touch

Шиничи ненавидит быть застрявшим в теле семилетнего ребёнка, но есть одно преимущество: Ран всегда свободно прикасается к нему.  Плюсы в том, чтобы выглядеть как милый ребёнок. "Извращенец"— шепчет ему на ухо голос, но он ничего не может с собой поделать. Когда дело касается Ран, то он действительно такой. (— Потрясающе, — сказала однажды Хайбара. — Гормоны ушли, но физиологическая реакция осталась. Кудо-кун, ты — нечестивая загадка. Что, когда у него было время подумать об этом, означало, что он извращенец.) * I. Пластырь — Ран-нээчан, — он делает вид, что скулит, пока она протирает его ободранный локоть спиртовой салфеткой. — Это больно! — Шиничи делает вид, что извивается, заставляя Ран крепче сжимать его тощее плечо. — Погоди, — уговаривает она его. — Мы делаем это, чтобы микробы не проникли внутрь и не сделали тебе потом ещё больнее, хорошо? Будь храбрым, Конан-кун. Её пальцы ловки и натренированы, она очищает его рану, и он знает, что это потому, что она делала это миллион раз, когда они росли вместе: её первая попытка заставила его выть от боли, и покляться никогда больше не позволять ей прикасаться к нему. Как сильно он ошибался. (Не то чтобы он начал специально пытаться ворочаться или что-то в этом роде. Не то чтобы он хотел, чтобы она позаботилась о нём. И не то, чтобы он ворчал и притворялся, что ему больнее, чем есть на самом деле, просто для сверхкомпенсации. Это совершенно не так.) — Ран-нээчан, ты хороша в этом! — Шиничи чирикает голосом Конана. Ран отпускает его руку, чтобы взять коробку с лейкопластырем, и он уже скучает по давлению её руки на себе. — Видишь, это было не так уж и больно, не так ли? — говорит она солнечно. — Ты гораздо более лучший спортсмен, чем Шиничи, этот большой ребенок! — Хех! (Эй, эй...) — Какой пластырь тебе наклеить? Гомера или Камен Яйба? — Гомера! (Неважно, это всё равно так унизительно...) Прикосновения Ран к его руке лёгкие и быстрые, как и бабочки в его животе. — Готово! Вот так лучше! — Спасибо, Ран-нээчан… — Некоторые люди ведь целуют рану, верно? Поцелуй, чтобы не болело? — Хм? Что-то ещё? Или это должно было быть до приклеивания пластыря...? Нет, это не имеет совершенно никакого смысла! — Н-ничего! Я сейчас пойду играть! — Шиничи спрыгивает своим крошечным телом с дивана и бежит к двери. — Пока! Я буду дома к ужину! * II. Пирог! По словам Ран, самодовольное лицо Шиничи было как раз подходящей высоты для удара. И она была ещё и чертовски гибкой, в самый раз для того, чтобы пинать его. И, очевидно, он был идеального роста, чтобы обниматься, плакать и спать вместе с ним… — Сахар, пожалуйста! — Здесь! — Шиничи должен протянуть руку, чтобы передать ей банку. Теперь он даже не доходит до её талии. Ран высыпает одну мерную ложку в чашу для смешивания.  — Ты такой хороший помощник, Конан-кун, — восклицает она. Она взъерошивает его волосы, для которых, как оказалось, он сейчас идеального роста. — Ммм! — хихикает он, прежде чем остановиться. Как унизительно. Но это очень приятно. Может быть, он сможет уговорить её делать это время от времени после того, как вернет своё старое тело? Когда они закончили с начинкой для пирога, Ран разрешает ему облизать ложку. Шиничи даже не нужно изображать своё нетерпение во время выпекания, умоляя её каждые пять минут включить свет в духовке, чтобы они могли проверить процесс. Готовый пирог теплый, мягкий и лимонно-сладкий. Любимый вкус Шиничи. Они едят за столом с кружками чая, свесив ноги с высокого кухонного стула. — Мы должны оставить немного папе, — наконец говорит Ран, когда они оба съели два огромных куска. Шиничи нахально отвечает: — Но дядя не любит лимонный пирог. Лучше оставить всё остальное нам, не так ли? Ран смеётся.  — Ты действительно любишь это, да? Вот, я приберегу ещё один кусочек специально для тебя. Я положу его сзади, за капустой, чтобы папа не видел, хорошо? — И ещё одно для Ран-нээчан, — сладко настаивает Шиничи. Ран качает головой. — Отец может взять остальное. Но… интересно… Она задумчиво смотрит в холодильник, где спрятала пирог. Затем она закрывает дверь. — Неважно! — весело говорит она. — Помоги мне собрать посуду в раковину. Она собиралась что-то сказать о нём, Шиничи. Шиничи колеблется, затем хватает подол её рубашки и трясет ею, как нетерпеливый маленький мальчик.  — Ран-нээчан, Ран-нээчан. — Да? — Мы ведь сможем когда-нибудь испечь ещё один пирог, верно? Выражение лица Ран проясняется.  — Ты прав! Мы приготовим еще один пирог, когда вернется этот глупый детективный отаку! Какой ты умный! — Она снова взъерошивает ему волосы, и Шиничи не может скрыть одурманенное выражение лица. * III. Призрачная история Хаттори и его не-девушка приехали, и они — помимо всего прочего — рассказывают истории о привидениях. Шиничи не понимает. У Тоямы стучат зубы, когда она разговаривает, а Хаттори даже не пытается намекнуть, что рассказывает известную городскую легенду. И они знают, что Ран... ну... в ужасе от этих вещей. Так что они ещё и нежелательные гости, ко всему прочему. Шиничи находится в одном шаге от того, чтобы не огрызнуться на Хаттори, и выяснить, что, чёрт возьми, он задумал. Хаттори бормочет что-то о таинственно заброшенном коттедже, когда Тояма осторожно высвобождает пальцы из кружки, которую сжимала, и вместо этого украдкой тянется к руке Хаттори, и всё становится ясно. Ухмылка мужчины становится шириной в милю. Шиничи может ясно видеть это в сиянии светового загрязнения Токио. (Они выключили свет, чтобы атмосфера казалась более жуткой. По мнению Шиничи, это довольно бессмысленно. Спальня Ран всегда была вершиной уюта.) Хаттори продолжает говорить сквозь ухмылку, начиная рассказывать своё повествование более зловещим шёпотом, и Тояма заметно крепче сжимает хватку. Шиничи поворачивается к Ран, чтобы посмотреть, как она реагирует на это развитие любви… и она даже не заметила! Её глаза, как тарелки, устремлены на Хаттори, и выражение её лица наполнено ужасом. Она полностью поглощена его глупой неправдоподобной историей о привидениях! Раздраженный Шиничи подталкивает её, пытаясь перенаправить внимание на туловище Тоямы у руки Хаттори. Ран пищит, а затем Шиничи поднимают за подмышки, садят на коленки и сжимают, как плюшевого мишку. О чёрт. Она обняла его сзади. Шиничи плавится от внутреннего жара. (Контуры на его спине.... он не собирается думать об этом.) Улыбка Хаттори самодовольно мелькает перед ним, как бы говоря: всегда пожалуйста. * IV. Поездка на спине Они уже прошли двадцать километров по этой заросшей тропе через лес, и у Шиничи ноют его маленькие ножки. Если бы его ноги снова стали длинными, если бы у него было десять лет футбольной подготовки… Если бы машина дяди не сломалась посреди пустоты, если бы этот человек не настоял на том, чтобы срезать путь через лес... Шиничи едва успевает. — Мы должны остановиться, — внезапно говорит Ран. — Конан-кун слишком устал. — И Шиничи благодарен за это, но... — Мы не можем остановиться, — презрительно говорит дядя Когоро. — Скоро сядет солнце. Топай, паршивец. — Всё в порядке, — чирикает Шиничи своим лучшим оптимистичным голосом. — Не так уж и много осталось, верно? Я буду бежать всю дорогу! — Но его же собственные ноги трясутся под ним. Он удивлен, когда Ран быстро опускается перед ним на колени.  — Я понесу тебя, — говорит она тоном, не терпящим возражений. — Забирайся. — Нет нужды, Ран. Паршивец и сам может ходить! — Д-да! Но Шиничи так благодарен, когда Ран рычит: — Живо. Поэтому он взбирается на спину Ран, чего он никогда раньше не делал, обвивая руками её шею и разводя колени за её талию. Она держит его под коленками. — Порядок? — весело говорит она. — Мм! — Шиничи кивает, хоть Ран и не может этого видеть. Он кладёт щеку ей на спину, когда они снова отправляются в путь. Дядя Когоро жалуется, что «тебе не нужно нести мальчишку только потому, что он на тебя дуется», и знает, что они передвигаются гораздо быстрее, чем раньше. Мышцы её спины и плеч двигаются под ним, когда она ходит, и он прокручивает в уме их названия: дельтовидная, трапециевидная, большая ромбовидная, мышца, поднимающая лопатку... Однажды он хотел бы изучить эти мышцы в другом контексте. Однажды… Его веки тяжёлые, а Ран тёплая. * V. Потанцуем? Дядю Когоро приглашают на ещё одно важное мероприятие, и, как обычно, Ран и Шиничи следуют за ним. Сверкающие люстры и ненавязчивый джаз, костюмы и коктейльные платья, пары, кружащиеся на полированном полу... — Красиво, не так ли? — Ран шепчет Шиничи. Шиничи, которого родители таскали по таким вечеринкам ещё в его первом детстве, издаёт равнодушный звук. Он должен искать на вечеринке вероятного убийцу. Дядя Когоро, конечно, не будет делать этого. Шиничи бросает взгляд на бар с напитками, где мужчина неистово жестикулирует в сторону двух очень впечатлительных молодых женщин. Они подходят ближе к танцполу, Ран крепко держит его за руку. По залу качаются парочки, одна из которых грандиозно мечется вокруг него. Музыка изящная, западная, фокстрот. Два шага вперед, два в сторону. Медленно, медленно, быстро-быстро. Шиничи до сих пор помнит шаги, хотя мать не заставляла его практиковаться уже много лет. Она начала обучать его в возрасте шести лет, и он оттанцевал свои метафорические и буквальные ноги с восьми лет. (— Несправедливо, что я должен учиться всем этим глупым танцам. — Танцы? Но это так красиво. Пауза.  — Вот… я научу тебя. Тогда мы сможем потренироваться вместе. — Научишь меня? Юкико была в восторге .) Ран хихикает.  — Эй, Конан-кун, — говорит она, и Шиничи подозрительно смотрит на нее. — Давай потанцуем. — Потанцуем? — Ага, давай! — Ран тянет его к покачивающимся парочкам. — Но… я не умею… — Это просто! Я покажу тебе, что надо делать. (—Хорошо. Держи мои руки вот так. — Так? — Отлично, а теперь...) Его руки в её ладонях такие маленькие. Он должен обнять её за спину, а она — положить руку ему на плечо. Ещё одна вещь, которую он хочет сделать, когда вернет своё тело. — Хорошо, теперь ты делаешь шаг вперед, а я шагаю… (—…назад. Направо. И снова. В сторону. Тянул её через спотыкающиеся шаги, пока… — Шиничи! Мы делаем это! — Д-да…) Ран лучезарно смотрит на него, преувеличивая для него шаги, и ему даже не приходится притворяться, что он шатается. Как и в первый раз, в голове у него кружатся идиотские фантазии. Он улыбается в ответ. Медленно, медленно, быстро-быстро. * VI. Плюс один: объятия Она снова уснула на диване в детективном агентстве. Это его вина. Он сказал, что позвонит сегодня вечером, но какой-то служащий был уволен в другом конце города, и одно дело за другим привело к тому, что уже за полночь, когда детектив Такаги вносит Шиничи на порог агентства. Ран не берёт трубку и он прокрадывается в офис по наитию. Она свернулась калачиком на диване, обхватив себя руками, чтобы согреться. Уже намного холоднее, чем днём, но она не проснулась. Если бы он был нормального роста, он мог бы отнести её в спальню, но опять же, может быть, и нет. Изображение уже заставляет его мозг перегреваться. Но, в любом случае, сейчас он не может, поэтому он делает следующую лучшую вещь: вытаскивает дополнительное одеяло и подушку из комнаты Ран. Ему удается укрыть её одеялом и подушкой под головой, не разбудив ее. Окружающее освещение снаружи (уличные фонари и вывески, и ничего более романтичного, чем луна) освещает её лицо ровно настолько, чтобы видеть. Зрелище останавливает его. Он стоит тихо, переводя дыхание, просто смотрит. Прядь волос падает на её губы, мягко трепеща, когда она выдыхает. Автоматически Шиничи отмахивает её. Его рука задерживается на волосах. Одна из вещей, за которые он благодарен Конану, так это за то, что он может видеть её такой, без присмотра, дома. Он может ночью смотреть на её спящее личико. Он может красть ощущение её мягких волос. Она крепко спит. Она не проснётся до восхода солнца, если он правильно её знает. Он снова смотрит на неё и колеблется. В своём обычном теле он бы и не мечтал об этом. Ран что-то бормочет во сне. Звучит как его имя, и вернись. Итак, Шиничи поднимает одеяло и проскальзывает в пространство размером с семилетку рядом с ней, и её рука падает на него. Если она проснётся раньше него, он может сказать, что испугался, а к профессору Агасе идти страшно. Пока это лучшее, что он может придумать. Рука на нём напрягается, хотя её дыхание становится более глубоким и расслабленным. …Проклятие. Снова контуры. Шиничи будет бодрствовать целую вечность.