* * *
Дорожная пыль неприятно оседает на тщательно вычищенных с утра сапогах: из-за неё пустынные городские улицы кажутся сплошь серыми. Ни одному лучику солнца не суждено окрасить эту унылую картину: небо затянуто опасно темнеющими тучами, и вот-вот одну из них прорвут первые капли дождя. Дождь Леорио нравится. От него прячутся по закоулкам грязные крысы, переносчики всяких зараз, и смывается с поверхности земли застоявшаяся грязь. Самому же, правда, хочется поскорее заскочить под крышу небольшого домика и скрыться от непогоды в четырёх стенах. Греться у затопленного камина, успокаивая нервы мерным стуком капель исключительно изнутри. Попав под ливень, можно легко простудиться — врачам же болеть нельзя. Мужчина едва морщится, ладонью поправляя длинный нос маски на своём лице: велик соблазн снять её наконец-то, так как от запаха целебных трав внутри почти селится под горлом ком тошноты, но альтернатива у него не лучше. Снаружи уже не первый день стоит болезнетворная вонь. Родной город, в котором он вырос и где теперь неустанно работает от рассвета до заката, переживает не лучшие времена: по переулкам снуют беспризорники с засаленными спутанными волосами, в босые пятки и голые ладони которых уже намертво втёрлась чернота земли, а в местах стыков каменных жилых домов, куда едва ли заглядывали приличные люди, нередко доживают свои последние часы бездомные больные. Леорио рад, что тёмные стёкла защитной маски частично перекрывают ему обзор. Он старается не ходить такими путями, чтобы ненароком не заметить костлявую руку, тянущую дрожащие пальцы к полам его пальто. Жалобное «помогите, доктор…» тот терпеть не может более всего на свете. Потому что всегда берёт под руки, бормоча под нос утешающие слова, извлекает из верного спутника-портфеля с потёртой облицовкой склянки с лекарствами и искренне пытается помочь. А потом давится слезами ночью, вспоминая, как остывают прямо на его глазах прежде полные жажды жизни тела. Первые капли дождя с глухим стуком встречаются с полами чёрной шляпы, и он поднимает голову к небу, ускоряя шаг. В такой час солнце не должно ещё скрывать себя за горизонтом, но тени от огромных туч уже стремительно ползут от крыши к крыше, падают на брусчатку и движутся к его носкам. Слышно, как распахиваются ставни окон прямиком над его головой: женщина громко зовёт домой своего ребёнка, увлёкшегося игрой в салочки с парой-тройкой одногодок-друзей. Чем дальше от центра города, тем больше простых людей занимается рутиной у всех на виду, будто бы не страшна вовсе орудующая по всей стране смертельная болезнь. Они, далёкие от образования, свято верят в чудесные руки докторов: почтительно снимают шляпы, завидев среди знакомых лиц сокрытое узнаваемой маской, скромно стучатся в двери дома, стоит ребёнку захворать, и несут к его порогу ароматную выпечку или засушенные фрукты в знак искренней благодарности не знающей границ доброте. О каком щедром жаловании бы ни говорил Леорио знакомым и семье, именно счастливые, вылеченные его руками люди были настоящей причиной того, почему он до сих пор не уехал работать к какому-нибудь старику с толстым кошельком за куда бόльшие деньги личным врачом. Из-за поворота слышен подозрительный шум. Пусть за надёжно скрывающей тенью и не видно никаких человеческих следов, его природа очевидна: кто-то судорожно втягивает воздух сквозь плотно стиснутые зубы. Мужчина не может кожей ощутить чьего-либо присутствия, но всё равно осторожно замирает, вслушиваясь. Голос боли ему слишком хорошо знаком. — Прошу прощения? — он гудит сквозь плотный материал, подступаясь по смоченному дождевой водой камню к узкому пространству за углом. — Здесь кто-нибудь есть? Никто не отзывается. Затихает даже прежде слышимое им дыхание, словно нуждающийся в помощи незнакомец его боязливо затаил. А нуждался ли действительно кто-то в помощи? Леорио поджимает губы. Он как-то слышал о случаях мошенничества в столице, когда сердобольных граждан заманивали в безлюдные места воры и обчищали до последней нитки. И то ли от этих мыслей, то ли по другой неясной причине по спине пробегает холодок. Врач вдыхает запах застоявшихся трав и осторожно ныряет в тень между домами. Под невысокими каблуками сапог хлюпает медленно расползающаяся лужа, и он с ужасом различает в её алом отблеске свежую кровь. Вжимаясь в холодную стену, у неё ютится человеческая фигура: с ног до головы закутанную в плащ, мужчина поначалу принимает её за девушку или мальчика-подростка. Лица не видно под плотным капюшоном, лишь бледная кисть судорожно сжимает рукоятку поблёскивающего кинжала, лезвием уходящего куда-то в правый бок. На чёрной ткани расползается ещё более тёмное пятно — он вовремя успевает задержать эту худую кисть от поспешного действия, опускаясь перед раненым на колено и роняя к его ногам портфель. — Уходи, — то ли рычит, то ли хрипит незнакомец. По голосу слышно — мальчишка. Багровые огни опасно сверкают птичьей маске, но вот сил бледной кисти, чтобы отстранить облачённые в перчатки руки, видимо, не хватает. — Ты ранен! — громко возмущается Леорио, даже не думая отстраняться. Сжимает в своих ладонях чужую, отстраняя с предельной аккуратностью: от её почти мёртвого холода душу знакомо сковывает липкий страх. — Не смей трогать его, иначе умрёшь от кровопотери наверняка, — он пытается разглядеть в тенях лицо вынужденного пациента, но различает в глубине капюшона лишь светлые пряди. Попытка глубоко вздохнуть повторяется: того, как скалится раненый юноша, не нужно даже видеть. Отросшими ногтями тот беспомощно царапает воздух, шипя подобно загнанному в угол дикому зверю. — Он жжёт, — тот произносит тише. Врач выуживает из недр своего портфеля плотную повязку, стараясь не намочить при этом и остальное содержимое — он рад, что вытащить кинжал, пусть заметно, как хочется, больше не пытаются. — Потерпи немного, прошу, — мужчина бормочет в ответ, пальцами цепляясь за пропитанный кровью плащ. — Уходи. Погода не желает терпеть: тучи в небе почти чёрные, крупные капли из них отстукивают всё быстрее, предвещая ливень. Где-то далеко глухо грохочет гром. И из последних сил тонкими руками отпирается от Леорио незнакомец, толком не позволяя надёжно зафиксировать зияющую на его боку дыру. Он, думает, должно быть, затерявшийся в местных трущобах богатый отпрыск — одежды у него на вид богатые, слишком чистые, не считая кровавых пятен, для простого рабочего, — вот и противится рукам какого-то там обычного врача, будто грязи более низкого класса. Злится на свои же догадки, неразборчиво ворчит на чужие трепыхания, пока завязывает наскоро бинты: ослаб, подобно голодавшему дни подряд, а от помощи настойчиво воротит нос. Но всё равно цепляет юнца под плечи, неосторожным движением сбивая с его головы капюшон. — Не уйду, — врач качает головой, и раненый в его руках окончательно обмякает, по-видимому, лишившись сознания. Несмотря на холод его рук, ощутимый даже сквозь плотный слой одежды, тихое дыхание по-прежнему различимо: значит, имеющего мизерные, но всё-таки реальные шансы на выздоровление он упрямо потащит в свою скромную обитель, где подлатает раны и обогреет от дождя. Между соседними домами осуждающе сверкает молния, и гром за шёпотом ливня бурчит удаляющейся с незнакомцем на руках фигуре вслед.* * *
— Люди беспокоятся, — выдыхает Чидль, сминая подол длинной юбки в руках. Леорио сочувствующе кивает. Хотя бы в стенах собственного дома он в кое-то веки может позволить себе приличный, человеческий вид: опрятный выглаженный костюм, звонко стучащие по полу туфли и постоянно сползающие на переносицу, но всё-таки придающие вытянутому лицу более строгие черты очки. Таким приятным молодым человеком его знают немногочисленные соседи и заглядывающие по той или иной нужде гости. Чидль Йоркшир — его коллега по делам врачебным, которая в единственном на весь город госпитале практически ночует ввиду огромного потока всё новых и новых больных, — сегодня одна из последних. Она вовсе не возмущается тому, что дальше порога её не пускают: доктор Паладинайт, как его в первые же дни работы запомнили старики и дети, в собственном доме предпочитает держать презентабельную чистоту, а на дежурном защитном костюме за полный рабочий день могло столько заразы осесть, что одному богу известно. Только смотрит на него снизу вверх, подбирая слова. — Жертв со странными ранами на теле находят всё больше. Некоторые обращались самостоятельно, так как испытывали сильное головокружение и не могли вспомнить прошедший вечер, но в последние дни таких людей обнаруживают случайно. У них нет жалоб ни на самочувствие, ни на внушающие подозрения события, но все найденные разделяют одну схожую черту — недавно они страдали от кровопотери. — Хочешь сказать, на окраинах города орудует какой-то преступник? — Леорио непонимающе склоняет голову. — Сложно сказать, — девушка мотает головой, неуверенная в собственных выводах. — Стражи порядка разводят руками. У жертв ни единого серьёзного пореза на теле — один лишь странный след от зубов. Словно… — Словно их кусали, чтобы выпить кровь? — Не поверишь. Тень явного беспокойства находит отражение не только на лице Чидль, но и в глазах её собеседника. Ветер, видимо, всколыхнул шторы в комнате позади него, и Леорио на впечатлениях от сомнительного рассказа резко дёргает плечами, подавляя в себе желание обернуться. — Не подумай, наука скептично относится к существованию таких агрессивных кровососущих, — она, заметив беспокойство, поспешно оправдывается. — Но другого объяснения пока нет. По дороге сюда я слышала, как дети уже пугают друг друга нежитью, выходящей на охоту по ночам. — Мэм, — мужчина нервно усмехается, опираясь плечом о дверной косяк. — Вы ведь знаете, я не верю в эти байки. Мало ли, что дети и пьяницы на улицах говорят! Может быть, это какой-то извращенец-маньяк. — Звучит не слишком утешающе. — Согласен, виноват. Они, стоящие по разные стороны от входной двери, некоторое время неловко молчат. Пока Чидль разглядывает слегка треснутые доски под массивными кожаными сапогами, Леорио невзначай так оборачивается в коридор за своей спиной, вслушивается. Тихо шуршат бумаги в открытой комнате, оборудованной под скромный врачебный кабинет, а потом уши улавливают какой-то подозрительный стук. — Что-то не так? — интересуется девушка, уловив, как поменялся её коллега-врач в лице. — Что там у тебя шумит? — Забыл закрыть окно, — тот спешно бросает себе под нос, мигом хватаясь за ручку двери поплотнее. Смотрит на неё почти умоляющим взглядом, понятным и без лишних просьб. — Я весь день сортировал рецепты, опасаюсь, как бы не улетели вразнобой на пол… — Конечно, иди и проверь, — Чидль понимающе кивает, отступает к ступеням. Обеими руками поправляет ремень маски на своём лице, пока Леорио возится с дверью. — Тогда я тоже пойду. — Удачи, — он коротко машет ей вслед, приличия ради всё-таки дожидаясь, пока та спустится вниз. И, подумав, окликает, прежде чем окончательно захлопнуть дверь. — Будьте осторожны. — И ты тоже. Щеколда стучит громче, чем нужно, и очередной предмет в рабочем кабинете скатывается со стола на пол. Мужчина несётся через коридор, чуть ли не спотыкаясь. Обширная гостиная, на диване в которой два с лишним дня беспробудно проспал подобранный на улице мальчишка, пустует. Окно в своей комнате, как и дверь, Леорио точно закрывал — только вот не слишком утешающе выглядит впереди скромный проём, куда вполне легко может протиснуться человеческая фигура. Он практически влетает в кабинет, кое-как тормозя обеими руками о стены, и обнаруживает, что во все глаза уставился на вынужденного пациента, найденного у небольшого книжного шкафа. Светлые волосы, длиной едва доходящие до плеч, небрежно растрёпаны, но лёгкая рубашка застёгнута его рукой довольно аккуратно, вплоть до высокого воротника. Плаща, в который он кутался в тот вечер под дождём, на плечах нет, а чуть ниже шеи отсвечивает бордовым дорогой на вид кулон. Рубин, наверное. Такие же рубины светят ему из-под приоткрытых век: заметив хозяина небольшого дома, юноша отрывается от своего занятия, окидывая его внимательным взглядом с толикой любопытства. На его бледных губах алеет свежий след, а в руках покоится прежде плотно закрытый резервуар с кровью недавнего пациента. — Ты- положи на место немедленно! — врач давится вздохом и кричит на повышенных тонах, только потом замечая: он пустой. Блондин, помедлив, повинуется: опускает склянку на полку как ни в чём не бывало. — Я должен был изучить её, это кровь больного человека… — Это не так, — спустя короткую паузу тот качает головой. Голос его теперь звучит тихо, спокойно. — Этот человек, должно быть, страдает от переутомления и не получает достаточно сил от еды. Таких нужно больше кормить животным мясом. Леорио моргает, наконец-то выпрямляясь в спине. Чужая невозмутимость вводит его в ступор: юнца приютили, не отходили от него в первый день вовсе, всё меняя повязки и пристально следя за общим состоянием в ущерб другим нуждающимся. А он, только очнувшись, даже не позвал — стал хозяйничать в совершенно незнакомом месте, даже бумаги перерыл и взял с тумбы зачем-то еженедельную газету. Теперь заявляет с уверенностью выводы о пациенте мужчины, в лицо в жизни того явно не видев, ещё и перекусив вместо оставленного на скромной кухне бульона кровью. Слова Чидль стреляют в голове очевидным выводом — врач хватается за дверной косяк, опасаясь, как бы его не пошатнуло. Блондин, заметив тень страха на его лице, неясно щурит алые глаза и понимающе хмыкает. Он, конечно, сразу приметил слишком низкую температуру тела и подозрительную бледность кожи, но до последнего списывал всё на последствия значительной кровопотери. Всё же, мало кому захочется сразу причислять себя в пособники питающегося кровью монстра, которого по доброте душевной и укрыли в своих четырёх стенах. — Твоя рана, — он только находит в себе силы неуверенно выдохнуть. Не двигается с изначального места: мало ли, тому захочется добавки. — Смотри, — вампир же не проявляет никакой агрессии, только обращает внимание: он задирает викторианскую по стилю блузу, обнажая для чужого взора совершенно чистую кожу, столь же бледную и без единого рубца. — Понятно. Ничего не понятно. Леорио точно не спит, но ущипнуть себя за обросшую щетиной щёку всё-таки хочется: не для того он старательно учился в медицинском университете долгие годы, чтобы сначала выслушивать о разгуливающей по городским закоулкам нечисти, а потом вовсе стоять с ней лицом к лицу. Доказательства ему предоставили вполне весомые — если таковыми можно считать поблёскивающие клыки и вмиг зажившую благодаря употреблению крови рану, — и надеяться бедному врачу остаётся лишь на то, что у существа в голове есть хоть какое-то понятие благодарности. — Это всё, что тебе интересно? — юноше, видимо, наскучило воцарившееся между ними молчание. Он ещё раз проскользнул по оставленным на столе бумагам взором и неспешно обратил к мужчине ладонями руки, невзначай одной поправив и выбившуюся из чёлки прядь. — Ты целитель, ещё и так настойчиво полез спасать голодное чудовище, не внимая никаким предупреждениям. У меня, всё же, имеется честь — я тебя не трону. Мужчина в ответ шумно сглатывает, сбрасывает кратким движением напряжение с поднявшихся невольно плеч. Первая мысль, проскочившая в голове — возмутиться фамильярному с уважаемым в городе доктором обращению. Но нежити, наверное, и лет-то в десяток раз больше, чем ему самому. Вдруг разозлится? Потому озвучить он решается второй вопрос, возникший после сказанного блондином. — Как ты определил недуг того мужчины? Точнее, не недуг, а его отсутствие. — По крови? — Леорио в ответ кивает, и юноша, замешкавшись, только сейчас утирает тыльной стороной ладони с уголка губ бордовый след. — Когда пробуешь кровь совершенно разных людей не первый век, невольно учишься отличать по вкусу некоторые детали. К тому же, из-за эпидемии в вашем городе сейчас явно меньше продовольствия, чем в лучшие времена? Это всегда отражается и на способности работать, и на устойчивости людей к болезням. Он прослеживает этот незатейливый жест почему-то с предельной внимательностью. Когда ему, ещё ребёнку, в семье рассказывали страшные сказки, те же вампиры всегда представлялись ссохшимися стариками со скрипучим неприятным смехом и звериным оскалом. Тот же, кто стоит сейчас напротив, сойдёт больше за симпатичного аристократа, чем за кровожадное чудовище: даже взгляд у него осмысленный, а жажды убийства в жестах никакой. Интересно, захочет ли сотрудничать с врачом, раз уж проявил даже бόльшую в силу своих неординарных способностей наблюдательность? С другой стороны, идея совершенно сумасшедшая. И как ему такое в голову пришло? — У вас, людей, никакой элементарной вежливости, — фырчит упомянутый, выдёргивая его из рассуждений. Он аж глаза распахивает, разводя руками. — С чего это вдруг? — Ты даже не спросил о том, как меня зовут. А ведь и правда, если подумать. Вышло немного неловко, но и мужчину понять тоже можно: столько всего на голову свалилось, что отдавать начало, кажется, болью в висках. Он едва морщится от этого чувства, не находя ничего лучше, чем предъявить в ответ. — Ты, вообще-то, тоже. А мог бы поинтересоваться, как спасителя зовут. — Здесь стоит подпись, — в который раз проявляет чудеса наблюдательности вампир, корпусом придвинувшись ближе к столу. Щурится старательно, большим пальцем оглаживая бумажный край, но медлит. — Я не разбираю ваш врачебный подчерк. — Доктор Паладинайт, — он подмечает почти обиженно, скрещивая на груди руки. Поджимает вредно губы на мгновение, но всё-таки решается сделать навстречу шаг. — Но ты, наверное, намного меня старше. Леорио тоже подойдёт. — Хорошо, Леорио, — блондин повторяет, запоминая. Пристально смотрит на приблизившегося, позволяя заметить: рубины в его глазах словно потускнели, обратили радужку в обычный карий. И протягивает тому навстречу бледную кисть. — Меня зовут Курапика. Спасибо, что помог мне тогда. — Всегда пожалуйста, работа такая. Рад знакомству, — врач проглатывает скромное «наверное», касается более тонких пальцев своими. Ему кажется, что те немного потеплели. — Взаимно, — Курапика вглядывается в кожу, видную из-под рукава чужой выглаженной рубашки, и аккуратно перехватывает запястье. У мужчины мурашки почти пробегают вдоль позвонков от того, что силы у юноши с того вечера стало заметно больше. — Если подумать, того количества крови мне мало… на улицах сейчас показываться небезопасно. У нас есть шанс договориться?* * *
Курапика Курута, как выясняется позднее, уже доживает свой второй век. По меркам сородичей это не так много, но врач, сосчитав года по пальцам, всё равно оказался впечатлён. Сам вампир, впрочем, тоже не остался к обстановке в чужом доме хладнокровным: в частности, он явил на лице искреннее удивление, когда вычитал в газете, какой сейчас год. Обоим явно было, что рассказать друг другу, и они условились, что взамен на добытую любыми способами кровь и краткий пересказ крупных событий, произошедший в стране или мире за последнее столетие, Курапика расскажет тому о себе. Оказывается, нежить в их мире — явление далеко не новое. Просто подобные существа достаточно умны для того, чтобы избегать места особых людских скоплений, предпочитая селиться близ небольших деревень и осторожно кочевать. Юноша объяснил: вампирских кланов несколько, и, так как отличают их лишь приобретённые в ходе эволюции опознавательные черты и образ жизни касательно живой пищи, они обыкновенно пассивно враждуют и стараются лишний раз не пересекаться. Клан Курута, например, скептично относился к убийствам. Охотники из их племени зачастую подбирали для питания ещё свежие тела близ небольших поселений или вовсе заимствовали у земледельцев крупный скот в ночи в качестве временной альтернативы. Когда Курапика рассказывал об этом, в потускневших глазах Леорио заметил пронесённую сквозь года печаль. Его род — в отличие от других вампиров, он отличался ярко-алым цветом глаз, — обладал довольно выдающимся потенциалом способностей, но по вине скудной подпитки в то время, когда юноша ещё кочевал вместе с ними, многие его товарищи были ослаблены и истощены. Не мудрено, что однажды люди смогли их обнаружить и раскрыть: тогда на питавшихся кровью чудовищ была открыта самая настоящая охота, к которой привлекли и жителей соседних деревень. — Ваших всех перебили? — участливо спросил тогда доктор Паладинайт. — Они врывались в наши дома с факелами и осиновыми колами, жгли без разбору всё, что видели перед собой, — склонив голову, тихо вспоминал вампир. — Все мои собратья, должно быть, давно обратились в пепел. Дать отпор людям было невозможно: тогда мы неделю не могли найти совершенно никакой еды. — А что насчёт тебя? — Я смог убежать. Укусил в поднявшейся суматохе какого-то человека: его кровь и помогла мне тогда унести через весь лес ноги, — Курапика помедлил, прежде чем продолжить. — Старейшина человеком умер страшной смертью, он всегда наказывал нам не трогать невинных. Пусть те люди и перебили наш народ, порой я думаю о том, что они просто желали сохранить собственные жизни, и в том убийстве до сих пор себя виню. Осознать тех, кем непослушных детей во многих семьях пугают по ночам, такими человечными поначалу тяжело. И среди чудовищ, выходит, встречаются совершенно разные: кто-то по ночам охотится на беззащитных, подобно таинственным преступникам близ окраин городов, а кто-то десятилетиями прячется от любого шороха в лесах, намеренно погружая себя в спячку, только бы не стать причиной лишних жертв. Курапика оказался нежитью со стойкими принципами. К удивлению Леорио, он даже наотрез отказывался его кусать, крепко жмурясь и отворачиваясь от нарочно высвобожденной из-под ворота рубашки кожи. Говорил, что есть лишь два пути: либо убить такого добровольца, иссушив его до последнего, либо, оставив в живых, неминуемо обратить в себе подобного. Врач ещё не успел помочь многим людям и, соответственно, пожить ещё хотел — вампиру за понимание он был искренне благодарен. Так необычное существо и поселилось в доме доктора, который, словно и не случилось роковой встречи, по-прежнему верно нёс народу свою службу. Юноше не были страшны человеческие болезни, от которых до сих пор изнывала страна: растрачивать свою заботу на него Леорио не приходилось. Он жил в его доме как-то сам по себе, подобно вредной кошке, и в свободные для первого часы не переставал удивлять своими фокусами. Например, пациенты доктора Паладинайта не знали о том, что с ним под одной крышей жило человеческого вида существо: они лишь видели в тёмном проёме меж шкафом и стеной маленькую летучую мышку, сверлящую людей оттуда своими яркими алыми глазами. Этой мышке особое внимание уделяли именно маленькие больные. Пусть бедный врач чуть не испустил дух, когда впервые застал такое обращение без предупреждения, в забавном наблюдении спустя время ему удалось усмотреть для себя выгоду. Ночное создание, подобно диковинной зверушке, успешно отвлекало внимание от неприятных процедур — а Леорио и не возражал, когда цепкие лапки хватались за его плечи, вызывая у очередного мальчишки, которому он делал обезболивающий укол, восхищённый вздох. В преддверие ночи, когда скрывался с небольшого двора последний посетитель, Курапика вновь обращался в человека. Усердно трудившийся целый день доктор тогда устало прислонял голову к спинке дивана и, разморённый мерным треском пламени в камине, уже клевал носом. Юноша поначалу просто проходил мимо, бросая на своего благодетеля, разве что, короткий взгляд. На себя он без предварительного договора взял обязанность хотя бы небольшой уборки: расставлял по местам подписанные лекарства, изредка подглядывая в исписанную уже более разборчивым почерком тетрадь, смахивал с медицинских учебников за стеклянными дверцами тонкий слой пыли. Каждый тонкий и толстый том в этом доме выходец из племени Курута уже успел прочитать, ведь заняться ночью больше-то было и нечем. Потом возле мирно дремлющей фигуры он стал задерживаться. Каждый из них двоих вносил за совместное проживание своеобразную плату: если Леорио рисковал работой, под тем или иным предлогом пробираясь в госпиталь, за которым был закреплён, и выкрадывая для Курапики небольшое количество здоровой крови в закупоренных банках, то он всего лишь оказался обременён работой своеобразного ассистента. Порой консультировал врача, руководствуясь природным чутьём и обретёнными свежими знаниями, и в полусонном состоянии с утра выслушивал его воодушевлённые рассказы о том, как очередному больному благодаря данному вампиром совету стало лучше. Доктор мог провозиться с несчастным целую бессонную ночь, и последствия этого ложились под его глазами синими тенями, но искренне счастливый блеск в них почему-то привлекал внимание юноши гораздо больше. Курапика начал заходить в гостиную с тёплым одеялом в руках. Бесшумно, стараясь не нарушить долгожданный покой, накидывал его на широкие плечи и подолгу вглядывался в освещённое тусклым лунным светом лицо. Люди смертны. Ему, толком-то и не существовавшему до этого с ними в непосредственной близости, эта истина за минувший век как-то позабылась. Леорио — очень редкий врач, чуткий и внимательный даже к самому жалкому на вид больному. В его присутствии отчего-то неспешно обволакивало спокойствие, легко передавалась высказанная бойким голосом надежда на скорую поправку. Доктор Паладинайт, иронично, заразил вампира эмпатией: тот и не заметил, с какого момента каждую неудачу и каждый успех начал незримо проживать вместе с ним. Когда и его жизнь унесёт или старость, или смертельная болезнь, кто станет достойной сменой? С кем останется Курапика, который только-только снова начал различать в близости другого разумного существа давно позабытое умиротворение?* * *
Когда Леорио наконец-то снимает в стенах родного дома маску, с наслаждением вдыхая после загруженной рабочей смены в госпитале свежий воздух, сожитель-вампир встречает его, со скрещенными руками опираясь о дверной косяк. — Загоняли меня сегодня ужасно, аж ноги ноют, — в привычном тоне жалуется мужчина, складывая на тумбу следом и свой головной убор. И щурится, замечая необычную серьёзность на лице напротив. — Что-то не так, Курапика? — Давай я обращу тебя. Он так и замирает на пороге, отсутствующим взглядом скользя по бледным чертам лица. Смысл озвученного предложения до него доходит не сразу. — Разве у нас не было такого разговора? Резкие какие-то у тебя перемены. Юноша не движется навстречу, только тяжко выдыхает, собираясь с мыслями. Опасается, что тот, с кем наконец-то установилось шаткое доверие за всё прошедшее время, углядит в словах хищнический посыл и попятится к двери, как это было в первый раз. — Ты стареешь. Опытных докторов, способных бороться с эпидемией, становится всё меньше — вас, оставшихся, нагружают сверх меры. Это пагубно сказывается на здоровье. — Мне нет даже двадцати пяти, — возмущённо фырчит Леорио, стягивая с ног кожаные сапоги. Да, из-за высокой смертности уже в тридцать лет простого человека могли окрестить почтенным стариком, но на контрасте с трёхзначной цифрой возраста вампира его собственный смотрелся попросту смешно. — Что это ты вдруг так заволновался? — Вчера ты рассказал, что одна из твоих коллег, кажется, подхватила чёрный мор. Врач заметно тускнеет в лице. — Это ещё не подтвердили, её симптомы пока что схожи с простудой… — Пока что. Ты рискуешь тоже заразиться, — опасно блещет алым в глазах Курапика, медленно ступая навстречу. Мужчина виновато замирает: какие бы чудеса выдержки юноша не проявлял, попасть под горячую руку инстинктивно не хотелось. — Городские власти всё чаще отрывают тебя от работы на дому, посылают к тем, кому уже не помочь, вместо того, чтобы предоставить шанс избежать мучительной смерти менее богатым людям. — Да знаю я, но что я сделаю против распоряжений свыше? Я и без того стараюсь принимать хотя бы в ночи, чтобы… — В этом и дело. Ты совсем себя не бережёшь. Юноша смотрит снизу вверх с различимым беспокойством — усталый врач глухо ахает ему в ответ, не может ничего возразить. Сложно предположить, сколько с такой нечеловеческой нагрузкой ему осталось: ему уже были известны случаи, когда такие ещё молодые люди, работая сутки напролёт, сначала жаловались на лёгкое недомогание и вымученно улыбались родным, а потом засыпали беспробудным сном. Его утешают, осторожно сжимая широкую ладонь в своих. — Вампирам не страшны болезни, не страшно время, — последний из Курута практически просит, бездумно изучая колючую щетину на чужом лице. — Если позволишь обратить тебя, разделишь кровь моего племени… зато, в отличие от меня, не останешься один. Кто бы мог подумать, что спасение только-только вышедшего из многолетней спячки существа от рук желавших вонзить тому в сердце серебро обернётся такими перспективами? Вампир же, в свою очередь, не мог предугадать, что за столь короткий срок к сердобольному доктору неотвратимо привяжется. Леорио не умеет отказывать. В особенности, он не может отвергнуть того, в чьём выражении сквозит отчаяние от мучительного одиночества, после жестокого убийства собратьев из клана ступавшего за ним по пятам. В его широком сердце и для Курапики найдётся место. Ссутулившись, мужчина обнимает чужую спину руками и скромно утыкается головой тому в плечо. — И что же я тогда буду делать? — он только спрашивает, когда бледные руки нерешительно напрягаются в раздумьях: стоит ли касаться в ответ? — Ты будешь лечить людей, как всегда того желал, — вампир всё-таки осмеливается пройтись по плотной ткани пальто ладонью, размеренно вдыхает соблазнительное тепло у самой шеи. Хочется прижаться носом, крепче стиснув в руках, до лёгкой дрожи, но он терпит. — Сбежим из города, но ты оставишь нуждающимся наводку. Вместо денег будешь брать с уже здоровых кровью, а я позабочусь об остальном. — А что всё-таки насчёт средств? — глухо усмехается врач. — У людей на них многое завязано, и я уверен, что в ближайшие века это не поменяется точно. — Копить без мирских нужд гораздо легче. Мы вложим их в улучшение качества лечения: у тебя на обучение будет множество лет впереди. — Предлагаешь нам стать богатой парой в центре слухов, которая всё тратит на слишком щедрую благотворительность? Леорио пытается разрядить обстановку, с беззвучным хлопком по обманчиво-хрупким плечам являя для того на лице слабую улыбку. Вампир же, кажется, не различает иронии в его тоне: смерив человека с ног до головы внимательным взглядом, он с серьёзным видом кивает головой. У мужчины, кажется, от собственной неудавшейся шутки обдаёт жаром щёки. — Не смотри на меня так, будто бы я только что тебе предложение сделал! — Не буду. Предложение тебе изначально сделал я, — усмехается Курапика, не отстраняясь. Его лицо где-то на уровне докторского плеча: тот кожей чует затаенное дыхание в преддверие неизбежного, но не отходит. — И ты до сих пор не ответил. Вечная жизнь, значит, в каком-нибудь готическом особняке за городской чертой? Только вместо балов, как представлялось в книгах романтичных писателей, приёмы заплутавших в лесу путников в таком же аккуратном кабинете и трапезы алым деликатесом из начищенных бокалов в компании такого же вечного юноши с аристократично-бледной кожей и отблеском заботы в ярких глазах. Он скользит ладонью дальше, к юношеским лопаткам, пока второй расстёгивает верхние пуговицы воротника. Леорио порой ночами мечтал о том, как сложилась бы его семейная жизнь: реалии далеки от довольно обыденных для простого врача представлений, даже самых смелых. Но до тех пор, пока возможно без преград заниматься делом всей своей жизни, и такой вариант, должно быть, очень даже неплох. — Разве то, что я до сих пор здесь, не явное согласие? Он невольно задерживает дыхание с тем, как в шею вонзаются острые клыки.