And I don't deserve you
You deserve the world
Though it feels like we were built
From the same dirt
Знаете, Готье уже привык. Он привык быть первым разочарованием в семье. Гедеон — примерный студент, удостоен кучи премий, гордость лицея и учителей. Габи — будущая звезда балета, уже в детстве подающая надежды. А Готье? Ну, он старается учиться, но никогда не вытягивает до конца. Всегда есть вереница людей, обходящих его на голову или даже две. Со спортом у него отношения на вы и это только мягко сказано. Ему Биби до сих пор припоминает, когда они ставили танец для дня рождения матери, а юноша в самый последний момент запутался в ногах и очень не элегантно грохнулся; а одноклассники все еще смеются, когда вспоминают, как он свалился в обморок, едва пробежав три полных круга. Впрочем парню всегда казалось, что миссию он свою выполнил — публика была довольна. Ну так вот, Готье уже привык. Привык стараться и не получать заветного, привык мысленно отмечать свои оплошности и совершенно игнорировать заслуги. Ведь, вы не понимаете, он бы сам так точно не смог, это чистой воды везение. Ему просто повезло… Готье привык не замечать себя, считать тенью брата или преградой для сестры. Ведь если он не отойдет — она не сможет сиять так ярко, не сможет затмить всех своей красотой. Но Хитклиф совершенно не привык не замечать других. Парень всегда искренне хвалил кого-то, когда надо было, искренне сочувствовал, когда понимал, что это необходимо. Все его любили, но никто не замечал. Хитклиф это просто отражение всех сразу и никого одновременно. Удобная для каждого игрушка, не имеющая собственного мнения и действующая только в общих интересах. Ведь своих у него нет. Проблем с другими у Готье не было, только с собой.* * *
Это был обычный осенний вечер. Разве что весьма дождливый. Капли звонко барабанили по подоконнику, создавая призрачную атмосферу уюта, такого неуловимо-эфемерного. Этот уют — слишком хрупкий, чтобы понять и принять его. Отпустишь свое внимание хоть на секунду — он разобьется, разлетится вдребезги, так что больше и не соберешь. Обычный человек бы не придал этому значения, как тысячи проходят мимо пляшущих лучей солнца в маленькой луже, как миллионы не замечают, что на небе сегодня необыкновенно пушистые облака, как миллиарды даже не поднимают свой взор от телефона при виде лесного ежика. Готье всегда замечал такое. Парень всегда видел и очень тонко чувствовал. Единственное, что у него с детства было хорошего — это чувство прекрасного. Юноша сидел на кровати со старым, потертым томиком стихов, который, кажется, еще динозавров повидал, и наслаждался молчаливым уютом, окутывающим его с ног до головы, как шерстяной плед, который неприятно колется, но мягко согревает. Готье не сразу услышал тихий хруст и кроткие удары костяшек по стеклу. Слегка приоткрыв окно на парня смотрел до нитки промокший, непривычно беззвучный Скэриел. — Готи, можно я войду? — очень тихо и как бы по слогам сказал парень. И вот он, первый звоночек. Сегодня что-то случилось, что-то точно произошло, что перевернула весь мир с ног на голову. Потому что, никогда, никогда в жизни Скэриел-мать-его-Лоу не выглядел так. Беззащитно притихшим и болезненно открытым. Никогда раньше Скэр не задумывался о том, чтобы просить Готье зайти, он просто открывал окно, скидывал свои потрепанные конверсы, которые он ни за что в жизни не променяет, и заваливался на кровать с книгой, которую он также беспардонно стащил из библиотеки Готье. Хитклиф потерян, он совершенно не знает, что ему сделать и что ему сказать, вся его природная эмпатия мигом испаряется; оставляет свое насиженное гнездо в груди у парня и сваливает, примерно, на тысячу веков в неизвестном направлении. «Прости, мальчик, но это как-то без меня». Дождь усиливается и Скэриел выглядит совсем уж несчастным. Его безразмерная футболка неприятно прилипает к телу, а черные волосы в конец спутываются. — Прости, Скэр, прости, я немного, эээ, неважно, — Готье быстро распахивает окно, подрывается с кровати и шарится в шкафу, пытаясь найти хоть что-то по размеру другу. Потому что все его вещи это рубашки, сшитые по последнему писку моды, слишком сильно облегающие тело, в которые Скэр даже если бы захотел, вряд ли бы влез. Под конец, Хитклиф наконец-то выуживает со дна гардероба старую, светло-синюю толстовку с затертым логотипом альбома «The Dark Side of the Moon». Вообще эту толстовку, когда-то — больше года назад — забыл Скэр. И Хитклиф ее хранил, слишком бережно и аккуратно. Надевая только когда становилось совсем уж невыносимо и хотелось исчезнуть. Ему помогало. Готье надеялся, что и Скэру тоже поможет… Лоу стоял посредине комнаты ни живой, ни мертвый, стараясь ни на что не наступить и ничего не заляпать. И это уже звоночек номер два. Никогда Скэр не выглядел таким потерянным. Кажется он хотел что-то сказать, но капризные слова не слушались, отказываясь собираться в предложения. Парень лишь молча поднял глаза, пытаясь через взгляд передать все то, что он не смел произнести вслух. И в который раз Готье опешил. — Скэр, иди быстро прими душ и переоденься. Если ты так и продолжишь здесь стоять, я клянусь самим телом Александра Македонского, что собственноручно затолкаю тебя в ванну и заставлю переодеться. Скэриел почти всегда был единственным другом Готье, единственным человеком во всей вселенной на кого он мог положиться. Они начали дружить из-за одного и совершенно нелепого случая, но Хитклиф всегда вспоминал его с какой-то тоской и бесконечной благодарностью. Если бы не Скэр, возможно его жизнь была бы совсем другая. Если бы не Скэр, ему было бы в тысячу раз больнее притворяться, из раза в раз, зная что никто, ни единый живой человек не знает его настоящего. Лоу скрашивал жизнь, наполнял серую рутину яркими красками. Скэр всегда громко смеялся всем проблемам в лицо и не боясь рвался в бой, всегда побеждая. А сейчас, этот же человек сидит перед ним, закутанный во все теплые одеяла и с лицом полнейшей отрешенности хлебает чай. Да, он даже на человека не похож, не то чтобы на самого себя! Хитклиф аккуратно подходит к нему, как к дикому запуганному зверьку, и мягко выпутывает чашку из длинных костлявых пальцев. — Скэриел, что произошло? Лоу похож на выброшенного котенка. Его еще немножко мокрые волосы, мелкими кольцами липнут к щекам, глаза слегка прикрыты и ресницы подрагивают. Руки, лишившиеся чашки, аккуратно теребили плед, выдавая крайнюю степень нервозности обладателя. Обычно Лоу не пропускал никаких эмоций, кроме положительных. — Скэриел, что случилось? — Хитклиф аккуратно садится рядом, стараясь не потревожить друга слишком близким контактом; хотя ему больно, ему физически больно видеть Скэра таким. Таким беззащитным, брошенным и растоптанным. Готье нежно берет ладонь Лоу и ненавязчиво потирает большим пальцем кисть руки. Парень старается чтобы это движение выглядело натурально, но Скэриел подрывается, смотрит на Хитклифа невидящими глазами и закрывает лицо руками. Он так никогда не делал. Через какое-то время Лоу сдавленно зашептал, как будто сдерживая слезы. — Прости, Готи, не стоило мне приходить, — и юноша встает, пытаясь мягко сбросить одеяло. Готье так не думает. Он вообще не думает, когда хватает Скэриела за рукав, сажает на место и мягко окольцовывает его плечи руками, сотворяя человеческий капкан. Чтобы точно не ушел. Во взгляде Скэриела бушует волны. Его глаза — непокоренный океан, погубивший тысячи странников, который сейчас страдает от сильнейшего шторма. Кажется парень совсем теряется, но через какое-то время слегка расслабляет плечи и кладет холодные ладони на талию Хитклифа. В любой другой момент, Готье бы сошел с ума от смущения, кожа бы покрылась табуном мурашек, а сердце бы забилось с бешеным ритмом, пытаясь компенсировать здоровую норму ударов при нагрузке. Тяжелейшей нагрузке из всех возможных. Влюбленность называется. Хотя в случае Готье, он не уверен, что учащенное дыхание и проклятых бабочек, можно описать таким пошлым словом, а не чем-то более всеобъемлющим. Начинающемся на люб-, заканчивающемся на -овь. Но сейчас это не важно. Ничего не имеет значение, кроме Скэра. — Я не хочу доставлять тебе неприятности, — совсем тихо говорит Лоу и зарывается носом в плечо Хитклифа. — Не говори глупости, — выдыхает юноша, совершенно не ожидавший таких действий. Кажется он сам сейчас отскочит с позорно рдеющими кончиками ушей (спасибо, что хоть пар из них не валит), но парень лишь проводит пальцами по чужой спине. — Я не хотел больше там оставаться, — неуверенно выдыхают под теплыми ладонями, — они снова начали кричать, швыряться предметами и называть меня ничтожеством. Они сказали, что лучше бы я не рождался. Что я не умею быть человеком, я только вру, — слова рождались через силу, как будто бы он заставлял себя их говорить, грубо выплевывал. Футболка на плече у Готи начала немного намокать и юноша лишь сильнее прижал холодное тело к себе, пропуская через ладонь черные пряди волос, — прости, я не хотел, чтобы ты так узнал меня. Меня настоящего. Прости, Готи, я не хотел… Но я больше так не могу. Скэриэл слегка зашевелился, аккуратно выпутываясь из объятий. Его оксамитовые глаза — бездна, которая поглощает тебя, переваривает и даже не выплевывает. Ты остаешься в ней навсегда. Его взгляд — это космос и Готи готов поклясться, что видит в нем звезды. Отголоски давно погибших материй. Лоу неловко положил свои холодные ладони на колени Хитклифа и того будто током прошибло. — Я не хочу больше молчать… Я не могу так больше, — Скэриел беспомощно закусил губу и посмотрел на парня напротив с такой болью в глазах, со всемирной безнадегой. Такими глазами матеря смотрят на умирающего на их руках ребенка. С такими глазами врачи выходят из палаты сообщать ужасные новости, — Готи, я… Я понимаю, ты никогда не сможешь мне ответить. Я давно смирился. Просто я надеюсь ты когда-то сможешь меня простить за эту своевольность, — Лоу тихо и как-то болезненно выдыхает. Снова прикрывает лихорадочные глаза и тихо, на грани слышимости, почти выплевывает, полу-вздох полу-слово: — Я люблю тебя, Готи. Люблю. Прости меня за это. Кажется планета перевернулась, случилось что-то непоправимое. Все временные линии перемешались, мультивселенная в шоке. У Готье, по-ощущениям, только что случился Большой Взрыв. Внутренности смешались в кашу, скрутились в морские узлы так, что не развязать. Это все проклятые бабочки из звездной материи. Вместо сердца осталось только тупая щемящая боль и бесконечное количество нежности. Хотелось взять за руки, обнять, укутать в плед, поцеловать каждый миллиметр этой идеальной кожи. Хотелось всего и сразу. Хотелось комфорта, который он никогда и не надеялся получить. Даже не предполагал в самых смелых своих мечтах, что его чувства, его апокалипсис и его мессия окажутся так близко, на расстоянии вытянутой руки. И Хитклиф может его коснуться. Готье зачаровано кладет свою слегка теплую руку на чужую щеку, заставляя Скэра испуганно открыть глаза. И опять, в них такое непонимание, что Хитклиф осознает — Скэриел, его Скэриел, никогда не надеялся ни на что. Он лишь терзал себя внезапными чувствами и только когда сосуд его тела начал покрываться мелкими трещинками, он пришел и нашел в себе силы рассказать про них. Но не в надежде быть спасенным, о нет. Он хотел, чтобы Готье сломал его. До конца. До неприятного хруста, с которым обрываются последние надежды. Обрываются и летят в пучину ада, в пучину смерти, где покоятся тысячи людских жизней. Они не кричат, они не просят. Они олицетворение самой страшной апатии. Такие люди больше не живут, они просто существуют. Перебиваются некими ошметками жизни, но точно не живут. — Ох, Скэриел, — Хитклиф мягко, совсем невесомо поглаживает ледяную кожу под своей ладонью, — надеюсь и ты мне простишь эту маленькую вольность, — говорит парень и мягко ухмыляется. А потом целует. Целует Лоу. Несмело и неумело двигая губами, но целует. У Скэриела кажется сейчас случится клиническая смерть, отделение души от тела, если бы не теплая рука юноши, продолжающая поглаживать его щеку. И Лоу удивленно вздыхает и тихо стонет в поцелуй, а у Хитклифа, кажется, в глазах черти пляшут и он лишь аккуратно перемещает свои руки на темные волосы друга. Для них вселенная рождается заново. И поглощает. Все поглощает. Остаются только они. Готье Хитклиф и Скэриел Лоу, а еще их губы. Все вокруг кажется настолько незначительным, совершенно лишенным всякого смысла. Важно лишь то, что заветные губы сейчас отвечают на поцелуй, а тонкие руки забираются под кофту в надежде получить немного тепла. И больше в пространстве нет ничего, только звезды. По-ощущениям проходит целая вечность, когда их легкие начинают гореть и все вокруг приобретает нечеткие очертания реальности. Хитклиф с сожалением отрывается и резко втягивает воздух. И уже через мгновение он заливается искренним, солнечным смехом. Такого не существуют, просто не должно существовать. И Скэриел смотрит на него. Смотрит совершенно удивленным взглядом. А потом тоже начинает смеяться. Тихо и хрипло, куда-то в середину груди своего парня. На улице все еще стонет ветер, деревья прогибаются — не в силах ему противостоять, дождь все так же нещадно облизывает окна, выстукивая только ему одному известную мелодию. А двое парней просто лежат на кровати, не разрывая объятий. Просто потому, что они наконец то обрели то, чего у них никогда не было. То, чего они так отчаянно хотели, но не смели даже помыслить, что они когда-нибудь смогут это получить. Теперь все будет лучше. Ведь они действительно — смогут спасти друг друга — Я тоже люблю тебя, Скэр, Скэриэл Лоу.