Солнечные лучи и золотые поля

Его волосы — мягкий шёлк, струящийся меж пальцев и щекочущий их грубоватую кожу. Сколько Грит помнил, они всегда были гладкими и мягкими, а их запах ромашки и мяты чувствовался даже сейчас где-то на задворках сознания. Там же была и мягкая улыбка, сопровождаемая тихим, заливистым смехом. Там же жили воспоминания о проведённом вместе вечере, тёплых объятьях и последней фразе: «солнце ушло. Как думаешь, может быть такое, что однажды оно не взойдёт ранним утром? Просто исчезнет раз и навсегда?». Эйс думает, что несмотря на свою серость и серьёзность, Шун ассоциируется именно с ясными солнечными лучами и кавром из ромашек и золотых цветов. По крайней мере это подходило его глазам. Ясным, словно светящимся в этом прогнившем и лживом мире. Этим пьяняще-чувственным глазам, в которых можно увидеть рождение сотен звёзд. Прекрасно пахнущие цветы и ясные лучи солнца. Это описывало его натуру. Ромашки и золотые бутоны — забота, беспокойство и исцеление, что он дарил близким. Солнечный свет — тепло, коим обогревал родных его сердцу. Шун был ясным лучём, что вёл их в новый день, но делал это незаметно и бережно, не торопя. Всё тепло находилось внутри и своими невесомыми касаниями к плечу или руке Шун согревал. Дарил спокойствие словами и еле заметной улыбкой. Лёгкой, как само дуновение ветерка ясным летним днём. Эйс с улыбкой вспоминает их первые перебранки при знакомстве. Столько криков и обидных слов было тогда. А потом они сблизились, спасибо за это Мире, что не ответила взаимностью на чувства Грита. Он тогда мучился. Было жутко больно в груди, каждый вдох давался неимоверно тяжело, а сердце настойчиво стучало, долбя по вискам. Быть может хотело достучаться до разума? Вот только не вышло. Эйс даже и не хотел думать о том, что отказ Фермин — не конец света. Ему казалось, что весь мир осыпался, как краска со стен подъезда. И тогда он стоял на краю пропасти. Смотрел вниз, решаясь сделать шаг в никуда. Но потом появились цвета: тёплый жёлтый и успокаивающий зелёный. Повеяло запахом трав, среди которых ясно узнавались ромашка и мята. Дышать стало проще. Грудная клетка не ломалась изнутри от каждого вдоха новой порции жизни. Нет же, наоборот. Теперь дышать — приятная зависимость. Ощущать травы в своих лёгких — до одури чудесно. Казалось, словно эти самые ромашки и мята росли внутри органа. А робкие, почти невесомые объятья со спины согревали, окутывая теплом и спокойствием. Он ясно помнит, как Казами взял его за руку и увёл прочь от бездны. Помнит, как он привёл его к морю жёлтых цветов и начал странный монолог. «Смотри, как много цветов. Красивые правда?» — и Эйс посмотрел, увидел, что они жёлтые, увидел и нежный янтарь чужих очей. — «а видишь лучи? Уже вечереет и они так красиво падают линиями, рассчерчивая поле. Видишь же?» — Грит видел. Видел, эти лучи, цветы и Шуна тоже. От чего-то тот казался ярким. — «Давай и дальше смотреть на этот мир в красках». Эйс помнит, как они вместе ходили по округе и Шун тыкал пальцем в предметы, говоря: «смотри какая птица. У неё брюшко красное, видишь? А тот музей? Он фиолетовый с белыми коллонами, видишь?». Помнит, как их руки соприкасались и он, набравшись смелости, переплётал свои пальцы с бледными, тонкими. Он не забудет тёплые объятья в тихом коридоре фургона, когда они прятались от ребят или же за углом магазина, в который порой ходили вместе. Не забудет и трепетные, но в то же время страстные касания губ и встретившиеся в танце языки. Как сжимал руки на тонкой талии до синяков и ласкал нежную кожу, оставляя на ней красные бутоны. Помнит тихие постанывания, на грани слышимости. Тяжёлое дыхание, рваность движений, запах пота и прилипшие ко лбу волосы. «Помнишь, ты спрашивал, может ли солнце однажды не взойти? Исчезнуть раз и навсегда? Так вот, может.» Улыбка сползает с лица Эйса, когда он прерывает поток воспоминаний. В глазах застывают слёзы, в горле нарастает ком. Да, когда-то Шун согревал одним лишь взглядом и парой слов. Грит помнит, как однажды, в ясный день, среди поля золотых бутонов коснулся руки Шуна. Касание не было тёплым, а парень не сжал руку в ответ. Он не открыл глаза, когда Эйс звал, не прижался, когда тот его обнял. Казами безвольной куклой лежал на руках Эйса. Бездыханный. Среди ярких жёлтых цветов, чей аромат забирался в лёгкие лишь одного. Освещаемый золотыми лучами он не чувствовал чужих слёз, не слышал надрывающегося голоса. Грит сидит перед надгробной плитой с аккуратно выгравированной надписью: «Шун Казами». «Ты ушёл, солнце. Раз и навсегда».