Связь

Ресторан, куда они пришли, явно относился к разряду очень дорогих. Бронзовые люстры тонкой работы, белые скатерти на столах, резные стулья, потолки с лепниной, огромные окна — все говорило о том, что это место предназначалось для самой элитной публики. Венцом композиции была расположенная в центре зала статуя обнаженного Аполлона, украшенная живыми цветами. По мнению Гоголя, выглядела она совершенно неуместно и безвкусно. — Что, вам она тоже не симпатична, Николай Васильевич? — кивнул на статую Гуро. Гоголь отрицательно покачал головой. Это место нравилось ему все меньше — чем больше он осматривался, тем помпезнее и напыщеннее казалась окружающая обстановка. Николай чувствовал себя лишним среди этой блестящей мишуры. Если бы не Гуро, он бы не стал здесь задерживаться ни минуты. — Не знаю, как вам, а я всегда считал оформление данного заведения на редкость отвратительным. Зато кухня — полный восторг! Сейчас оцените, — Яков находился в предвкушении обеда. Николаю стало немного легче — хотя бы насчет внешнего вида зала Гуро был с ним солидарен. — Что будете заказывать, Николай Васильевич? — спросил Яков, когда они заняли стол и получили меню. — Не знаю, — растерянно ответил Гоголь, пребывая в сильнейшем смущении. Стоимость одного блюда равнялась его расходам на питание в течение нескольких дней. Яков до этого заявил, что платит пригласивший, а отказы не принимаются, но совесть все равно не позволяла выбрать что-нибудь. — Ладно, возьму на свое усмотрение, — заключил Гуро, видя его замешательство. — Мясо вы все так же боитесь есть? Николай кивнул. Одним из самых неприятных проявлений его дара стало то, что видения сильно портили аппетит, иногда отбивая желание есть чуть ли не на целый день. Со временем Николай научился с этим справляться, но при взгляде на блюда из мяса ему казалось, что они истекают кровью, что вызывало у него приступы тошноты. В итоге от мяса пришлось отказаться. Плюсы у такого решения тоже нашлись — это позволило экономить деньги. То, что заказал ему Яков, оказалось невероятно вкусным, хотя, возможно, здесь сыграл роль голод, испытываемый Николаем. Но радоваться проводимому времени получалось плохо — из головы не шли ужасные тюремные казематы. Что с ним сделали бы там, если бы Яков не вмешался? Гоголь содрогнулся и обхватил себя руками. Чтобы отвлечься, он решил еще раз осмотреть зал. Какой все-таки контраст и какая тонкая грань между шикарным рестораном и тюрьмой. Тот, кто сегодня чувствует себя хозяином жизни, завтра может оказаться в застенках. И за что туда попал обитатель соседней камеры, от жутких криков которого в жилах стыла кровь? Поможет ли ему кто-нибудь выбраться? Николай вспомнил о своем романе, испытывая нарастающую ненависть и к нему, и к себе. Каким он был идиотом, когда решил, что эта пакость принесет ему что-то хорошее! С чего он вообще взял, что эта жалкая писанина стоит внимания публики? Рукопись романа снова была у него, и он решил, что, как только доберется до дома, тут же отправит в камин и её, и черновики. Жаль только, напиться не удастся, придется справляться с душевной болью самостоятельно. — Николай Васильевич, дайте-ка на минутку вашу рукопись, — неожиданно попросил Гуро. — Простите, но зачем вам? — удивился Николай. — Нужно посмотреть кое-что. Николай протянул стопку исписанных бумаг, тот взял её и проворно спрятал в свой портфель. — Яков Петрович, что вы собираетесь с нею делать? — Сохраню до лучших времен. Я отвлекся и совсем забыл, что вы у нас большой любитель уничтожать написанное. У меня целее будет. Через несколько лет внесете правки и опубликуете. — Да никогда в жизни я эту дрянь не отдам в печать! — Ну значит я стану обладателем единственного экземпляра, написанного, к тому же, рукой самого автора. Большая ценность, между прочим. — Вы мне льстите, — Николай не смог сдержать застенчивой улыбки. Похвала Якова имела для него особую ценность и значимость, будучи способной вытащить его самооценку с самого дна, куда та скатывалась практически постоянно. Внезапно Николай вспомнил об одной очень важной вещи, о которой до этого у него не было возможности спросить, но очень хотелось узнать. — Яков Петрович, скажите, а как там Мария поживает? Глаза Якова на миг вспыхнули, затем снова стали спокойными. — Она больше не поживает — повесилась. Думаю, для вас это хорошая новость. Николай был поражен услышанным. Как такое возможно? Желание мести в этой женщине было огромно. Неужели она отказалась от неё и добровольно ушла из жизни? Чего-то Яков не договаривает. Только допытываться дальше бесполезно — он все равно не расскажет правду, если не считает нужным. Яков же в это время испытывал редкие для себя угрызения совести. Причина их была в том, что в тюрьме Николай оказался из-за него. Правда, свои действия он находил верными и оправданными необходимостью. Первой причиной стал, конечно же, неугомонный Пушкин, затевавший очередное сомнительное мероприятие. Николай вроде бы больше не участвовал в делах братства, но кто мог знать это наверняка? А так можно рассчитывать на то, что он не рискнет сейчас вызывать дополнительное недовольство властей. Второй причиной, как это ни парадоксально, стало отношение Якова к нему. Гуро решил, что его собственный страх пустить кого-то в душу не должен стать препятствием между ними. Якову очень хотелось сделать Николая своим. Но здесь крылся риск для них обоих. В положении Якова все было не так безоблачно, как казалось на первый взгляд, да и врагов было предостаточно, До него им было добраться затруднительно, но близкий человек мог стать идеальной мишенью. Естественно, он не собирался афишировать свои симпатии, но тайное вполне могло стать явным. А Гоголь отличался крайней неосмотрительностью, делая бесчисленное количество ерунды. На словах ему объяснять было бессмысленно — в одно ухо влетит, в другое вылетит. Такие вещи познаются только на собственной шкуре. Окончательно к этому решению его привел недавний случай. К нему пришел цензор, собиравший для него информацию о некоторых людях — Роман Евгеньевич Парфенов. — Тут Гоголь новый роман прислал, — сообщил он. — Ну прекрасно, рад за него. — Такое дело… Чтобы его выпустить, придется сильно редактировать. Поскольку вы проявляете интерес к судьбе Гоголя, может, сами взглянете? Яков посмотрел. Роман был достойнейший. Но мог вызвать общественный резонанс и множество вопросов у органов надзора. Корректировать пришлось бы больше половины написанного. Неужели Николай этого не понимал? Видимо, нет. Если он и дальше будет совершать подобные оплошности, то неминуемо окажется в зоне риска. Его нужно защитить от самого себя. Придется поступить жестоко. — Передайте эту рукопись Звездунову, — сказал Гуро, вновь встретившись с Парфеновым. — Что?! Яков Петрович, я думал, вы симпатизируете Гоголю. Звездунов же такого понапишет — всю жизнь парню сломает. Мокий Никифорович Звездунов был легендой цензурного комитета. Он мог найти крамолу даже в самом невинном стихотворении о природе. Рецензии на произведения он писал объемные, с детальным разбором всего, что привлекло его недобрый взгляд, и очень жестокие по отношению к авторам. Звездунова использовали как тяжелую артиллерию против неугодных властям, чтобы те стали более сговорчивыми, либо, в запущенных случаях, чтобы расправиться с ними раз и навсегда. Последствия после отзыва представителя цензурного комитета были нешуточными — каким бы одиозным он не считался даже среди своих коллег, его мнение все равно имело большой вес. Сердобольный Парфенов был против решения Якова. — Рецензия далеко не пойдет. С последствиями буду разбираться сам. У Парфенова явно отлегло от сердца. Яков планировал подержать Николая в тюрьме подольше — чтобы осознание ситуации, так сказать, стало наиболее полным. Но не смог. Нужно быть полнейшим садистом, чтобы спокойно смотреть на его слезы. Теперь Якову оставалось надеяться на то, что этих мер хватило, и Гоголь впредь будет более осмотрительным. Вопрос о Марии Яков ожидал. Даже странно, что Николай задал его только сейчас. Услышав ответ, он углубился куда-то в свои мысли, видимо, переваривая полученную информацию. Обрадовала ли она его? Яков не стал говорить, что к смерти Марии приложил руку он сам. Помогать в поисках секрета бессмертия ведьма не спешила, поэтому пользы от неё не было ровным счетом никакой. С каждым днем в ней все больше росла ненависть — и к тем, кто её удерживал, и к Гоголю. В обществе Бенкендорфа обстановка была не самая стабильная, и поручиться за адекватность всех участников было нельзя. Вполне мог найтись кто-нибудь, желающий договориться с ведьмой в обход остальных. А тут еще и этот убийца чиновников. Яков подозревал, что душегуб мог быть вхож в высшие круги, возможно, даже в их орден. Цели этого человека были неясны, но Яков допускал мысль, что маньяк мог вынашивать идею государственного переворота. Выпустить злющую ведьму — чем не хорошая идея для его начала. Оставлять Марию в живых становилось по-настоящему опасно. Яков сделал все очень быстро, незаметно пробравшись в камеру, где содержали ведьму. Все-таки, сколько охраны ни выставь, всегда найдется тот, кто сумеет её обойти. Учитывая этот факт, Гуро не жалел о своем решении. Самоубийство Марии выглядело максимально естественно, у остальных даже если и возникли сомнения, подтвердить их все равно было нечем. Охранникам устроили разнос, этим дело и ограничилось. Яков посмотрел на Николая. Тот явно страдал. Да, жестоко так с ним. На этот роман у него, конечно же, были надежды. Финансовые в том числе. Здесь ему нужно помочь, только сделать это так, чтобы не унизить. — Вы, я слышал, хорошо владеете итальянским. Один мой знакомый ищет переводчика для сборника недавно вышедших повестей. У вас очень красивый слог, думаю, вы сможете сделать качественный перевод. Не хотите попробовать? Оплата очень достойная, задаток вперед, — предложил Гуро. Гоголь вскинул голову, явно трактуя сказанное Яковом как проявление жалости, а она для него была невыносима. Но и отказываться от возможности заработать было глупо. Он застыл, не зная, что ответить. Гуро успокаивающе взял его за руку: — Если вы заняты, то я не буду вас отвлекать. Но сборник небольшой, перевод не отнимет много времени. К тому же, это возможность ознакомиться с книжной новинкой. Я хотел отдать эту работу вам, потому что мне действительно нравится, как вы пишете. — Я согласен, — после некоторых раздумий ответил Николай. Яков почувствовал себя невероятно гадким человеком. Хороша же его симпатия. Мало того, что он поступил с Гоголем довольно подло, к тому же прибегнув ко лжи, пусть и из благих побуждений, так предстояло обмануть его еще не раз. Уже в ближайшее время Николай будет участвовать в деле, над которым работает общество Бенкендорфа. Естественно, правды ему никто не раскроет. Яков подумал, что, после того, как он разберется со всеми текущими проблемами, нужно будет взять отпуск, в котором он не был уже много-много лет, и свозить куда-нибудь Николая. Начать можно с той же Италии. Или с чего-нибудь более экзотичного. Этим он, возможно, хоть как-то загладит то, что делает сейчас. — Вы еще что-нибудь хотите заказать? — поинтересовался Гуро. Гоголь отказался. — Знаете, после обеда очень полезно погулять. Вам особенно — сидите, небось, в четырех стенах. Составите мне компанию? — даже получив отрицательный ответ, Яков бы все равно убедил Николая в том, что провести время вместе — лучшее решение, но Гоголь принял приглашение без возражений.

***

Николай бесцельно бродил по улицам, не зная, чем себя занять. Сборник, который следовало переводить, Яков ему еще не отдал, хотя прошло уже два дня с их договоренности. Зато задаток Николай уже получил. Он сначала пытался отказаться — как можно брать деньги, если еще даже не знаешь, когда начнешь работу, но Гуро только отмахнулся и буквально впихнул их ему в руки. На самом деле Гоголю они были необходимы, хотя он очень не хотел об этом говорить. Теперь его с Якимом, по крайней мере, не выселят из квартиры. Настроения что-то писать не было совершенно — слишком больно было от произошедшего. И кто мог гарантировать, что со следующим его творением не произойдет то же самое? Душу грели только мысли о Якове. Пожалуй, именно его возвращение в жизнь Николая спасало от беспросветной тоски. Жаль только, что он такой занятой. Гоголь даже подумывал, не предложить ли ему свою помощь в расследовании какого-нибудь дела. Потом решил, что рискует превратиться в обузу, чего совсем не хотелось. И навязываться тоже не хотелось. Оставалось только ждать, когда Яков снова найдет для него время. Может, позвать его куда-нибудь? Показать свои любимые места в городе. Далеко не парадные, но очень значимые. Можно сказать, тайные. Те, о которых знал только Николай, по крайней мере, с тем смыслом, которым он их наделял. Тогда они стали бы общими для них двоих. Больше ни для кого. Это лучший способ раскрыть душу. Но интересно ли подобное Якову? Николаю очень хотелось это узнать. — Николай Васильевич! — окликнул знакомый голос. Обернувшись, Гоголь увидел Андрея Сабурова. Тот бежал к нему и приветственно махал рукой. — Давненько я вас не видел! Совсем вы нас всех забросили! — радовался встрече Сабуров, обнимая Николая. — Ну как вы поживаете? Гоголь не выдержал и рассказал Андрею о том, что его роман не пропустила цензура, умолчав при этом, что сам оказался за решеткой — иначе пришлось бы раскрыть слишком много лишнего. — Вот ублюдки! — выругался Сабуров. — Чего еще от них ожидать? Мои статьи тоже ни в какую не хотят печатать. Еще и родители обязанностей подкинули. — Каких? — Мне двоюродный дед неожиданно дом завещал. Сам он семьей так и не обзавелся, с родственниками разругался в пух и прах еще давно, и с тех пор не желал общаться. А меня видел пару раз, когда я еще совсем маленький был, и, видимо, решил осчастливить. Дом этот облезлый, старый и страшный, вроде даже с какой-то мутной историей в прошлом. Там никто не жил уже лет пятьдесят, если не больше. Дед в свое время приобрел там пару деревень, а дом получил в придачу, но поселиться в нем у него желания не возникло. Вот теперь, перед кончиной, решил передать мне это «сокровище». А родители в восторге и требуют, чтобы я туда ехал и следил за восстановительными работами. Под предлогом того, что мне все равно больше нечем заняться, кроме как власти раздражать. Конечно, нашли идеальную причину, чтобы сослать меня куда-нибудь из столицы. — Дом — это хорошо, — задумчиво произнес Николай. На него нахлынули воспоминания о тихих и спокойных деньках, которые он проводил в своем небольшом, но таком уютном родовом имении. Как хорошо было в летнюю пору, встав спозаранку, открыть настежь окно и вдыхать пьяняще-свежий воздух, напоенный ароматом цветущих лип, окружавших дом, а после долго любоваться умиротворяющим видом окутанных легкой туманной дымкой зеленых крон, усыпанных бледно-желтыми гроздьями соцветий, и слушать пение птиц. В Петербурге же вид из окна его маленькой квартирки ограничивался противоположной стеной, где за оконным стеклом иногда мелькала недовольная физиономия соседа, и двором, долгое созерцание которого могло вогнать в уныние даже не столь тонко чувствующую натуру, как Николай. Утро и здесь было незабываемым временем, но совсем не в том значении, в котором он привык его воспринимать. Во дворе начинали раздаваться перебранки, чаще всего в них участвовали дворник и парочка жителей дома, которые, видимо, специально дожидались его прихода, чтобы высказать свои претензии. Их крики гулким эхом отражались от стен, окружавших небольшой участок, пролетали сквозь арку входа и угасали лишь на улице, поглощенные еще большим шумом. Иногда к бранящимся с удовольствием присоединялся Яким, ходивший в это время за водой. И довершали все это пронзительные крики чаек, предпочитавших, вместо охоты за добычей, получать пропитание с мусорной кучи, которую никто не торопился разгребать. В такие моменты Николай накрывался одеялом с головой и с тоской вспоминал родное поместье, ловя себя на мысли о том, что ему очень хочется бросить все и уехать обратно домой. Только не мог он так поступить — что-то держало его в этом городе и не желало отпускать. Впрочем, теперь Николай уж точно ни за что не оставит Петербург надолго, и причина этого с лихвой перекрывала все неудобства жизни здесь. Гоголь понял, что слишком погрузился в свои мысли. Сабуров остановил свой рассказ, выжидательно глядя на него. — Ох, простите, Андрей Владимирович. Просто вспомнил о поместье, в котором жил до переезда сюда. Там в это время все было в цветах и зелени, и воздух такой свежий и чистый… — Николай вздохнул. — Что, утомили повсеместные каменные здания? И благоухание улиц? Все прелести столичной жизни, — рассмеялся Сабуров. — Может, хотите съездить со мной? От Петербурга недалеко, не понравится — быстро вернетесь. Мне одному так тоскливо ехать в это захолустье! Интересна там только история о призраке. — Призраке? — заинтересовался Николай. — Слуги, которых уже туда отправили, болтают. Говорят, бродит ночами по коридорам и пугает всех. Бредни, скорее всего. Дом старый, вот и скрипит в нем все, что можно. Но кто знает. Может, нам с вами даже удастся кого-нибудь изгнать. Николай задумался. Может, и правда съездить? Яков все равно занят. А ему поездка может вернуть вдохновение — старый дом с историей как нельзя лучше подходит для поиска впечатлений. Подумав еще немного, Николай согласился. — Вот и хорошо! Отдохнем от всех этих чопорных городских идиотов. Тогда сегодня и выезжаем, если вам удобно. Вернуться сможете, когда захотите. В отличие от меня — я, похоже, застряну там надолго.