Донна Ноубл. Жена, мать, самая лучшая в мире дочь и внучка. Та, которую не забудут.
Так гласила надпись на скромном памятнике из серого гранита. Ниже значились даты рождения и смерти, и лишь несколько человек искренне верили в то, что вторая лжет. Прошло два с половиной десятка лет с тех пор, как Уилфред Мотт не видел Доктора. И каждый раз, снова и снова всматриваясь в звёзды, реагируя на малейшее их мерцание, отдавал честь и благодарил того, кто «живет слишком долго», того, кто видит в людях великанов с собственной высоты и гениальности. Ноги ещё носили, солдатское сердце билось. И Уилфред Мотт каждый год неизменно нёс службу возле могилы своей невероятной внучки. Он знал: в тысячах световых лет отсюда до сих пор поют песни о ней, её помнят… вместо неё самой. Уилфред не винил Доктора, пусть всё внутри клокотало и теперь от кажущейся несправедливости решения. Какая-то часть в нём продолжала верить: Донна бы справилась, можно было не стирать её память о путешествиях в ТАРДИС целиком. Доктор забрал у Донны ту весёлость, улыбку, любовь к путешествиям и к звёздам. Одним объятием стёр Донну, которая верила в то, что мир гораздо удивительнее, чем есть, и что она достойна быть его частью. Взамен ей вернулась Донна, которая «опять всё пропустила». Уилфред положил на гранитную плиту букет любимых Донной гербер и улыбнулся: он и такой её любил. Из неё получилась прекрасная мама, способная ворваться в любой кабинет и отстоять своё мнение. А ещё находчивая секретарша большого босса, которую можно было уволить только вместе с собой. Она так и осталась его невероятной Донной. Только Доктора в её жизни уже не было. И никогда не было. Она могла часами пропадать с дочками и сыном на прогулке и первоклассно притворяться, что не устала. Конечно, не устала, ведь маленький Джош набрался у неё бесценного опыта, как ухаживать и защищать сестёр от всего, что не так движется. Донна даже придумала для девочек легенду о сапфировых водопадах — там, в пещерах, лежало королевство могущественной волшебницы, которая так сильно не любила незваных гостей, что зачаровала волны ослеплять всех, кто подойдёт к ним слишком близко. Донна загадочно улыбалась, тонко намекая: одному мужчине удалось их обойти. И в детских головах он автоматически стал папой. Неизлечимый недуг терзал Донну последние три года. Поедал её мозг, превращая в безликую оболочку. Спала ли она? Казалось, даже не моргала, смотря огромными, страшными пустыми глазами. Уилфред слышал и сейчас отчаянный крик, неоспоримый приказ забрать её из больницы. Из белого плена и противного запаха бесполезных медикаментов. Тогда она ещё могла гулять, даже играла с детьми. И что с того, что эти самые дети уже выросли? Кто сказал и издал закон, запрещающий взрослым любить игрушки, быть безрассудными… мечтать о звёздах. В последний год она внезапно стала обращать на них внимание. А однажды обронила фразу, от которой сердце пропустило удар: — И почему я не поехала к сапфировым водопадам… Донна, знавшая Доктора, помнила: там он едва не погиб. — Дедуля, кто такой Доктор? — вдруг спросила Донна, по-прежнему глядя в одну точку. Такая незнакомая, но бесконечно родная. Уилфред осекся, едва не ответив. Ей нельзя было его помнить. Любое самое крохотное воспоминание о Повелителе Времени означало для Донны смерть. Её человеческий разум слишком мал для того, чтобы вместить в себя величие всех эпох, миров, судеб, с которыми был связан тот, с кем она собиралась путешествовать всю жизнь. Донна ждала ответа, периодически сминая пальцами простыню, будто бы так отвлекалась от непроходящей головной боли. Уилфред убеждал себя: Донна спрашивает о мистере Кросби. Этот врач никогда не обещал чуда, но творил чудеса. Вечно хмурый, крупный мужчина с волевым подбородком. Уилфреду казалось, что он не столько помогает Донне, сколько борется и пытает тварь, засевшую в её мозгу. Он словно видел перед собой не Донну, а саму опухоль. Безглазую, бескостную, бессердечную, жрущую живые ткани по миллиметру и смеющуюся над ним, не имея рта. Мистер Кросби ненавидел её. Уилфред знал этот взгляд. Так не смотрят на террористов из новостных сводок. Так смотрят на врага, который затмевает любого, даже самого близкого друга. Мистер Кросби положил жизнь на борьбу с онкологией, которая часто «квартировала» в его собственном доме, а когда «съезжала», то это он платил ей, а не она ему. Мистер Кросби мало говорил с Донной, держал за руку, вторя: «Мы сможем». Чаще он говорил с Уилфредом, как со старшим мужчиной, как с солдатом, который сможет его понять. И Уилфред слушал о том, кто и что убивает Донну. Он чувствовал: этот храбрый врач проиграет в битве, но молчал, ведь без веры всё потеряет смысл. Донна тоже молчала, давно не было сил просить о помощи и плакать. Она чувствовала боль, безразлично глядя в стену и знакомо хмурила брови, когда Кросби приходил её навестить. Она больше не желала его видеть. Донна Ноубл хотела покоя. Уилфред вздрагивал каждый раз, когда слышал вопрос о Докторе. Он звучал так ясно, словно перед ним не просто абсолютно здоровая Донна, а та, которой Доктор не стирал память, которую Доктор ещё даже не встретил. Та Донна, которая верила в дедулины сказки о пришельцах и та, в которую так мало верила мать, но всегда верил он. Уилфред мог выйти из комнаты. Он должен был уйти, всегда выходил. Только по воле какого-то подлого случая сегодняшний Сочельник собрал в большом доме Ноубл всю семью. И интуиция вторила Уилфреду о том, что заданный вопрос он больше никогда не услышит. В кристально-голубых глазах блеснули слезы, но он сел на край постели внучки, так и не показав их. Он не знал, как начать, справедливо воспринимая вопрос Донны о Докторе, как просьбу прекратить страдания. Боль, что вырвется наружу вместе с воспоминаниями, будет гораздо сильнее онкологии. Быстрее ли? — Он… — сорвалось с губ первое слово. «Вы путешествовали вместе по бескрайним просторам космоса», — получилось сказать лишь мысленно. Уилфред схватился за её ладонь, грудь прошило дрожью. «За что? Почему он должен это сделать? Почему ему выпало пережить её? Это ведь он! Это ведь он не важен!» — гремели в голове барабаны пережитых боёв. Если бы знать… то остался бы с ними. — Доктор — друг нашей семьи. Друг Земли и не только Земли. Ты много раз спасала ему жизнь. Пробуждала в нём самые лучшие качества. Он очень дорожил тобой. И стёр тебе память, чтобы спасти. Из глаз Донны потекли слёзы. Ладонь перехватила его руку, отчаянно и больно впившись худыми пальцами. — Ты веришь мне? — дрожащим голосом зашептал Уилфред, накрыв её руку второй ладонью. — Он придёт. Он не может тебя бросить. Он придёт. Он освободит тебя от этого. — Алонси, — вдруг произнесла Донна, оборвав его речь. И Уилфред замолк, сквозь пелену слёз разглядев широкую улыбку, окрасившую кукольные губы. Живую улыбку на бледнеющем лице. Как давно он не видел её такой счастливой… Холодные звёзды смотрели с высоты. Горе заставило время застыть. Никто не обратил внимание на то, как с губ Донны сорвалась золотая россыпь, как сами собой закрылись измученные глаза. Никто не заметил, как Уилфред ушёл. Ноги сами понесли его в то место, где они с Донной так любили разглядывать звёзды. Только в этот раз при нём не было телескопа. У него не было сил смотреть в небо, хотелось лишь выть от боли, чего тоже не получалось. Упрямая мысль ждать до рассвета, напрячь свой старческий слух и услышать… но чего он так страстно хотел услышать? Уилфред лёг на холодную землю. Казалось, она жалела его… лучше бы взяла вместо Донны. Доктор говорил, что каждый способен создавать миры. И они являются значимой частью времени, даже если незримы. — Ты ведь там, Донна? Уилфред заснул с этим вопросом на устах. Телефонный звонок резанул слух. Уилфред взял трубку, едва загорелся экран. Будто бы и не спал. Тишина на том конце провода разразилась помехами, а затем… — Дедуля, посмотри наверх! Уилфред, как только мог, вскочил на ноги, но в небе ничего не увидел. — Созвездие Орион! Я здесь! — смеялся голос. — Донна, родная Донна… Я же… ты… Слёзы вновь подступили к глазам, а тишина в трубке налилась пустотой. Мертвой, медленно тянущей в омут, цепкими пальцами, ласкающими душу. А всё эта мысль. Дурацкая мысль. Мертва. Как она может быть мертва? — Не забывай нас, Донна, — улыбнулся Уилфред, смахивая предательские слезы. — Мы любим тебя. И проснулся. Обнаружил, что кто-то укрыл его одеялом, даже разжёг костер и поставил котелок с любимой едой. В голове звучал и таял звук, который все описывали по разному: скрежещущий, напевный, кто-то сравнивал его с сиреной или сломанной сигнализацией. Но все сходились в одном: голос ТАРДИС — это голос надежды.Донна Ноубл. Жена, мать, самая лучшая в мире дочь и внучка. Та, которую не забудут.
Так гласила надпись на скромном памятнике из серого гранита. Ниже значились даты рождения и смерти, и лишь несколько человек точно знали о том, что вторая лжёт. Алонси!