Сон в летнюю ночь

«Последние отсветы заходящего солнца играют в молодой листве деревьев. Они то теряются в поросли молодого кустарника, то дерзко скачут между стволов, освещая длинную, извилистую тропинку, то, наткнувшись на неожиданную преграду, отбрасывают чудаковатую тень. Но они не единственные, кто играет в этой рощице. Играет ли? Огненоволосая дева стремительно бежит, лавирует между деревьями. Порой между стволами мелькает край ее платья — и тут же растворяется в подступающей ночной тени. На секунду солнечный луч блеснёт в ее волосах ярким пламенем, и в тот же миг погаснет, скроется из глаз, исчезнет в вечерних сумерках. И только смех ее слышится непрерывно — высокий, звонкий, точно тысячи колокольчиков непрестанно колышет ветер. Смех звенит, рассыпается по всей округе — тихим зовом: «Где же ты, милый?», лёгкой насмешкой: «Неужто отстал?!», тайным желанием: «Поймай же меня, Макинтош…». И юный лорд внимает ее невысказанной просьбе, звенящей между ними, тянущей их друг к другу. В просветах кустов мелькает его килт, его руки, исписанные синей краской, вот-вот должны схватить бегущую деву — но вновь смыкаются на пустоте. А преследуемая вновь и вновь уворачивается, ускользает, будто живой огонёк, растворяется в тысячах других, мелькающих, пляшущих в воздухе, играющих в листьях деревьев. Игра ли? О нет, не игра… Война. Охота. Сражение. Никто не хочет проигрывать, и потому вновь и вновь мелькает между деревьев копна ярко-рыжих волос, и вновь руки Макинтоша смыкаются на пустоте. Из его груди доносится тихий рык. В нем все больше азарта, все ярче пылают глаза, чаще вздымается грудь… Никогда ещё охота не была столь упоительна, а добыча насколько желанна. И он не упустит ее. Не промахнется, как на стрельбище. Не выпустит из своих рук. Не проиграет. И снова между деревьев мелькает ее стройное тело, снова видны ее непокорные кудри. Она не бежит — танцует, словно фея, купается в золотых лучах заходящего солнца и смеётся, смеётся так, что перехватывает дыхание и сбивается сердце. Проходит вечность — а может, лишь пара мгновений, и ее платье взметнётся где-то совсем рядом. Протяни руку — и схватишь. И Макинтош хватает, притягивает к себе, заставляет обернуться. Наверно, ее глаза сейчас полны удивления. Может, ярости. И возможно — только возможно, где-то в глубине плещется радость от того, что он наконец поймал ее. Ведь нельзя же сражаться вечно. Кто-то из них должен пасть. И смех замолкает. Слышен лишь шёпот: «Ты победил…». Он знает это, и потому лишь крепче прижимает к себе, не отрывая взгляда от светло-синих глаз. «И какая награда ждёт победителя?» — голос срывается, грудь тяжко вздымается после долгой погони. «Требуй любую… ты заслужил» — она все сильнее прижимается к нему, все покорнее тонет в омуте карих глаз. Она знает, чего он попросит. Знает и ждёт. Сердце замирает — когда же он, черт возьми, попросит? Но победители не просят. Они берут, что хотят, без позволения проигравших. И Макинтош целует ее, целует жадно, горячо, неотрывно. Так, как он давно хотел. Все чувства, прежде скрываемые, сдерживаемые страхом и стыдом, прорываются наружу. В одно мгновение они взметаются лесным пожаром, обжигающе страстным, совершенно неостановимом. Все тело горит, объятое неудержимым желанием. Вновь его губы накрывают ее, пожирая, заставляя гореть вместе с ним… Секунду назад она была огоньком, зажигавшимися его душу, и вот уже сама плавится, точно свеча от жара, в его объятьях. Сгорает, как и он, в плену у страсти. Он отрывается от неё на мгновенье, чтобы вновь впиться в ее губы, переплести языки, заставить ее стонать. Но этого мало. Его руки бродят по ее телу, сжимают грудь, оглаживают бёдра, рвут с плеч ставшее совсем ненужным платье. Она сдаётся окончательно. Колени начинают дрожать, ноги подкашиваются и она виснет на его плечах. Остатки разума покидают ее. Больше нет в мире ничего важного, лишь его губы, руки, тело, столь близкое, столь желанное в этот миг…» Перо замирает над листом, сжатое Меридой в кулаке. Ее грудь тяжело вздымается, щеки так и пылают румянцем, а ресницы подрагивают над зажмуренными глазами. О, что Макинтош вытворял с ней! Колено дёрнулось само собой, в низу живота приятно потянуло от тех картин, что пронеслись перед нею. Разве можно поведать о таком, пусть и на бумаге? Мерида тяжело выдохнула, заставив себя открыть глаза. Она промокнула кляксу, упавшую с пера, и продолжила чуть дрожащей рукой: «…Уверена, все эти сны навеяны той кошмарной духотой, что опустилась на королевство с самого начала лета. Замок раскалился докрасна, даже ночь не приносит свежести. Я подолгу лежу на постели без сна, а если и удаётся задремать — вижу одного Макинтоша. Если эта жара продлится еще неделю, то я брошусь — и скорее ему на шею, чем с башни.»