юнги не может контролировать беспорядочно скатывающиеся слёзы. — Нет… — хрипло отвечает, чувствуя лёгкое головокружение из-за продолжительной нехватки кислорода. — Не лжёшь, снежинка? Ведь все твои сто тридцать пять предыдущих попыток не увенчались успехом. Я тебя везде найду, где бы ты ни спрятался. В любой точке Вселенной, слышишь? — шепчет с невообразимой уверенностью, сердито прикладывая Юнги затылком об стену. Потом ещё раз и ещё, пока всхлипывающее чудо не окажется на грани потери сознания. — Я тебя отпустил ровно на два часа. Ты задержался на двадцать минут. И что же мне с тобой делать? — вопрос риторический. Юнги боится предполагать грядущий исход. Если раньше он воспринимал право выйти на улицу как хорошее обстоятельство к бегству, то теперь мысли сообразили: с ним внаглую играют. Намджун любит давать надежду, чертовски любит. Выпускает к людям, куда угодно и где угодно, предоставляет такие возможности. Казалось бы, можно подойти к прохожему и попросить спасение, помощи, в конце-то концов… Можно. Да, ему единожды разрешили. Сколько появилось счастья и воодушевление, представить тяжело. Юнги мгновенно подбежал к первому попавшему человеку, взахлёб поведал собственную историю, умолял вызвать полицию, кого угодно, не бросать на произвол судьбы. И что вы думаете? На него посмотрели, как на патологического лгуна, когда подошёл Намджун, вежливо извинился и попросил прощение за своего психически нездорового родственника. Умело объяснил ситуацию, назвался майором армии, выглядел чрезвычайно добродушным, искренним. Почему ему верили охотнее, нежели парню? До сих пор остаётся главной загадкой… Вот Намджун волочит обессиленное тело в какую-то комнату, бросает на пол, садится на корточки, из-за спины доставая набор острых иголок. Юнги рефлекторно дёргается, ползёт обратно, знает, что будет дальше, какую чудовищную каторгу предстоит вытерпеть. Нет, нет, нет. Снова. Снова ненавистные иголки. Лучше бы просто-напросто избили. — Не надо… — всхлипывает. — Пожалуйста, прошу, не делай этого, — уже во всю рыдает, когда мужчина бесцеремонно стаскивает с левой руки перчатку. Случайно удалось заметить, как от напуганной мольбы наливается кровью член военного. Ублюдок возбуждается. Так порывисто и рьяно, что тошнота подкатывает к горлу. Душит. — Попроси ещё, — ненормально скалится, фиксируя недавно обожжённые тонкие пальцы. На одной руке отсутствует две ногтевые пластины, на второй — три: безжалостно вырвали, насладились истошными воплями. Сейчас, доставая иголку, медленно проталкивают кончик под ноготь среднего пальца. Вовсе неторопливо, растягивает пытку, вкушают болезненные крики. — Пожалуйста… п-пожалуйста, сэр, — плачет, заметив появившуюся багровую струю крови. Надо соблюдать правила, обращаться исключительно на «сэр», ведь за оплошностью следует другое наказание. — Не надо… — уязвимо шепчет. Вторая игла пробирается вглубь фаланги, провоцируя неестественную слабость. Поле зрения смазывается, ничего не видно. Кровь продолжает струиться, пачкать чистую одежду. Юнги насильно целуют, заглушая крики ртом. Углубляются, беспощадно кусают малиновые губы, чувствуют привкус ванили, злятся. Неистово злятся. — Вы наверняка сегодня не первый раз виделись, — рычит, опрокидывая хрупкое тело на пол. Затем вынуждает лечь на живот, выгнуться, выпятить мягкие ягодицы, которые размашисто шлёпают. Брюки с бельём оказываются приспущенными до колен, а чужие зубы смыкаются на мраморной плоти. Юнги рыдает настолько громко, что майор блаженно закатывает глаза. — Без разницы. Ему так же похуй на тебя, как и всем, веришь? Только мне есть до тебя дело, только я твой мир, снежинка. Я и больше никто, — неаккуратно смазывает твёрдо стоящий член слюной, прекрасно понимая, что для хорошего скольжения этого мало. Так даже лучше. — Ну же, согласись. Я ведь твоё всё, — исступлённо молвит, проталкивая головку в узкое колечко мышц. Не удосуживаются растянуть — грубо проникают внутрь, издавая тихий упоительный стон. Юнги до скрежета стискивает зубы, давится горькими слезами, умоляя высшие силы сохранить ему разум, не дать свихнуться или проиграть. Вытерпеть. Он справится, обязательно справится. Всегда справлялся. Когда-нибудь ночной кошмар закончится, парень проснётся в холодном поту и забудет. Когда-нибудь всё точно закончится… Должно. Пожалуйста. — Не молчи! — приказывает Намджун, не услышав ни подтверждения озвученным словам, ни сладостных криков. — Тебя никто не спасёт, не надейся, — глубоко проталкивается, ликуя вследствие раздающихся всхлипов. — Я твой спаситель, без меня давным-давно бы в подворотне сдох. Спаситель… какое двусмысленное слово. А Юнги, игнорируя неадекватные реплики, достаёт иглы из-под ногтей, вспоминая единственное, дарующее маленькую надежду выражение: «Я могу вам помочь. Украсть, если понадобится. У меня хватит для этого власти, клянусь». Может быть, сто тридцать шестая попытка бегства обречена на успех? А вдруг? — Ты следующие два месяца не покинешь дом, понял? — улыбается, поднимая голову за белоснежные волосы. — Он тебе не поможет, — будто читая мысли, выпаливает. — Никто не поможет. День-другой — и тебя забудут. Все забудут. Ты не стоишь того, чтобы ради тебя рисковали. Я ведь предупреждал: не говори ни с кем на улице, не жалуйся на поганую жизнь, не ищи бессмысленные знакомства. Зачем? Тебя только смерть спасти может. И, громко рассмеявшись, кончают куда-то на пол, видя рухнувшее вниз обессиленное тело. «У меня хватит для этого власти, клянусь», — навязчиво крутится в сознании. Юнги смотрит через плечо, смаргивает слёзы, наблюдает нависшего над ним мужчину, который, сдавливая мраморный подбородок, впивается в жутко истерзанные губы. «Клянусь», — маячит в запутанных мыслях. «У меня хватит для этого власти», — повторяется. Мальчик, легонько обвивая шею военного, настойчиво отвечает, явно выбивая из колеи всегда бдительного майора. Ровно пара секунд потери контроля над ситуацией. Пара долбанных секунд. Юнги успевает схватить с тумбочки увесистую стеклянную вазу и изо всей силы приложить ею об чужую голову, на время обездвиживая ненавистного человека. Он судорожно выползает из-под обмякшей туши, понимает, что надо торопиться, бежать, немедленно! И парень вот-вот поднимается с пола на ноги, как голень пронзает чудовищная боль. Его плоть насквозь проткнули здоровым осколком, без единого сомнения, не контролируя животную силу. Юнги громко взвизгивает, стискивает челюсти и безжалостно заезжает ботинком в раненный висок мужчины. Любая чувствительность испарилась, в кровь выкидывается ненормальное количество адреналина, заставляет бежать, бежать и ещё раз бежать. Не останавливаться, не оглядываться, не думать, не сомневаться — просто лететь в направлении рокового парка. Он знает, что Чонгук работает в офисе неподалёку. Надо его найти. Срочно. Надо… найти. Его. Сейчас. В мыслях безостановочно крутится предостережение, что за ним гонятся, догоняют. Ещё секунда — и поймают. Прикуют цепями к батарее, как обычно любили наказывать за дурацкое бегство. Намджуна веселили подобные игры. Он необыкновенно заводился, давая мальчику толику свободы. Как, например, с парком. Внаглую издевался, одним контекстом причитая, что вот, смотри, у тебя полно шансов, убегай на все четыре стороны, найди полицию, покажи увечья, расскажи, расплачься, назови имя мучителя… и тебя засмеют. Было, проходили, но ты попробуй, вдруг повезёт? Может быть, кто-нибудь поверит, что военный, спасший тысячи жизней, поехавший садист? Давай, беги, спасайся. Он всё равно догонит. Но Юнги игнорирует глупые мысли, отрицает, бежит, помнит дорогу наизусть, практически не ощущает мешающий осколок, который, по всей видимости, разорвал мышечные волокна. Там даже кровь где-то течёт, не останавливаясь. Багровыми каплями выстилая направление сто тридцать шестой попытки спасения. Мальчик цепляется за любую предоставленную надежду. Пускай Чонгук ему вообще ничем не обязан, их связывают исключительно непринуждённые диалоги, не больше. Они без малого незнакомцы, чужие друг другу люди. Однако: «Я могу вам помочь», — единственное, что придаёт сил нескончаемо бежать.* * *
Чонгук побыл в парке ещё какой-то промежуток времени, обдумал случившееся, разозлился, сурово вызвал личных телохранителей, позвонил к главному помощнику, нетерпеливо узнал, если ли какая-нибудь информация, вынудил немедленно предоставить всё имеющееся, найти адрес ублюдка, что угодно. Объективно он бы не справился с майором армии. Пусть даже тело спортивное, крепкое, однако победить человека, профессионально занимающегося всевозможными видами утилизации врага, попросту невозможно. Может быть, несколько телохранителей справятся. Обязаны справиться. Чонгук разъярённо заходит в здание офиса, поднимается на скоростном лифте в кабинет, находит беспристрастного помощника, протягивающего боссу небольшую папку с данными. — Почему так долго? У тебя было несколько дней. В чём трудность раздобыть информацию про военного? — не кричит, но интонация не внушает ни толики покоя. Взгляд молнии бросает, темнеет, готов безжалостно испепелить за непонравившуюся глупость. — Этот человек участвовал в множестве засекреченных операций. Официальные сведения были незначительные, пришлось копнуть глубже и внедриться в не самые безобидные подробности. — Понял. Можешь быть свободен, — излагает, садясь за стол посередине вместительного кабинета. Папка открывается, первая страница встречает небольшой фотографией интересующей личности, а далее — стандартный набор информации. Чонгук сразу перелистывает ненужные страницы, находит моменты, связанные с белобрысым парнем. На губах расцветает пренебрежительный оскал. — Мерзкий выродок, — шипит, с замиранием узнавая необходимые детали жизни майора. Как выяснилось, он полтора года был законным опекуном Мин Юнги, ровно до периода достижения совершеннолетия. А всё из-за того, что сводный брат военного пьяным врезался в машину обыкновенной семьи, практически на месте убивая родителей. Мальчик выжил. Получил ужасные травмы, но выжил. Виновник, к слову, тоже скончался. А далее течение событий пошло как по маслу: у Намджуна была первоклассная репутация. Герой страны, обладатель нескольких Медалей Почёта, к тому же недавно получил повышение до статуса «майор». Сам согласился взять ответственность за чужого ребёнка, ведь у того не осталось никого из родственников в живых, а отдавать в приют… жалко. Все восприняли данный поступок за жест доброй воли, ещё больше восхитились мужчиной, даже присяжные в судебном разбирательстве аплодировали. Идеальный человек, пример для подражания. Чонгук непроизвольно морщится, подходя к логичному умозаключению, что несчастному мальчику девятнадцать с хвостиком лет. Такой ребёнок, вытерпевший невозможное. Вот истинный пример для подражания, а не жалкий двуличный ублюдок, наслаждающийся причинением боли существу физически слабее. Чонгук этого просто так не оставит. Убьёт позор страны и человечества. Лично. Он сосредоточенно отыскивает домашний адрес майора, сбрасывает его начальнику охраны, приказывает без шума повязать и привезти на один из строительных объектов, находящийся возле окраины города. Там строителей немного, есть отличные, тихие склады. Никто не помешает осуществлению возмездия. А с формальной частью… Чонгук что-нибудь придумает. Через посредников уладит проблему внезапного исчезновения мерзавца.* * *
Юнги выдавливает из себя последние силы, чтобы добежать до главного входа в офис. Входит в здание и, заметно похрамывая, обращается к девушке на ресепшене, не прекращая испуганно плакать. — Здравствуйте… мне нужен Чонгук, он здесь работает, — всхлип, а затем трясущаяся рука вытирает слёзы. — Можете его позвать сюда, пожалуйста. Буду… очень вам благодарен, — снова всхлип. Из ноги непрерывно течёт кровь, осколок повреждает мышечную ткань с каждым новым движением, вынуждает чуть ли не кричать от боли. Юнги лишь тяжело дышит, умоляюще рассматривая озадаченную работницу компании. — Я правильно понимаю: вам нужен Чон Чонгук? — переспрашивает, видя жутко изнеможённый вид необыкновенного парня. А глаза… какие роскошные глаза. Сиреневые. Загляденье. — Я не знаю его фамилии — только имя. Но, наверное, да, это он. Высокий брюнет, постоянно одевающийся в дорогие костюмы. Вы можете его позвать? — тягостно шипит, хватаясь пальцами за кровоточащую ногу. Действие адреналина прекратилось. Вся чудовищная боль постепенно возвращается. Некоторые люди начали замечать капли крови, настороженно поворачиваясь к еле находящемуся в сознании человеку. — Я не могу этого сделать, простите, — девушка с опаской восприняла жутко побледневшее лицо незнакомца. — Вы хорошо себя чувствуете? К Юнги подходят первые небезразличные люди, утверждающие, что необходимо сейчас же вызвать скорую. Нет, нет, нет! Никаких больниц, ему нужен Чонгук, он клялся помочь, почему девушка не может исполнить обыденную просьбу? — Но… почему? — а в глазах раскалывается последняя надежда. — Я его знаю… мы.. мы… общались, — язык не поворачивается, трудно внятно озвучивать катастрофическое продолжение. — Пожалуйста… — колени подгибаются, однако парень лихорадочно хватается за стойку, насильно возвращаясь в чувства. — Чон Чонгук — гендиректор, практически председатель компании, у меня нет права его беспокоить, даже если очень захочется. Юнги озадаченно распахивает веки. — Гендиректор?.. — воздух с шумом покидает лёгкие. Перед глазами плывёт, реальность смешивается в кашу, тошнит. Плохо… ему ужасно плохо. Через какое-то время к нему подходит неизвестный мужчина в костюме, нервно набирает номер телефона, говорит адресату ровное: — Господин Чон, срочно спускайтесь в медпункт, к вам явился важный посетитель, — далее вызов сбрасывается. — Не волнуйтесь, я помощник Чон Чонгука. Вам необходимо срочно остановить кровотечение, проследуйте за мной. Хотя нет, — человек жестом подзывает охранника. — Возьми его на руки и быстро в медпункт. Охранник слушается и аккуратно относит болезненно поскуливающего Юнги в соответствующую комнату, где находится всё необходимое для предоставления первой помощи. Врач лет пятидесяти внимательно изучил ранение, дружелюбно улыбнулся и переубедил, что ничего серьёзного, подлатает. До свадьбы заживёт. Тут в помещение врывается гендиректор, говорит всем посторонним немедленно выйти, ослабляет узел галстука на шее и садится рядом с громко разрыдавшимся Юнги. Какое облегчение, Господи. Это не была ни шутка, ни игра, ни переоценка собственных возможностей. Ему действительно могут помочь. Могут спасти. — Ч-чонгук… — парень хватается маленькими ручками за широкую ладонь мужчины, полными надежды глазами на того глядя. — Всё хорошо, — гладит спрятанные под тканью свитера запястья. Левая рука находится без перчатки, однако её настоятельно не показывают. Боятся уловить естественное отвращение. — Я вколю вам обезболивающее, достану осколок и зашью рану. Прошу вас расслабиться, — утверждает врач, получая одобрительный кивок со стороны Чонгука. — Я буду здесь, не волнуйся, — шепчет мужчина ему на ухо. — Он тебя больше никогда не достанет, уверяю. И Юнги почему-то не сомневается — лишь коротко кивает, тянет уголки губ в благодарной улыбке, прижимая тёплую руку гендиректора к щеке. Стоически выжидает процесс небольшой операции, пьёт таблетку снотворного, после которой запоминает лишь момент, когда Чонгук его аккуратно поднимает с кушетки, укладывает на заднее сидение внедорожника, размещается поблизости и велит шофёру ехать. Голова мирно покоилась на чужих коленях. Мальчика не волновало, что добросердечного спасителя он практически не знает. Чонгук другой. Он не чудовище. Наверное.* * *
Мужчина лично отнёс спящее создание в особняк, выбрал комнату на втором этаже, уложил в постель, заботливо накрыл одеялом, заслонил окна шторами, поскольку откуда-то всплыло в сознании, что люди с альбинизмом плохо переносят дневной свет. Пускай на улице близится вечер — без разницы. Ему хочется проявить неприсущую темпераменту заботу. Далее Чонгук приказал троим охранникам находиться здесь, сторожить мальчика, как зеницу ока. Если хоть волосок упадёт с его головы, не миновать катастрофических последствий. Помощник сбрасывает короткое сообщение, гласящее, что майора поймали и держат на складе одного из строительных проектов компании. Уголки губ растягиваются в недоброжелательной улыбке. Гендиректор размеренно спускается на первый этаж, выходит из особняка и говорит шофёру отвезти к соответствующему пункту назначения. Дорога занимает не больше двадцати минут. Внутри горит нетерпение, злость, желание разодрать ублюдка голыми руками. Чонгук увидел руку мальчика, пока тот спал у него на коленях, и пришёл в неистовое бешенство. Нет нескольких ногтей, присутствуют свежие увечья, множество тяжёлых ожогов: заживших и не очень; порезы, гематомы, некоторые пальцы, складывается впечатление, не один раз ломали. Смотреть на данную картину было невозможно. У Чонгук челюсти стиснулись так, что скрежет услышал даже напрягшийся водитель. Наконец внедорожник паркуется возле внушительного по объёмам здания. Мужчина покидает кожаный салон, поправляет лацканы кашемирового пальто, хмурится и сдержанно преодолевает расстояние ко входу. Ему вежливо открывают дверь подчинённые, пропускают внутрь, в то время как глаза наталкиваются на привязанную к ржавой трубе фигуру. — Явился, рыцарь хренов, — мгновенно язвит Намджун, исподлобья наблюдая за безразлично ухмыльнувшимся Чонгуком. Последний лениво снимает с себя пальто, отдаёт находящемуся поблизости человеку, затем пиджак и дорогие часы. Манжеты рубашки расстёгивает, рукава закатывает по локти, не прекращая испытующе глядеть на омерзительного военного. — Рыцарь, — загадочно растягивает слово. — Когда-то и ты для него был рыцарем, помнишь, майор? — пренебрежительной интонацией выделяет обращение. — Взял опеку над бедным сироткой, обеспечивал всем необходимым, да? Герой страны, завидный холостяк, филантроп, — на лице красуется брезгливая ухмылка. — Кто бы мог подумать, что ты окажешься гнилой тварью? Намджун никак не реагирует на заявленные оскорбления. — Говори-говори, теперь-то ты можешь. В парке струсил, верно? Боишься, ой как ты меня боишься, — гадко скалится, бесстрашно прослеживая за приближающимся Чонгуком. — Только унижать умеешь? Какая жалость. Думал, будет немного веселее, — демонстративно вздыхает и надевает на руки перчатки. На всякий случай. Не хочется оставлять на трупах собственное ДНК. Он приостанавливается напротив полусогнутого майора, небрежно хватает каштановые волосы, безжалостно дёргает их вверх, вынуждая поднять голову и посмотреть в пылающие яростью глаза. — У нас с тобой есть колоссальное различие, не заметил? — пауза. — Ты решаешь проблемы силой, не задействовав разум. Я решаю всё исключительно разумом, иногда, в очень редких случаях, применяя силу. — Смешно, поскольку в данном решение нет ни капли трезвого рассудка. Ты серьёзно думаешь, что сможешь безнаказанно убить майора армии? — изо рта вырывается гадкий смешок. — Да ты спятил, парень. Чонгук подозрительно ласково улыбается, кивком просит одного из присутствующих отстегнуть, поднять и зафиксировать левую руку военного. Далее ему передают наострённые кусачки. — Будто со стеной разговариваю, — гендиректор устало закатывает глаза. — С какого пальца начнём? — с наигранным любопытством интересуется. — Без разницы, я ведь планирую тебе все десять отрезать. Знаю, что ты будешь стойко держаться, но лишь до поры, до времени, майор. Или, может быть, государственный изменник? — скалится и, не чувствуя ни единого угрызения совести, медленно отрезает указательный палец. Вовсе не торопится, причиняет как можно больше вреда, издевается, видит с трудом подавленные эмоции, ликует. — Что ты сказал?.. — голос становится менее наглым, челюсти плотно сжаты, на лице играют желваки, а из места повреждения толчками вытекает кровь. — Слишком легко, не пойдёт. Давай сначала будем ногти вырывать, а потом отрезать палец? — размышляет вслух, по сути ни к тому конкретному не обращаясь. — Да, так лучше, — делает заключение и, принимая новый инструмент — пинцет, пробирается им под ногтевую пластину, закрепляет, медленно оттягивая его в своём направлении. — Ты уж прости, я никогда не издевался над другими людьми. Ты, считай, мой первый опыт. Наверное, мои движения достаточно неаккуратные, искренне сожалею, — скалится, вырывая ноготь вместе с кусочками плоти. — Это так работает? У тебя ведь поразительная компетенция в данной области, жалкое ничтожество. Намджун непредвиденно начинает громко смеяться. — Тоже заводят мучения? Брось, ты с ненормальным вкусом надо мной издеваешься. Одна масть, господин гендиректор. Одна сущность. Чонгук изо всей силы бьёт кулаком в челюсть смеющегося военного. — Не смей меня сравнивать с собой, понял? Ты — грязь, отброс общества. Больное животное. Единственная от тебя польза — это превратиться в удобрение для почвы, стать едой для червей и стервятников, — новый удар прилетает в скулу. — Я отпраздную твою никчёмную смерть, можешь быть уверен. — В чём смысл? — сплёвывает кровавую слюну на пол, с тенью веселия изучая наружность мужчины. — Ради хорошенькой дырки всё это делаешь? Понимаю, Юнги особенный, обладает выделяющейся внешностью. Красивый. Захотелось себе послушную куколку? Не осуждаю, я тоже его захотел, как только увидел. Восхитительный мальчик. Его громкие крики и слёзы — истинная услада, — тут нервы Чонгука пошатнулись. Он яростно вонзает кусачки в карий глаз майора, со всевозможной тщательностью раздирая тонкую оболочку. Содержимое вытекает вперемешку с новой порцией крови. — Не смей упоминать Юнги, хватит, — на его слова только безумно смеются. — Мне даже интересно, как тебе удалось сконструировать столь выдающееся положение, имея при том насквозь прогнившую натуру? — А как тебе удалось? — демонстрирует испачканные кровью зубы в широком оскале. — Ты безнадёжен, — со вздохом излагает вердикт. — Хочу по-быстрому с тобой разобраться и не тратить много времени на различную падаль. Наверное, желаешь узнать, как я планирую обыграть твоё внезапное исчезновение? — Чонгук грубо выпрямляет средний палец, решая для пущего эффекта не по суставной щели резать, а прямиком по кости нижней фаланги, прикладывая значительно больше усилий, однако, тем не менее, доставляя жуткое количество боли. Внутренности затапливает предсказуемое удовлетворение. Этот монстр больше никогда не сможет окружающим навредить. Никогда не заставит очаровательного мальчика плакать. Чонгук о нём со всевозможной тщательностью позаботится. — Удиви, — голос заметно становится тише. Выдохся, по всей видимости, великий майор. — Мои ребята уже отправили в правительство материалы, доказывающие, что ты сливал информацию вражеской стороне, был, так сказать, шпионом, внедрился в систему нашей страны, — на губах играет многозначительная улыбка. — В твоём доме мы тоже успели спрятать кое-какие вещички. Короче говоря, сейчас ты должен находиться в бегах. Одни очень умелые парни подделали запись камер в не самом популярном аэропорте Китая, куда, по официальным данным, ты должен был прибыть полчаса назад. Никакой экстрадиции, большое население. Тебя не найдут, даже если попытаются. Во-первых, не там ищут. Во-вторых, твои останки надёжно похоронят. Можешь быть спокоен! — воодушевлённо разъясняет, впервые заметив неподдельную растерянность майора. — Ох, весело с тобой будет Юнги, — ухмыляется, поймав ещё один удар в, кажись, сломанную скулу. Далее Чонгук без особого энтузиазма заканчивает болезненную пытку, второй глаз военного достаёт пальцами, сдавливает в кулаке, измывается над руками и, в конце-то концов, вгоняет тупое лезвие ножа в живот, выбирая особенно мучительную кончину садиста. Намджун умирает спустя десять минут огненной каторги, ни разу не попросив над ним сжалиться. Гендиректор предусмотрительно находит сонную артерию, с необъяснимым облегчением убеждаясь, что пульс взаправду отсутствует. Мёртв. Сущий кошмар мальчика отдал дьяволу душу. Наконец-то. Чонгук расслабленно говорит надёжным помощникам позаботиться о трупе, сжечь, если понадобится, высыпать прах в цементно-песчаную смесь и пустить на штукатурку — что угодно, но избавить от существенного риска. Поручение выполняют беспрекословно. Гендиректор со спокойной душой отправляется в особняк, находя молодого человека крепко спящим в кровати, игнорирующим происходящее вокруг. Вот и замечательно, пусть выспится, наберётся сил, отдохнёт. Чонгук устало ложится в классическом костюме рядом, окольцовывая руками мелко подрагивающее тело. Губы оставляют непринуждённый поцелуй на затылке. Сознание погружается в блаженную дремоту.* * *
Просыпается Юнги где-то ранним утром, неожиданно чувствуя тёплое дыхание на макушке. Тело импульсивно дёргается в сторону, глаза с ужасом уставились на лежащего рядом человека. Понадобилось несколько минут, прежде чем сознание воспримет картинку реальности. Это не он. Напряжённые мышцы постепенно расслабляются. Его здесь нет. Какое облегчение… Мальчик несмело скользит глазами по наружности привлекательного мужчины. Честно говоря, он до последнего сомневался, что ему смогут помочь, однако… Однако ненавязчивый запах крови, исходящий от помятой дизайнерской рубашки, дарит неописуемую безмятежность. Юнги осторожно садится на кровать, трёт заспанные глаза, долго изучает содержимое комнаты, чему-то даже легонько улыбается. — Доброе утро, — внезапно раздаётся хрипловатый голос, пустивший по спине ледяные мурашки. — Как вы себя чувствуете? Парень снова непроизвольно вздрагивает, из-под упавшей чёлки глядя на только-только проснувшегося Чонгука, который сам удивляется, в чём именно улёгся спать. Он даже с утра выглядит красивым. Юнги в парке практически не рассматривал его лицо: не положено. Намджун считал подобное мерзкой бестактностью и наказывал соответствующим образом. Впрочем, не важно. Юнги инстинктивно натягивает на руку, лишённую перчатки, рукав свитера и шёпотом молвит: — От вас пахнет кровью, — далее нависает многозначительная тишина. Чонгук заметно хмурится, догадываясь, что, возможно, данное стечение обстоятельств приведёт не к самому фантастическому итогу. Однако мальчик с необыкновенной надеждой продолжает: — Это его кровь? Чонгук, растягивая настигшее мгновение, торопливо размышляет, стоит ли вообще признаваться. В редкостном лице напротив не проскальзывает ужас, страх или отвращение — наоборот: беспрерывно играет воспламенившаяся вера. Хочет услышать правду, убедиться, знать наверняка, что монстр умер, не доберётся к нему больше, не похитит, не вернёт в собственные владения, не погубит. Поэтому мужчина искренне произносит, упиваясь волшебными сиреневыми глазами: — Его. Кто бы мог подумать, что после короткого подтверждения на деликатных губах расцветёт счастливая улыбка, ослепившая своей красотой немного сонного Чонгука. Вся уязвимая надежда загорелась, пылает теперь настолько ярко, что поражает загнанно трепещущее сердце наблюдателя. — Спасибо, — долетает до ушей мужчины. Они просидели некоторое время в тишине, обдумывая случившееся. Затем гендиректор вежливо предлагает: — Может быть, вы хотите принять ванну? Я попрошу приготовить нам завтрак. Желаете что-нибудь особенное? Юнги удивлённо моргает, с трудом анализируя поступившую информацию. Это точно к нему обращаются? Дают выбор? Интересуются мнением? Не избивают, не бросаются унизительными заявлениями, не вынуждают спать на полу около батареи, а… рядом с хозяином дома? В мозгу обрушивается шквал недоумения. — Я даже представить не могу, как рассчитаюсь за вашу бесценную помощь, сэр. — Чонгук, — поправляет, мрачнея вследствие услышанного обращения. — Никаких «сэр» — только «Чонгук», хорошо? И давайте перейдём на «ты», — вежливо предлагает, поднимаясь с растрёпанной кровати. Надо будет поручить горничной уборку, обязательно, но сейчас, протягивая смутившемуся парню руку, ничего другое вовсе не заботит. — Я помогу тебе добраться до ванной комнаты: врач сказал не нагружать ногу, пока не заживёт. Разрешишь? И Юнги, задумчиво прикусывая нижнюю губу, несмело протягивают ладонь в кожаной перчатке, благодарно улыбаясь. — Спасибо, Чонгук, — второй раз называет его имя, тем самым провоцируя удушающие раскаты тока под рёбрами. Мужчина осторожно провожает к соответствующему помещению, рассказывает где что лежит, просит позвать, когда закончатся водные процедуры, в то время как сам удаляется принять душ в ванной на первом этаже, переодеваясь в более комфортную одежду: чёрные брюки и водолазку. Юнги выходит в белом махровом халате, зачёсывая пальцами белоснежные волосы, с которых осыпаются маленькие капельки воды. Он бы не позвал Чонгука, разумеется: не привык к предлагаемой обходительности. Сам бы мучился, идя по ступенькам, но остался бы верен привычке. Чонгук с доброжелательной улыбкой поднимает воздушное тело на руки и неторопливо двигается на кухню, где витают запахи ванили, кофе, а также масляной выпечки. Парень неловко опускает голову вниз, встречаясь взглядом с улыбчивой женщиной — по всей видимости, прислугой, которая в мгновение ока оставляет их наедине, пожелав приятного аппетита. Его располагают на удобном кресле напротив стола, где находится две чашечки кофе и порция ароматных блинчиков с сиропом. — Надеюсь, ты такое любишь, — пожимает плечами мужчина и садится поблизости. — Жасмин сказала, что блинчики всем нравятся. — Это правда, — кивает, принимаясь рёбрышком вилки нарезать мягкий блинчик. Вторую руку, где нет перчатки, прячет в кармане халата, как и, впрочем, остальное тело. Ткань прикрывает всё до самых щиколоток, не разрешая увидеть физическое уродство. А Чонгук, медленно растягивая чашечку кофе, внимательно следит за всеми неловкими движениями парня. — Может быть, купить новые перчатки, если ты себя без них настолько некомфортно чувствуешь? — предлагает, хотя, на самом-то деле, желает избавить мальчика от навязанных комплексов, а не потакать им. Однако быстро не получится: надо постепенно, день за днём убеждать волшебное создание, какое оно, чёрт возьми, прекрасное. Когда-нибудь обязаны поверить. — Я не смею вас… тебя о подобном просить, Чонгук. Почему-то реакция на собственное имя, произнесённое этими губами, крайне настораживает. — Если ты думаешь, что я собираюсь в конце от тебя что-либо требовать, забудь. Всякий мой поступок от чистого сердца. Единственная благодарность, на которую я надеюсь, — это твоё пребывание здесь как можно дольше, хорошо? Я не отпущу тебя, пока не буду уверен, что каждое увечье на тебе залечилось, — в последнем предложении мелькнула подозрительная фальшь, однако парень, не заметив её, робко берёт чашечку клубящегося кофе. — Моё тело долгое время будет восстанавливаться, очень, — делает попытку обосновать щепетильность ситуации. — Забота о тебе принесёт мне удовольствие. — Но… почему? Ты ведь меня совсем не знаешь, а уже сделал больше, чем кто-либо другой. Спас меня, избавил от… него, ухаживаешь, просишь остаться жить в королевских условиях. Я не понимаю мотивов. Почему? — дважды повторяет мучающий вопрос, получая сдержанную, но такую обаятельную улыбку. — Наверное, ты меня околдовал ещё тогда, в парке, когда впервые посмотрел мне в глаза. Увидев твоё лицо, услышав твой голос, запомнив каждую произнесённую реплику, я неосознанно поместил тебя здесь, — мужчина стукает указательным пальцем по виску, намекая на… мысли? — Теперь ты не просто там находишься — незыблемо прижился, уходить подавно не собираешься. Делаешь меня беспомощным, — вздыхает, сталкиваясь с явственным удивлением прекратившего завтракать Юнги. Ему никогда не говорили похожих слов. Никогда. Внутренности затапливает поработившая растерянность. — Я… — сознание не может вернуться в строй, рассыпается. — Я не хотел, не собирался… — конечности сковывает нарастающий испуг. — Прости… пожалуйста. — Эй-эй, — Чонгук ненавязчиво накрывает ладонью трясущуюся руку мальчика, радушно заглядывая в очаровательные глаза. Сиреневые радужки поражают каменное сердце. — Я не виню тебя, Юнги, всё хорошо. Обвинил, возможно, если бы ты сбежал, не обращаясь впоследствии ко мне. Сейчас всё в порядке, веришь? Ты будешь счастливым, обещаю, — и мягко целует костяшки, спрятанные под кожей заношенной перчатки. И Юнги снова со всевозможной наивностью верит, приподнимая уголки губ в до боли ласковой улыбке. Оказывается, он так невероятно умеет улыбаться, с ума сойти. Сердце мгновенно проигрывает вслед за одурманенным красотой сознанием.* * *
— Чем бы ты хотел заниматься в свободное время? — спрашивает после завтрака Чонгук, отдавая младшему некоторые свои вещи, чтобы тот смог без зазрений совести переодеться. Юнги выбрал белую кофту на длинный рукав, тёмно-серые спортивки, клетчатый шарф и тёплые носки. Сказал, что не любит ходить в тапках, поскольку считает их весьма неудобными. — Чем я хочу заниматься? — озадаченно переспрашивает, задумчиво рассматривая старенькую перчатку. — Просто я далеко не всегда нахожусь здесь и очень не хочу, чтобы тебе становилось скучно. Иногда я смогу брать работу на дом, но, к сожалению, не постоянно, — вздыхает, сидя вместе с парнем на большом диване гостиной. — И, прошу, только не стесняйся. С деньгами у меня отсутствуют проблемы. Чего ты хочешь? Говори, — мягко улыбается, беспрерывно любуясь внешностью потрясающего мальчика. Такой робкий, невинный, сидит, прижав тоненькие колени к груди, изредка поддерживая зрительный контакт. Ох, он ещё долго будет привыкать к новой жизни, долго будет сознавать, что монстр отсутствует, никто другой не посмеет навредить или сделать больно: Чонгук не позволит. Стеной вырастет, защитит от любой вероятной опасности. Спрячет. Юнги недолго размышлял над заданным вопросом. — В доме есть пианино? Я когда-то хорошо играл, однако последние годы не предоставлялось возможности. Мужчина удивлённо изгибает брови, явно не ожидавший услышанного ответа. — Любишь музыку? — Очень, — тихо соглашается Юнги, натягивая на руки рукава одежды. Видимо, старая привычка. Прячет от ранений ладони. Видимо, майору приносило редкостное удовольствие ломать главную часть тела пианиста — пальцы. Лишать его возможности играть, отбирать наверняка имеющийся талант. Поступать до чудовищной степени гадко, низко. Ублюдок. Хорошо, что теперь мёртвый. — Я куплю тебе пианино, — не медля ни секунды, произносит. — Нужны какие-нибудь тетради или сборники с композициями по нотам? Мне хочется, чтобы ты играл. Иногда для меня, если согласишься. Бледные щёки покрываются очаровательным румянцем. — Мне ужасно неудобно, — признаётся, рефлекторно закусывая нижнюю губу — ещё одна, не менее трогательная привычка. — Тогда я сейчас немножко понаглею и, чтобы тебе было спокойнее, удовлетвори, пожалуйста, моё любопытство: почему «Мартин Иден»? Парень спонтанно напрягается, уставившись застывшими глазами куда-то вперёд. Чонгук помнит, насколько данный вопрос личный, поэтому, собственно, спрашивает, предпочитая в благодарность получать новую информацию о милом создании. Так все будут в выигрыше, никаких волнующих задолженностей. Юнги, смыкая трепещущие ресницы, вовсе тихо молвит: — Я часто перечитываю эту книгу, чтобы… разобраться, смог он меня сломать или ещё нет, — шумно сглатывает. — Просто, понимаешь, финал Мартина Идена достаточно тяжёлый, — аккуратные губы начинают подрагивать. — И пока я не понимаю его душевного состояния в конце, значит есть надежда. Когда пойму… будет плохо, очень плохо, — он нерешительно заглядывает в угольные глаза мужчины. — Ты догадываешься, о каком понимании я говорю? — непредвиденно выступает лишняя влага, открывая Чонгуку картину, от которой больно щемит в груди. — Кажется, догадываюсь, — шепчет, осторожно поглаживая костяшками пальцев мраморную скулу. Затем, пытаясь не спугнуть, притягивает белоснежную голову к шее, разрешая уткнуться туда лицом и бесшумно выплакаться. Пускай станет легче, Чонгуку не жалко. Вдоль его кожи текут горячие солёные дорожки, а худенькие руки судорожно цепляются за торс. В нём нашли надежду. Именно в нём. Без мужчины Юнги наверняка бы понял.* * *
На следующий день, абсолютно внезапно, заявились рабочие, которые привезли жутко дорогое пианино и с горем пополам подняли его на второй этаж, прямиком в специально отведённую для Юнги комнату. Чонгук по-джентльменски выразился, что не желает навязываться и прекрасно понимает значение словосочетания «личное пространство», поэтому решил выделить новому жильцу отдельную комнату, вмещающую большую кровать, две тумбочки по бокам, письменный стол, комод, шкаф, невероятно пушистый ковёр, пару картин в позолоченных рамках, даже панорамное окно с шторами (на случай, если свет принесёт ощутимые неудобства), а теперь ещё и пианино в углу. Юнги восторженно улыбнулся, не зная, как правильно выразить необъятную благодарность. Мужчина также решил, что сюда необходимо поставить книжную полку, приговаривая следующее выражение: — Как только ноге станет лучше, поедем в старый книжный магазин. Выберешь понравившиеся издания. А далее протягивает озадаченному мальчику средних размеров коробочку, наблюдая ничем не прикрытое торжество. Внутри оказались две пары белых перчаток: одни кружевные, вторые — атласные. Ручная работа, сшитые под заказ, детализированные, утончённые. Определённо стоят бешеных денег. От количества подарком за один день разрывается сердце. Тело изнутри затапливает непривычное чувство. Радость? Симпатия? Постепенная склонность к человеку, желающему его осчастливить? И ведь получается. Юнги никогда не было до такой степени приятно. Никогда. На губах расплывается самая яркая улыбка, вынуждающая мужчину непроизвольно затаить дыхание. Парня даже спросили, хочет ли он пройти курс психотерапии. — Музыка — моя психотерапия, — застенчиво молвит, сияющими глазами рассматривая наружность приодетого гендиректора. Последний неизменно носит дорогущие костюмы, рубашки, галстуки, пальто, придерживается исключительно классического стиля. И Юнги почему-то это чертовски нравится, серьёзно. На мужчину хочется смотреть. Постоянно. — Если музыка не справится, я всегда могу нанять хорошего специалиста, ты только скажи, идёт? — Идёт, — кивает, подсчитывая дикую скорость работы сердца. На дне радужек Чонгука загораются первые искорки грядущей катастрофы. Целый день парень усердно восстанавливает навыки игры, делает упражнения для хорошей моторики пальцев, начинает с лёгких композиций, погружая особняк в медленную, чистую мелодию, вынуждающую занятых работников на мгновение остановиться и бережно вслушаться в раскатистое эхо. Юнги надел новенькие атласные перчатки; на кружевные пока не решается, ведь состояние рук оставляет желает лучшего, а тонкие узоры чересчур просвечивают изуродованную плоть. Мужчина ушёл на встречу в офис, говорил, что постарается вернуться не слишком поздно, к тому же добавил: — Сделаю тебе ещё один маленький сюрприз. Юнги лишь непонимающе распахнул веки, большими глазами пялясь на одетого с иголочки гендиректора. Потом, увидев неровность в положении воротника рубашки, с милой робостью принялся его поправлять, находясь так близко к лицу сосредоточенного наблюдателя. У младшего даже уши покраснели, однако он всё равно исполнил желаемое, дополнительно стряхивая пылинки на рукаве кашемирового пальто. — Я правда не знаю, чем могу компенсировать твою щедрость, Чонгук, — возвращает приличную дистанцию и неловко теребит подол длинной кофты. Мужчина задумчиво наклоняет голову к плечу, испытующе разглядывая слегка тощую фигуру. — Улыбнись, — мягко произносит, поднимая смутившееся личико за подбородок. Хочется смотреть в редкостные черты, упиваться ими, запоминать оттенки лисьих глаз, изгиб ресниц, их длину, а также линии скул и подбородка, скат вздёрнутого носика, рельеф губ, текстуру. Да, очень хочется ощутить их текстуру, вкус. Развязно слизать остатки целомудрия. Юнги, видя длительный интерес к деталям наружности, лучезарно улыбается, отчётливо замечая резко увеличившиеся зрачки напротив. Им восхищаются. Чужой палец нежно прикасается к уголку губ, гладит, провоцирует необыкновенный трепет внутри. Мальчик с шумным вздохом принимает чувственный поцелуй в щёку. — Вот видишь: всё компенсировал, — утверждает Чонгук и медленно выходит из дома, не специально заставляя Юнги приблизиться к окну, зачарованно провожая широкую спину. Губы вновь растягиваются в сладостной улыбке. — Хорошего дня, — шепчет в пустоту, по сути обращаясь к давно уехавшему мужчине. Ладонь несмело накрывает поцелованную область. Сердце загнанно бьётся, пытается нечто важное сказать, просветить, натолкнуть на озарение. Что за непривычное чувство пленило разум? Влюблённость?* * *
До конца дня Юнги усердно разучивал «Лунную сонату» Бетховена, решая возобновить музыкальное увлечение с чего-то не чрезвычайно тяжёлого. Сначала выходило скверно, поскольку пальцы в достаточно плохом состоянии; играть теми, где нет ногтевой пластины, или с наличием ран от множества игл — дьявольски больно. Однако как легко становилось от факта, что у него снова появилась возможность заниматься музыкой. Чонгук ему купил толстый сборник с классическими композициями, не пожалел денег, предоставил всё необходимое. Теперь вот изувеченные пальцы, облачённые в белый атлас, непринуждённо бегают по клавишам, создавая воистину чарующую мелодию. Под вечер вообще отсутствовали фальшивые ноты, ни единой погрешности. Поток неторопливых звуков целиком обволакивал дорогостоящую комнату. Далее, стоило отлучиться, как спустя десять минут раздаётся хлопок парадной двери в особняк, информирующий, что хозяин вернулся. Юнги радостно подрывается с места, сильно хромает из-за ранения, но, тем не менее, быстро идёт к деревянной лестнице, на здоровой ноге прыгая по лакированным ступенькам. В конце его ждёт откровенно довольный Чонгук, протягивая, как истинный джентльмен, правую руку. Помогает спуститься, борясь с желанием подхватить за талию и крепко обнять. Невдалеке стоит один из телохранителей, держащий контейнер с открывающейся решёткой. Глаза мальчика стремительно загораются. — Как прошёл твой день? — вежливо интересуется Юнги, концентрируя всё внимание на ухмыльнувшемся гендиректоре. Последний аккуратно убирает прядку белоснежных волос за ухо и оставляет тёплый поцелуй на лбу. — Довольно скучно, — наблюдает милое смущение, ещё раз, будто издевается, целует, однако теперь кончик вздёрнутого носа. — А твой? — Я разучил «Лунную сонату»! Могу тебе позже сыграть, если захочешь, — тише добавляет, увлечённо глазея на пластиковый контейнер. Чонгук одобрительно кивает, мгновенно соглашаясь на заманчивое предложение. — Помнишь про сюрприз? — вдруг загадочно щурится, получая сдержанную улыбку. Конечно, помнит, но ему по-прежнему неловко: столько подарков и сюрпризов — невероятно. — Карл, можешь быть свободен, — обращается к телохранителю, медленно подходя к интересующему контейнеру. Металлическая решётка открывается и изнутри выбегает… белый пушистый щеночек! Юнги неосознанно опускается на колени, улыбка расплывается до ушей, в груди внутренности сжимаются. Боже, ему подарили собачку! Маленькую, прыгающую из стороны в сторону собачку! Парень тут же протягивает к животному руки, наблюдая, как оно высовывает розовый язык и начинает облизывать атласные перчатки. Затем мягкий комочек шерсти переворачивается на спину, задирает лапки, просит почесать пузико, погладить. Гавкает весело, трётся мордочкой об ладонь Юнги, который, кажется, никогда не испытывал подобной порции счастья. Щенка хочется затискать, зацеловать, гладить, не прекращая, играться с ним, откармливать. Такой хорошенький, что невозможно удержать внутри переполняющую оболочку радость. Чонгук следит за поведением мальчика и безмолвно удивляется. Обрадовался животному намного больше, чем остальным недешёвым подаркам. Собака вообще ничего не стоила, он бесплатно взял её в приюте. Шерсть такая же белоснежная, как волосы смеющегося чуда. Поразительной красоты ситуация; именно то, чего хочется после действительно тяжёлого дня. Тут Юнги неожиданно поднимается с пола, ещё раз чешет животного за ухом, улыбается, скромно опускает голову вниз и подходит к внимательно наблюдающему Чонгуку. Ждёт пару секунд, прежде чем прошептать ласковое «спасибо», быстро чмокая мужчину в губы. Отстраняется и опасливо заглядывает в угольные глаза, цвет которых, складывается впечатление, становится куда более тёмным. Они смотрят друг на друга буквально мгновение, а затем Чонгук нетерпеливо вытаскивает руки из карманов пальто, обхватывает ими лицо мальчика и нежно соприкасается губами с другими, малиновыми, постепенно размыкая их. Тоненькие пальцы в перчатках инстинктивно впиваются в лацканы пиджака, сдавливают качественную ткань; белые ресницы трепещут, переплетаются, когда веки наконец-то покладисто закрылись. Юнги даже становится на носочки, разрешает углубить поцелуй, сплестись влажными языками, почувствовать необыкновенный сигаретный привкус. Гендиректор, наверное, изредка курит. Без разницы. В животе скапливается противоестественная груда тепла. Его целуют сначала размеренно, не делают импульсивных движений, аккуратно сминают юношеские губы, упиваются ими, вдруг тяжело дышат, будто сражаются с воистину разрушительной силой. В нос забивается головокружительный аромат парфюма и сигаретного дыма. Крепкие руки уверенно спускаются к талии, обнимают. Чонгук делает один шаг навстречу, второй, заставляет мальчика отступать назад, к стене, куда, собственно, его жарко придавливают. Поцелуй становится настойчивее, до дрожащих и подгибающихся коленей. Мужчина до неузнаваемости меняет темп процесса, жадно облизывает, наслаждается, бессознательно вкладывая в голову Юнги следующую мысль: С такой ненасытностью людей не целуют. Чересчур неистово, тягуче, будто собираются вытащить душу. Украсть. Однако сейчас подобное не имеет значения. У младшего фейерверки перед глазами взрываются, губы горят, пальцы судорожно подрагивают. Хорошо. В этих объятиях ему особенно хорошо. До выступающих слёз блаженства… — За такое весь мир тебе хочется подарить, — молвит Чонгук, несколько раз чмокая покрасневшие губы. — Ну что ты со мной делаешь? — в интонации отсутствует тень обвинения. Мужчина явственно доволен. — Как назовёшь щенка? — урчит, видя искреннюю растерянность зацелованного парня. Юнги настойчиво промаргивается, скрывает дурацкую улыбку, от которой скулы болят, и, задумываясь ненадолго, произносит: — Мартин. — Пусть будет Мартин, — соглашается гендиректор, ещё раз целуя притягательные губы. — Через полчаса накроют ужин. Щенок упирается передними лапками в ногу Юнги, виляет пушистым хвостиком, наклоняет мордочку и одобрительно гавкает. Наверное, тоже голодный. — Может быть, надо чем-нибудь помочь на кухне, — хлопает своими длиннющими ресницами, поднимая требующего внимания Мартина на руки. — Это вовсе не обязательно, прислуга справится, — утверждает мужчина, устало снимая пальто, покрытое капельками холодного дождя. — Покажи мистеру Идену комнату, а я тем временем приму душ и переоденусь, — заканчивает и легонько щёлкает пальцами по носику парня. Уходит. Юнги минуту стоит на месте, широко улыбается, прижимает к груди скулящего пёсика, целует в голову и радостно шагает в направлении личной комнаты, игнорируя глубокое ранение голени. Играется с Мартином, практически сразу понимает, какая у него жизнерадостная натура. То на задние лапки встанет, то начнёт запрыгивать на кровать, а далее вообще на Юнги. Облизывает, гавкает, крутится. Никак не угомонится. А наблюдатель заливисто смеётся. — Какой хороший мальчик, — треплет мягкую шерсть, щекочет и поднимается на ноги, когда видит, что полчаса минули. Мартин радостно бежит за ним. На ступеньках их перехватывает Чонгук, берёт хромающее создание на руки, провоцирует естественную робость и неторопливо двигается в столовую. На ужин приготовили мясо с овощами. Для мужчины стало неожиданностью грядущее представление. Юнги нерешительно стянул с руки атласную перчатку, отломал кусочек мяса и начал щедро кормить им щенка. Чонгук никак данный момент не комментировал, пока вся порция мяса не оказалась предоставленной голодному Мартину. — Ты не любишь мясо? — решил всё-таки поинтересоваться, видя то, как Юнги употребляет исключительно овощи. — Да, — вытирает пальцы салфеткой и быстро надевает перчатку. — Не могу перестать думать, что когда-то это было невинное животное, которое убили ради еды. — У тебя очень доброе сердце, — делает заключение Чонгук, вежливо улыбаясь. Щенок согласно гавкает, вызывая непринуждённый смех у Юнги. — Мартин по полной оценил доброту, — кидает взгляд на довольно облизывающегося пса. Через минут двадцать они закончили ужинать, поговорили на разнообразные темы, обсудили поездку в книжный магазин, а далее поднялись в комнату парня, где стоит новенькое пианино. Чонгук разместился у подножья кровати, Мартин уселся неподалёку, положив очаровательную мордочку на ворсистый ковёр, а Юнги сосредоточено начал играть «Лунную сонату», бегая тонкими пальцами по клавишам. Чонгук вдруг неосознанно понимает, что вряд ли когда-либо сможет этого прекрасного мальчика отпустить.* * *
Ночью преследуют кошмары. Один за другим, не дают ментальности восстановиться, напоминают, заново прокручивают худшие моменты последних трёх лет, показывают лицо майора, наслаждающегося чужими страданиями. Вот его избивают, вырывают ногти, шутки ради режут кожу, душат, чтобы посмеяться, увидеть страх, вытекающую из оболочки жизнь, потом расслабить хватку, дозволить наполнить лёгкие кислородом. И вновь душить до потери сознания. Бесконечное изнасилование, принуждение к грязным вещам, сущее издевательство. Мысли спутываются. Тело бросает в холодный пот. Наверное, он достаточно громко кричал, поскольку к нему явился искренне взволнованный Чонгук, вырывая мальчика из пучины сна. Пришлось долгое время успокаивать, лечь рядом, обнять, прижать голову к груди и шёпотом говорить ласковые вещи. Мужчина с ним нежен, постоянно проявляет чистосердечную заботу, говорит комплименты в любое удобное время, старается помочь избавиться от комплексов. Его слова по утрам звучат до мурашек волшебно: «У тебя самые красивые глаза на свете» или «ты смеёшься так, что я готов к тебе преклониться», а иногда «я теряю рассудок, когда ты робко проявляешь инициативу в поцелуе». И столько всего другого, что, признаться честно, действительно становится легче. Мысли полностью занимает образ Чонгука, ничего постороннего — только он и он. Постоянно, везде. Психика лечится, приобретает невиданное доселе количество счастья. Его прямо-таки заваливают ценными подарками, покупают старые книги, иногда — первые издания, наполняют книжную полку целиком. И Юнги радуется. Впервые за столько времени чудовищной агонии радуется. Даже ночью, сражаясь с кошмарами, их одним присутствием отгоняют. В тёплых объятиях помогают уснуть. Юнги даже специально обучился завязывать галстук, чтобы утром, просыпаясь следом за мужчиной, пробраться к нему в комнату и застать того одевающимся. Как, например, сегодня. Парень бесшумно приоткрывает деревянную дверь, наталкивается сонным взглядом на элегантную фигуру, одетую в классические брюки, застёгивающую дизайнерскую чёрную рубашку. Мальчик зачарованно улыбается, проникает в комнату, встречает расслабленную ухмылку мужчины и берёт автоматически протянутый галстук. Становится впритык, выворачивает воротник рубашки, аккуратно завязывает атласную ткань галстука, поправляет, застёгивает пуговицу пиджака и поднимается на носочки. Целует Чонгука так, что впоследствии тот порядочно опаздывает на работу. И всё правда идёт хорошо. Юнги играет на пианино, практикует новые мелодии, дурачится с Мартином, изредка идёт к служанкам на кухню, разговаривая про обыденные вещи. Он находится на грани того, чтобы вернуться к среднестатистической жизни, может быть, поступить в университет, начать обучение, получить высшее образование. У него получится, обязательно получится. Тем более, когда присутствует такая колоссальная поддержка. Чонгук возвращается почти всегда вечером, сегодня даже застаёт Юнги, читающего книгу в гостиной. Парень укрылся тёплым одеялом, посадил рядом дремлющего щенка, иногда отвлекаясь, чтобы выпить приготовленное Жасмин какао. Мужчина вошёл тихо, про его наличие не догадывались ровно до того момента, пока губы не поцеловали взъерошенную макушку. Юнги испуганно дёргается, откидывает голову назад, смотрит сиреневыми глазами и весело улыбается. Ловит мягкий поцелуй в губы. Он в последнее время даже поменял атласные перчатки на кружевные, становится более открытым, однако шрамы по-прежнему не показывает Чонгуку: стесняется, а ещё наверняка боится увидеть отвращение, хотя для данных предположений нет ни единого повода. Но мужчина не настаивает, зато всегда целует его руки: костяшки, пальцы, внутреннюю часть. Гладит тонкое кружево. Утробным голосом шепчет: — У тебя прекрасные руки. Самые изящные во всём мире, — и эти глобальные сравнения действуют чертовски неправильно, будоражат табун мурашек, а иногда — стойкое возбуждение. Как, например, в один зимний вечер, когда двое лежали на кровати и увлечённо разговаривали. Чонгук накрыл ладонью парня тщательно выбритую щёку и посмотрел в самую душу. Наверное, этот вопрос вызовет жуткое беспокойство, однако устоять никак не получается: — Можно снять перчатки? — а во взгляде пленительная решимость. Юнги, находящийся чересчур близко к мужчине, на мгновение прекращает дышать. Глаза испуганно расширяются, сердце загнанно бьётся, негодует, практически разрывается. Вдруг становится до такой степени жутко, что парализует конечности. А если Чонгук потеряет к нему интерес из-за ранений? Руки ведь всё ещё в плохом состоянии, некрасивые, гадкие. К ним даже прикасаться должно быть противно. Зачем стремиться их лицезреть? — Они страшные, — отворачивает голову, с ужасом подбирая роковое выражение. — Но если тебе хочется — снимай. И Чонгук, целуя мраморную щёку, стягивает белое кружево, встречаясь с воистину изуродованными руками. Но, как ни странно, ничего из ожидаемого не происходит: не становится противно, интерес не исчезает, не возникает отвращение; даже наоборот — мужчина ласково накрывает губами численные увечья, тем самым вынуждая сердце Юнги болезненно остановиться. Под рёбрами скапливается такое странное чувство, оно скатывается вниз, к животу, ещё ниже. В горле пересыхает. Мальчик несмело глядит на целующего гадкие — по его мнению — руки. — Ты прекрасен, — новый комплимент, размашисто задевающий за живое. — Я как подросток в тебя влюбился, Юнги, — непредсказуемый удар под дых, выбивающий крупицы воздуха из лёгких. — Влюбился по уши, — растерянного парня утягивают в глубокий поцелуй, пуще прежнего разжёгший пламя скрываемого влечения. Юнги аккуратно опрокидывают спиной на кровать, гладят широкими ладонями талию, задирают вверх вязаный свитер, услышав до боли отчаянное: — Пожалуйста, выключи свет, — удивительные глаза наполняются порцией влаги. Чонгук, решая лишний раз не давить, полностью выключает в комнате свет, попутно захватывая из комода баночку смазки. Если мальчику комфортнее обнажиться в темноте — пусть. Чонгук любым его хочет. Он возвращается к кровати, нависает сверху над сжавшимся телом, долго целует лицо, шею, руки, неторопливо снимает одежду, дарит нежность каждому не различимому зрением, однако ощутимому кожей повреждению. Сам никогда больно не посмеет сделать, ударить — тем более. Чонгук любить редкостное создание хочет, точно не издеваться. А когда тонкие руки обнимают за шею — вообще затмевается рассудок. Сердце стучит громко, угольные глаза застилаются поволокой жгучих искр, смотрят внимательно, разглядывают смутные очертания. Если бы в комнате присутствовал более яркий свет, можно было бы заметить на дне расширенных зрачков чувство сродни неадекватного обожания. Толику страшной привязанности, зависимости. Оттенок прошлого, пусть и менее ясный, но всё же имеющийся. Тщательно покрытые смазкой пальцы проскальзывают внутрь, растягивают с присущей Чонгуку осторожностью, заботой, иногда перебиваемой ощутимой вспыльчивостью. И всё же с ним хорошо, как никогда раньше. Не страшно, легко, окрылённо. Между ними насилие сведено к безусловному нулю. Отсутствует. Томные взгляды дарят спасительную надежду. И вот поплывший взгляд опускается к брюкам мужчины; даже в кромешной темноте виднеется характерное выпячивание. Пальцы в нём двигаются глубже, чаще, доводят до сладкого исступления. Губы бессознательно шепчут «Чонгук…», умоляя продолжить. Юнги наконец решается самостоятельно потянуться, обнажить чужое возбуждение, чтобы в дальнейшем надсадно выдохнуть, поглаживая чувствительную головку. Холодная жидкость обильно смазывает затвердевшую плоть, провоцирует тяжёлое дыхание, всхлипы, нетерпение и голод. Длинные ноги аккуратно разводят в стороны, в то время как член постепенно проталкивается в растянутое нутро. Рот мальчика распахивается в коротком «ах», доводящем Чонгука до чего-то противоестественного. Он переплетает собственные пальцы с чужими, придавливает обе руки над головой, смотрит с головокружительным вожделением, делая первые гладкие толчки. Со временем входит на всю длину, губами собирая раскатистые мелодичные стоны. Мальчик выгибается дугой, навстречу рельефной груди, принимает Чонгука полностью, заплаканными глазами смотрит в другие, крайне потемневшие. И ему ласково шепчут околдованное: — Я бы променял всё на тебя. Если бы Юнги знал, сколько в произнесённом одержимой правды, наверняка испугался бы. В него не просто влюбились. Его мучительно боготворят, лелеют. И парень опрометчиво дозволяет зародившемуся безумию развиться. Вырасти во вторую катастрофу. Практически такую же, от которой недавно сбежал. Ночь тянется долго, жарко, дарит несколько незабываемых пределов удовольствия. Безжалостно израненное тело трижды рассыпается в неповторимом блаженстве. Так и засыпают двое обнажёнными, укрытые шёлковым одеялом. Юнги прижимается к мускулистому торсу, прячется за большой фигурой. Если посмотреть со стороны, то белобрысый комочек даже не увидишь за широкой спиной мужчины — настолько значительная разница в их телосложении. Чонгук осторожно целует румяную щёчку, наблюдая постепенно засыпающего удовлетворённого человека. Много ласки подарили ночью, чертовски много. Теперь все сновидения будут исключительно об этом. Свет сойдётся клином на Чонгуке. Даже при условии, что Юнги патологические чувства совершенно без надобности.* * *
Проходит действительно много времени. Когда-то испорченное тело полностью восстановилось, лишилось ужасных порезов и гематом, но некоторые, особенно глубокие шрамы всё-таки остались. Мужчина ни разу на него не поднял руку, не повысил голос. Постоянно окружает лишь нежностью и будоражащей заботой. Мартин, к слову говоря, тоже подрос, набрался ещё больше энергии, бегает по дому и пугает служанок внезапным появлением. Даже волосы у Юнги стали длиннее, которые последний небрежно завязывает в пучок, вызывая в Чонгука многозначительную ухмылку. Теперь каждый раз, возвращаясь с работы, гендиректор приносит букет жемчужно-белых лилий, сразу отдавая его встречающему у входа мальчику. Это тоже сродни привычки: выглядывать в окно, видеть подъезжающую машину, спускаться на первый этаж и мгновенно запрыгивать Чонгуку на руки, приветствуя до мурашек долгим поцелуем. Сегодня традициям не изменили: букет лилий, поцелуй, гавкающий Мартин, недовольный тем, что какой-то мужик забрал у него любимого хозяина. Далее последовал ужин. Для Юнги составили отдельное меню, лишённое мяса, однако имеющее вегетарианские продукты с высоким содержанием белка. Молодой организм обязан получать необходимые питательные вещества, как же иначе? Сегодня, к примеру, приготовили вкусные кольраби, фаршированные грибами и овощами. Юнги остался существенно довольным. После трапезы Чонгук устало разместился на диване посреди гостиной, подкуривая сигарету. Парень садится на мягкий ковёр с Мартином, поглаживая длинную белую шерсть. Ему в руку толкаются мордочкой, скулят, вследствие чего обладатель тихонько посмеивается и чешет хорошего пёсика за ушком. Чонгук наблюдает за данной картиной с расслабленной улыбкой, медленно выпуская никотиновый дым. На нём расстёгнутая до половины рубашка, классические брюки, а также развязанный галстук мирно покоится на шее. Запястья украшают дорогие часы. Рабочий день выдался тяжёлым, нет сил даже переодеться, однако, видя радостную улыбку мальчика, становится намного легче. — Чонгук, — привлекает внимание мужчины Юнги. Угольные глаза двигаются к пленительному лицу, брови вопросительно изгибаются. — Я хотел с тобой поговорить на кое-какую тему, ты не против? Чонгук ненадолго задумывается, после чего хлопает ладонью по бедру, призывая сесть и рассказывать. Юнги тут же залазит старшему на колени, прижимается к груди, робким голосом начиная: — Я бы хотел поступить в университет и возобновить обучение, — хлопает закрученными белыми ресницами. — Может быть, поселиться в общежитии, завести друзей, пожить нормальной жизнью, той, которую у меня отобрали, понимаешь? Вечеринки, знакомства, посещение занятий, общие проекты. Мне бы хотелось вернуться в общество, что скажешь? — и смотрит большими фиолетовыми глазами в душу, встречая резко нахмурившиеся брови мужчины. Во взгляде последнего читается явное неудовлетворение озвученной идеей, суровость, даже куда более странные и преждевременные эмоции. — Что-то не так? — мгновенно напрягается, замечая категорическое неодобрение. Чонгук лениво докуривает сигарету и тушит кончик в стеклянной пепельнице. Затем крепко обнимает младшего поперёк талии, поддерживая чересчур испытующий зрительный контакт. Приближается губами к уху, легонько чмокает и абсолютно уверенно излагает следующее: — Хочешь учиться — я найму тебе личных учителей, в чём проблема? Неужели стремишься променять этот дом на общежитие? Мальчик мой, подумай ещё раз: зачем тебе другие люди? Тебе меня мало? Я постараюсь меньше работать, если ты настолько нуждаешься в общении, однако поступать в университет — глупость, — с каждым произнесённым словом обнимает всё крепче и крепче. — Тебе не нужно высшее образование: попросту нет смысла. Я обеспечу тебя всем, в чём ты нуждаешься. Подарю тебе абсолютно всё, слышишь? Однако при условии, что ты всегда будешь находиться здесь, рядом, — губы оставляют тёплые поцелуи вдоль мраморной скулы, в то время как Юнги лихорадочно содрогнулся. — Выкинь из головы эту затею. Желаешь развиваться в какой-то области? Я найду замечательного преподавателя. Властные руки бродят вдоль худенького тела, поглаживают, силятся обездвижить, пригвоздить к себе, прибить, но уж точно не выпускать на искомую свободу. Зачем? Он ведь будет с ним, постоянно, всегда, вечность. К чему дурацкие люди? Ведь всё хорошо было, нежно, уютно. Нет смысла идиллию портить. Юнги с ужасом в глазах уставился на Мартина, смотрит беспрерывно, молчит, тело напряжённое, как струна, сердце испуганно бьётся, мозг хаотично посылает боязливые импульсы о том, что история, чёрт подери, повторяется. Нет, нет, нет. Только не Чонгук, только не его обожаемый спаситель. Он не может говорить такое, не может ласковым голосом настаивать оградиться от внешнего мира. Он не такой был, точно-точно. Откуда неприсущая характеру строгость? А во взгляде — устрашающая решимость? Неужели мужчина изначально понимал, что никогда его отсюда не выпустит? Ни при каких условиях, ни для какой цели, никогда. Будет охранять, как дракон принцессу в башне. Не отпустит. Мальчик несмело поворачивается к чужому лицу, еле находит силы заглянуть в восхитительные глаза и умоляющим голосом произнести: — Но… это всего лишь университет, я не планирую от тебя уходить, Чонгук, — и накрывает трясущейся ладошкой в кружевной перчатке бронзовую шею. — Я завяну здесь, понимаешь? Каждому человеку нужны друзья, знакомства, беззаботные посиделки. Я не могу принадлежать только тебе. Мне хочется… быть нормальным, как другие, — осторожно тянет уголки рта в печальной улыбке. — Но ты всегда будешь самым важным, Чонгук. Всегда, — запечатлевает трепетный поцелуй на никотиновых губах. Однако взгляд Чонгук становится более сердитым. Видимо, выбранная тема — наиболее неприятная, уязвимое место, ахиллесова пята. Как он отпустит столь хрупкое создание? Куда? К людям, не имеющим в душе ни капли святого? К лживым ублюдкам, двуликим и безжалостным паразитам? Нет уж, однажды чужая наивность привела к трём годам чудовищного насилия. Вдруг появится кто-то новый, желающий заполучить хорошенького мальчика себе? Украдёт, сломает, разрушит. Добьёт то ценное, что помогло ментальности восстановиться. Подобного удара Юнги не вынесет, его охранять надо, от любой опасности. Ото всех. Чонгук самостоятельно углубляет поцелуй, обхватывает руками шею, притягивает ближе, сминает аккуратные губы, не даёт шанса передохнуть, целует так, как не должны вообще целовать человека. Будто невинный парень заменяет кислород. А далее произносят непреклонное, обрывающее только восстановившиеся крылья: — Я никому тебя не отдам, — взахлёб припадает к фарфоровой шее. — Тот случай в парке был последним, когда некто другой смог тебя увести. Больше не получится, обещаю, — шепчет с жуткими чувствами внутри, провоцируя наворачивающиеся на сиреневые глаза слёзы. — Я не собираюсь к другим уходить, Чонгук… — на грани отчаяния утверждает. — Мне просто хочется пожить обыкновенной жизнью, не в золотой клетке, пойми, пожалуйста. Покрытые переплётом вздувшихся вен руки импульсивно впиваются в тонкую талию. В космических глазах разжигается болезненное пламя. — Юнги, — а в голосе сквозит мертвенный холод. — Юнги, дорогой мой, слушай внимательно, — он упирается лицом в его грудную клетку, шумно вдыхая опьяняющий запах. — Я сделаю для тебя всё, будь уверен — всё, но только когда я единственный занимаю мысли. Никакая учёба, друзья и знакомые — никто быть в твоей голове не должен. Полюби меня так сильно, как я люблю тебя, — и внешний мир сиюминутно потеряет ценность. У Юнги по щекам скатились обжигающие слёзы. Руки начали трястись ровно так же, как после издевательств Намджуна. Даже, наверное, хуже. Влага хаотично осыпается в угольные волосы мужчины, плотно прижавшегося к наиболее боготворимому существу. За окном сугробы, аномальная метель. Участки на спине, где единожды были крылья, испачкались багровой кровью.* * *
На следующий день Чонгук решил вернуться пораньше. Захватил объёмный букет из сто одной белой розы — символическое выражение любви и желания быть постоянно вместе. Вчера Юнги заперся в комнате, не пустил к себе, обижался. А у мужчины сердце кровью обливалось при виде чужого несчастья. Снова слёзы, снова доводящие до внутреннего крика слёзы. Он не собирался преподносить информацию в такой категоричной манере. Если Юнги захочет погулять — пожалуйста, но только с Чонгуком. Самостоятельно — ни при каких условиях. Неужели ему здесь настолько плохо живётся? О нём ведь искренне беспокоятся, желают исключительно лучшего, а мальчик всё бросается в огонь, как глупенький мотылёк. Обжигает крылья, падает, сгорает. Чонгук с тяжёлым вздохом стряхивает с пальто численные снежинки. Далее привычно зовёт Юнги. Вообще странно, поскольку он каждый день его здесь встречает, но гендиректор не зацикливается на данном утверждении. Ещё раз зовёт, громче, интересуется у служанки, не видела ли она парня, однако получает отрицательное мотание головой. Сегодня, оказывается, никто его не видел. Чонгук хмуро поднимается на второй этаж, заглядывает в комнату — пустая. В ванную — никого нет. Во всех остальных комнатах — тоже. Территория пустая. Нигде нет, совершенно. Букет роз яростно швыряют в стену. Чонгук большими шагами подходит к нескольким охранникам дома. — Где он?! — тональность впервые не получается сохранять невозмутимой. — Где, блять, Юнги, я у вас спрашиваю?! — хватает главного за воротник рубашки и больно припечатывает к стене. — Мы не знаем, господин гендиректор. Он не покидал комнату целый день, — с лёгким испугом отчитывается молодой охранник. — Да какая мне разница? Сейчас его там нет, — цедит сквозь рефлекторно стиснутые зубы. — У вас было одно грёбаное задание: следить за ним. Если что-то не так — информировать меня, но держать Юнги здесь, в доме, где он, сука, теперь?! — наклоняется к побледневшему лицу собеседника. — Я скормлю тебе твои же глаза, раз уж пользоваться ими не умеешь, — данное заявление не выглядело, как пустая угроза. На дне зрачков Чонгука пляшет неистовое безумие. — Сэр, наверняка произошла какая-то ошибка. Молодой господин не покидал свою комнату, — решает вмешаться другой охранник, мгновенно приковывая к себе неадекватный взгляд. На лице Чонгука играют желваки, правая рука тянется под пальто, к кобуре. Сердце двоих работников внезапно скатывается в пятки. — Если он не найдётся до конца дня, я ваши мозги по стенам размажу, понятно выражаюсь? — пальцы сжимают корпус пистолета, но не успели его достать, как за спиной раздаётся неуверенный голос. — Чонгук?.. — этот сладкий голос, действующий, как самое блаженное успокоительное. Пальцы непроизвольно расслабляются, оставляют металлическое оружие в кобуре. Охранники громко выдыхают. Чонгук неторопливо поворачивается к закутанному в клетчатый плед и держащему на руках Мартина парню, умиротворённо прикрывая веки. Водоворот мыслей успокаивается, предположение того, что Юнги сбежал, радостно улетучивается. Не сбежал. Он здесь. Рядом. Чёртовы ноги подгибаются. Мужчина становится перед обожаемым мальчиком на колени. Мартина перекладывают на пол, а потяжелевшая вследствие переживаний голова припадает к впалому животу. Руки судорожно обнимают узкую талию. Понадобились целые минуты тишины, чтобы вернуть состояние в норму. Охранники тактично удаляются, озадаченные увиденным контрастным изменением. Юнги с нарастающим ужасом смотрит на Чонгука, опасливо впутывает пальцы в смоляные волосы, перебирает прядки и настойчиво пытается забыть нечаянно услышанный диалог. Чонгук никогда таким не был, никогда не бросался столь дикими вещами, не кричал до такой степени громко. Удалось заметить что-то жуткое, когда к нему только-только повернулись. Истинное сумасшествие. Одержимость до боли уязвимым чудом. Даже Мартин непривычно затих, испугался. — Где ты был? — наконец задаёт самый волнующий вопрос, не отстраняясь от маленькое фигуры. — Мартину нравится лежать под кроватью и… — сглатывает, безуспешно предпринимая попытки унять крупную телесную дрожь, — я залез к нему. Он положил свою мордочку мне на руку и уснул. Я не хотел его будить, поэтому остался лежать рядом. По всей видимости, позже следом уснул, — шёпотом излагает, вызывая натянутый смех у мужчины. Где-то даже пробираются истерические нотки. — Ясно. Юнги долго смотрит на, складывается впечатление, чужого мужчину и неожиданно приходит к парадоксальному осознанию: он такое же чудовище, как и Намджун, только более ласковое. У них, к огромному сожалению, есть колоссальное различие: майору Юнги всегда желал исключительно смерти, ожесточённо ненавидел, а Чонгуку… Чонгука он, кажется, любит, причём ровно настолько, чтобы смириться с грядущей золотой неволей. Ему не получится желать гибели, ненавидеть — тоже. Остаётся либо полюбить ласковое чудовище ещё сильнее, либо оно перестанет быть ласковым. Какое глупое стечение обстоятельств. Его жизнь — круг, только уже не чёрный — может быть, серый. Долбанная ирония. Воистину смешно над ним поиздевались боги. — Я недавно посмотрел один жуткий фильм, называется «Реквием по мечте». Мне очень понравился саундтрек оттуда — и я разучил ноты. Хочешь послушать? — усталой интонацией любопытствует, нежно перебирая иссиня-чёрные волосы. Чонгук несколько раз целует ему живот, переходит на руки, снимает перчатки и на мгновение останавливается, запечатлевая томительный поцелуй на костяшках. — Конечно, — шепчет и поднимает худенькое тело, двигаясь в направлении комнаты с пианино. Во взгляде Чонгука проскальзывает жёсткое предупреждение, что случится, если мальчик когда-нибудь решится сбежать. Спина резко покрывается ледяными мурашками. — Я люблю тебя, Юнги, — улыбается. — Больше всего на свете. Парень со слезами на глазах отражает такую же восхитительную улыбку. — Обещаю полюбить тебя так же сильно, Чонгук, — и разрешает шершавому пальцу стереть безостановочно льющиеся слёзы. — Обещаю… — Я тебе верю, — молвит, аккуратно опуская мальчика на кресло возле дорогого инструмента. Заботливо целует белоснежную макушку и присаживается на растрёпанную кровать, внимательно наблюдая за открывающим крышку пианино Юнги. Тонкие пальцы, облачённые во всё такое же белое кружево, изящно бегают по клавишам инструмента, наполняя комнату сложной, не менее горестной мелодией. Чонгук прикрывает глаза в наслаждении, даже не догадываясь, что прямо сейчас Юнги отпевает единственную мечту. Играет для неё реквием. Саундтрек из фильма действительно хороший, глубокий. Реквием по мечте… Какое печальное озарение. Разрушенная мечта у Юнги была воистину простая: стать единожды свободным.