Связь

А что же Николай? Проводив Якова до порога и состроив ему недовольную физиономию (пусть не расслабляется), Гоголь вернулся обратно в комнату, продолжать борьбу с Ольховским. Этот мерзкий тип, похоже, скоро начнёт сниться ему в кошмарах! Началась вся эта история с желания Николая написать небольшую авантюрную повесть, сюжет которой составляли проделки главного героя. Постепенно он пришёл к выводу, что стоило поместить происходящее в исторические декорации, но не на самое отдалённое время. Начало второй половины прошлого века подошло как нельзя кстати. Иные нравы, иная мода. И сами люди тоже — иные. Эйфория по поводу такой замечательной догадки поутихла довольно быстро, когда Николай, в процессе работы, обнаружил серьёзные пробелы в своих знаниях. Конечно, можно было писать, основываясь на своих представлениях и фантазиях, но тогда выходила уже не повесть, а наивная сказочка. Таким путём он рисковал превратиться в объект для насмешек. Одна мысль об этом пугала пуще всякой нечисти. Лучше уж пойти сразиться со злобным выходцем из преисподней, нежели читать насмешливые отзывы критиков о собственной глупости. Он уже нахлебался подобного в прошлом и повторять это снова не хотелось от слова совсем. Впрочем, вариант решения проблемы Николай уже знал. Ещё во время чтений «Вечеров» он свёл знакомство с профессором истории Вениамином Петровичем Крестовским, который похвалил его книгу и предложил, в случае надобности, обращаться к нему за консультацией. Николай подумал о том, что сегодня, как раз, если останется время, можно было бы и к нему наведаться. Жил профессор неподалёку от здания Двенадцати коллегий, которое всё никак не могли перестроить, чтобы туда, уже на правах полноправного владельца, сумел вернуться Университет. Кстати, о месте обитания Крестовского и его окрестностях… Николай вспомнил, и даже охнул от радости. Совсем из головы вылетело, а ведь об этом даже в газетах писали! В расположенной чуть далее Академии Художеств, а вернее, в её внутреннем дворе, разместили изваяния двух мифических существ — сфинксов. привезённых аж с самого Египта! Про Египет в последнее время говорили всё больше и больше, но Николай мало что знал об этой стране. Яков там был (а где он вообще не был?), но местная погода ему совсем не понравилась. Сказал, слишком жарко. Ну, Якову виднее, а на изваяния посмотреть обязательно нужно. Отвлёкшись на эти радостные планы, Николай вскоре вернулся к главному на данный момент объекту порчи своего настроения. Пробелы в знаниях можно восполнить, сюжет — доработать, но как найти управу на своего же героя, он понять не мог. Ольховский, однозначно, извращал весь замысел его повести. Николай задумал его бесстрашным, сильным и умным, а на деле выходил какой-то вертлявый, трусоватый тип. Разве что хитрый — хоть что-то сохранилось от первоначального замысла. А остальное… Тьфу… — Жеманный идиот, — прошипел Гоголь, глядя на разбросанные по столу листы. Ольховский, окажись он рядом, несомненно, ответил бы ему своей гаденькой улыбочкой. Да и чёрт с ним! Плюнув на всё и неаккуратно впихнув записи в ящик стола, Николай решил приступить к выполнению задания Якова. Задание было сколь странным, столь и приятным. Николай, после переезда к Якову, дал себе зарок не скупать всякую ерунду, чтобы не захламлять продуманное убранство жилища, в котором поселился. Хватило и вещей, привезённых со старой квартиры. Но раз уж Гуро сам попросил, разве можно ему отказать? И с личными средствами сейчас проблем не было. А вот что именно брать? Да неужели Николай не разберётся? Уже выходя, в дверях он столкнулся с Якимом. Тот, очевидно, хотел попасть внутрь. — Зачем тебе туда? — спросил Николай. — Как зачем? Прибраться, барин. Ага, и почитать его записи заодно. И вообще, Николаю не хотелось, чтобы Яким часто появлялся в тех комнатах, где он проводил время. Их общая с Яковом спальня имела внутреннюю дверь, ведущую в смежную комнату, и Гоголь, специально для Якима, усиленно делал вид, что живёт именно в ней. Это было очень неудобно, но открыто рассказать ему об истинных отношениях с Гуро Николай никак не мог. Остальные слуги подобного беспокойства у него не вызывали. Их мнение его не то, чтобы совсем не волновало, просто они крайне редко проявляли своё отношение к чему-либо, да и сами лишний раз не мелькали. Несомненно, это показывало их профессионализм. Тихие и незаметные, они появлялись лишь в случаях надобности, а потом так же бесшумно исчезали. При этом в доме было идеально чисто, еда готовилась к нужному времени, одежда содержалась в порядке. Наверно, появление шумного и несдержанного Якима оказалось настоящим потрясением для «старожилов», тем более, что по отношению к некоторым из них тот проявлял себя совсем уж нехорошо. Вот об этом, кстати, и стоило поговорить. — Яким, когда ты станешь повежливее вести себя с Борисом? — строго спросил Николай. Борисом звали дворецкого Якова. Он руководил всеми слугами в доме, и, естественно, ожидал повиновения и от Якима. Только, куда уж там… — А чего он раскомандовался? Мой барин — вы, и только ваши приказы я буду выполнять. — А то, что это дом Якова Петровича, тебя никак не смущает? — Якова Петровича, а не Борьки. — Прекрати его так называть! Яким, это просто немыслимо! — Немыслимо — это то, насколько постная у него физиономия. — Яким, чего ты добиваешься?! Чтобы нас обоих выгнали отсюда?! Какое-то злорадное торжество промелькнуло на лице Якима. — А хоть бы и так. Нечего в чужом доме побираться. Вы же не приживалка. — Это… Это вообще не твоё дело! — запинаясь от возмущения, воскликнул Николай. Побираться! Да как он смеет говорить такое! А Яким, между тем, выдал ещё более возмутительную вещь: — Ага. Не моё. Барин, про Гуро говорят всякое… — Меня не волнует, кто и что там несёт! — резко прервал его Николай. — А ты лучше обязанности свои выполняй, а не занимайся ерундой вроде сбора сплетен и ругани! — Я и так их выполняю. А вас, барин, мне жаль, — безо всякого стеснения заявил Яким. — Ты…! Ты…! Пошёл вон! — вне себя от злости прошипел Николай. — Да я-то пойду. А вы подумайте. Яким, наконец, развернулся и оставил его. Гоголь, какое-то время просто стоял, пытаясь справиться с бешенством. До чего обнаглел! Где, вообще, видано, чтобы слуга указывал барину, как жить?! Яков ему не угодил! На себя бы посмотрел сначала! Из коридора донеслись едкие комментарии Якима, адресованные Борису, как назло встретившемуся ему по пути. Тот отвечал со своей обычной безупречной вежливостью. — Яким! — закричал Николай и побежал в их сторону. Однако, когда он добрался, то застал только одного Бориса, а Яким уже куда-то скрылся. — Борис, простите пожалуйста. Мне ужасно стыдно за своего слугу, он ведёт себя отвратительно. Обещаю, я найду способ воздействия на него, — принялся извиняться Гоголь. Менее прогрессивный барин просто выпорол бы его во дворе, да и дело с концом! Впрочем, разве могла бы такая примитивная мера справиться с характером Якима? Временами он бывает совершенно невыносимым! Вот то ли дело Борис. Высокий, подтянутый мужчина средних лет, всегда безукоризненно причёсанный и одетый, являл собой поразительный контраст с Якимом. Он оставался невозмутимым в любой ситуации, и пока ни один из выпадов Якима не вызвал у него особой реакции, что, вне всяких сомнений, раздражало последнего, заставляя удваивать усилия. И сейчас Борис просто вежливо ответил: — Не стоит беспокойства, Николай Васильевич. Якиму просто нужно адаптироваться в новой обстановке. Я так понимаю, раньше он был вашим единственным слугой? — В последние годы — да, — растерянно ответил Гоголь. — Тогда нечему и удивляться. Он остался без большей части своих обязанностей, что ему, конечно, не нравится. Кроме того, Яким не привык подчиняться кому-то, кроме вас. Он, со временем, привыкнет, а пока просто будьте с ним помягче. Всё-таки Борис — человек поразительных качеств! Кто ещё в состоянии настолько великодушно относиться к нагрянувшему в его дом бестактному хаму? Ещё раз поблагодарив Бориса, Николай решил, наконец, отправиться по делам. Взбучку Якиму можно отложить и на попозже. Настроение, однако, против его воли, ухудшалось. Яков ушёл и не сказал, куда. Яким отвратительно себя ведёт и намекает на недостойное поведение Николая. Ещё какие-то сплетни. Николай внезапно ощутил острое чувство одиночества. Ему не кому было рассказать о своих тревогах и переживаниях. Он и раньше не мог похвастаться наличием у себя особенно близких друзей, предпочитая не пускать никого глубоко в душу. Теперь же он разорвал отношения, безо всякой возможности восстановления, даже с теми, кто готов был оказывать ему максимальную поддержку. А Яков… Что Яков? Главный источник тревог Николая, вот что он такое. Гоголь одёрнул себя. Хватит предаваться унылым мыслям! Яков любит его, а он любит Якова. Всё прочее — решаемо.

***

Выйдя на улицу, будучи полностью уверенным в том, что неплохо проведёт время за легким и приятным занятием, Николай вскоре почувствовал себя совершенно растерянным. Он даже не знал, куда именно стоит пойти в первую очередь. И что, всё-таки, хотел от него Яков? Предаваясь таким размышлениям, Николай брёл, особо не задумываясь о направлении, лишь мельком поглядывая по сторонам. В итоге он сам не заметил, куда свернул, и достиг тупика, остановившись перед скромным жилым домом. Ну прекрасно! Теперь поворачивать назад и идти обратно, только тратя впустую время. Тут Николай увидел вывеску, которая гласила, что, если обнаруживший её пройдёт ещё немного, то очутится в мастерской художника Эммануила Павловича Арского. Дабы у оказавшегося поблизости не осталось сомнений в том, куда именно двигаться, сбоку от текста был изображён грозный крылатый ангел, указывавший правильное направление. А надо ли туда Николаю? С Арским лично ему познакомиться пока не удалось, но его картины он видел. То были ярчайшие образчики модного ныне романтизма. Бури, мрачные виды, взбесившиеся моря, стихийные бедствия, сражения, экзальтированные персонажи — вот что чаще всего изображал Арский на своих полотнах. Конечно, такое вряд ли подойдёт для обновления интерьера, но почему бы не зайти и не посмотреть, что нового успел создать художник? Решив так, Николай отправился по указателю, ведшему, как оказалось, в маленький тихий переулок. Там-то и притаилась дверь в мастерскую, состоявшая сплошь из цветных стёкол, расположенных в хаотичном порядке. За входом никто не следил. Лишь переступив порог, Гоголь уловил сильный запах краски, а также услышал чьи-то голоса. Они показались ему очень знакомыми. Небольшой холл представлял собою плохо освещённое помещение с задрапированными тканями стенами. Ткани собирались причудливыми складками, а игра блёклого света на их поверхностях создавала ощущение зыбкости и нереальности. От движения воздуха после открытия двери огни в лампах задрожали, и стены словно пришли в движение. У Николая голова пошла кругом и ему показалось, что он очутился в очередном видении. Нет уж, сейчас он настроен на другое! Сориентировавшись по звуку голосов, Гоголь поспешил покинуть холл и вскоре вошёл в небольшой зал. Тут Арский, похоже, демонстрировал результаты своих трудов. Стены занимали несколько акварельных набросков, парочка пейзажей и прочие работы не самого крупного размера. Среди них лишь одна картина была действительно большой, но её Николай пока не успел рассмотреть, лишь краем глаза отметив бешеное цветовое напряжение, развернувшееся на полотне. Всё его внимание сосредоточилось на людях, занявших кресла для посетителей зала. Компания подобралась… занятная. В небольшом одиночном кресле съежился так нелюбимый Яковом архитектор Орест Ларионов, имевший крайне печальный вид. На полу у его ног валялся альбом в кожаной обложке. Сам Ларионов, судя по всему, был пьян. А в широком кресле вальяжно устроился никто иной, как Виктор Лауде, в компании с двумя вульгарно накрашенными и разодетыми девицами, расположившимися у него по бокам. Хотя, если говорить о вульгарности, то куда уж там девицам до своего «хозяина»: пиджак ярко-зелёного цвета, в тон ему цилиндр, который Лауде даже не потрудился снять в помещении, брюки в тонкую полоску и сапоги на довольно высоких каблуках — каждый предмет гардероба и сам по себе выглядел бы довольно смело, а вместе они составляли просто незабываемое зрелище. Украшений на владельце сомнительного заведения с прошлой встречи только прибавилось — даже на цилиндре блестели какие-то камни, а на сапогах красовались пряжки изумрудного цвета. Финальным штрихом для этого «потрясающего» образа были завитые пыльного цвета локоны. Да уж… К сожалению, все присутствовавшие уже заметили Николая, не дав ему возможности ускользнуть. Против Ларионова Гоголь ничего не имел, но его беспокоило, что тот мог попытаться выяснить подробности завершившегося расследования смерти Снегирёва. Официально убийцей признали Завадского, а о реальном положении дел посторонним, конечно же, рассказывать было нельзя. Но, вспоминая расстроенного Ларионова, а затем, со слов Якова, узнав, что тот очень интересовался результатами, Николай чувствовал угрызения совести за сокрытие правды. С другой стороны, зачем Ларионову знать такую правду? — О, Николай Васильевич! — радостно воскликнул Лауде. — Я же говорил, что мы скоро встретимся вновь! «Я не мечтал об этой встрече», — мрачно подумал Николай, скупо поприветствовав присутствовавших. Орест вяло откликнулся, а девицы захихикали. — Вы тоже пришли приобщиться к прекрасному? — не обращая внимания на недовольство Гоголя, прощебетал Лауде. — И правильно! Вот и я решил устроить своим девочкам культурный выход. — Лучше бы ты нам шляпки новые купил, чем заставлять смотреть на эту жуть! — заявила одна из его спутниц, капризно надув губы. — Эх, ничего в искусстве не понимают! — посетовал Лауде. Ларионов, всё это время сидевший, подперев щёку ладонью и глядя в никуда, наконец обратил внимание на происходящее. — Я умер для искусства, — совершенно невпопад, заплетающимся языком заявил он. Николая поразило его поведение. Что это с ним? — Николай Васильевич, ну хоть вы оцените картину. Что думаете? — спросил Лвуде, указывая на агрессивное полотно, которое Николай всё еще не успел рассмотреть. Развернувшись к картине, Николай еле удержался, чтобы не отшатнуться. На ней было изображено ни что иное, как разверзшаяся, словно пасть голодного огромного зверя, преисподняя. На фоне чёрной копоти горели кроваво-красные, огненно-рыжие, ядовито-жёлтые всполохи пламени, вырывавшиеся из бездны, а среди них виднелись кровожадные личины чертей и прочей нечисти. В преисподнюю падал человек. Его руки и ноги искривились под немыслимыми углами, а лицо, искажённое выражением торжествующего безумия, мало напоминало человеческое. Над распахнувшимся адом дымилось небо, изрезанное белыми молниями, выделенными настолько ярко, что, при взгляде на них, в глазах появлялся дискомфорт. Николай засмотрелся в бездну и ему показалось, что это он сам находится на краю пропасти, готовый полететь вниз вслед за тем грешником… — Ну как вам? — вклинился с вопросом Лауде. — Оригинально… — после паузы ответил Гоголь. — Ничего оригинального… Все мы там будем… — пробормотал Ларионов. — Вот, Орест Иванович дело говорит! Поэтому надо радоваться отведённому времени, — поддержал Лауде. — Почему в преисподнюю-то? — возмущённо спросил Николай. Нет, ну если он о себе, тогда понятно, скорее всего, это место его постоянного обитания. Но остальные тут при чём? — Люди грешны, Николай Васильевич, — развёл руками Лауде. — По себе судите? — едко намекнул Гоголь. — А вот это вы зря. Иногда самые грязные вещи творятся в самых пристойных местах. Там же людей вгоняют в заблуждение и совращают. А мы — честные люди и никого не обманываем. Правда, девочки? — Приходите к нам, Николай Васильевич, сами убедитесь, — хищно улыбнулись девицы. На миг Гоголю показалось, что их лица искривились и стали напоминать физиономии чудовищ с картины. Но морок прошёл, и он снова увидел всего лишь завлекающие улыбки, вульгарные, но никак не страшные. — Если бы я хотел по-настоящему развратить кого-нибудь, я бы переоделся священником, — разглядывая свой громоздкий перстень, изрёк Лауде. — Получился бы из меня священник, Николай Васильевич? — Хочу костюм монашки! — заныла одна из его спутниц, вторая её поддержала. — Непотребные вещи вы говорите, Виктор Германович, — холодно ответил Николай. — Да ладно вам, это же шутка, — засмеялся Лауде, а после тут же сменил тему: — А вы сами сюда пришли просто посмотреть, или может, приобрести что-нибудь? Для интерьера? Если так, то есть вещь, которая вам гораздо нужнее, чем картина. — И что это за вещь? — спросил Николай, заранее ожидая какого-нибудь пакостного ответа. — Это — большая кровать! Она вам очень пригодится, — с хитрым видом понизив голос, заявил Лауде. — Что?! «Да что же за безобразие такое?!» «Подруги» Лауде загоготали и обменялись парочкой непристойнейших комментариев. Николай сильно смутился и стушевался, надеясь, что ему удастся не покраснеть. Очень хотелось сказать что-нибудь колкое, но ничего не приходило в голову. — Девочки, вы меня возмущаете! Посмотрите на Николая Васильевича, он от стыда уже сбежать готов! Я имел в виду лишь только то, что на качественной постели он хорошо выспится, и, соответственно, творческий процесс для него станет гораздо комфортнее. Творческий, а не тот, о котором вы подумали! — он шлёпнул девиц по прикрытым пышными юбками бёдрам. Те шутливо оттолкнули его и расхохотались. Какие идиотские пошлые шутки! А думает, наверно, что невероятно остроумен! Пожалев, что не умеет убивать взглядом, Николай решил не обращать на Лауде, вместе с его дурацкими выпадами, внимания, и поговорить с Ларионовым. — Орест Иванович, у вас что-то случилось? — мягко поинтересовался он. — Николай Васильевич, может быть вы, с вашим даром красноречия, поможете мне развеселить Ореста Ивановича? — уже совершенно беспардонно вмешался Лауде. Будто его спрашивали! — Чем вы расстроены? — принципиально проигнорировав Лауде, Гоголь вновь обратился к Ларионову. — Не надо, не говорите ему, — пробормотал Ларионов. — Почему же, Орест Иванович? Вот, господин Гоголь сумеет подтвердить, что в разнообразных комиссиях сидят сплошные дураки и завистливые бездарности. Да то, что они отвергли ваш проект наоборот говорит о том, насколько он хорош! — с пафосом принялся убеждать его Лауде. — Прошу вас, перестаньте, — Ларионов поник ещё больше. Из их разговора Николай понял, что, похоже, Ларионов представил комиссии какой-то новый проект, а она его не одобрила. Однако, это действительно повод для печали. Яков, конечно, нелестно отзывался о способностях Ларионова, да и выполненное им убранство ресторана оставило у Николая не самые лучшие впечатления, но к столь явным страданиям он не мог отнестись равнодушно. Ещё и этот Лауде, скорее всего, уже успел ещё больше испоганить Оресту настроение. — Вы позволите взглянуть на ваш альбом? — максимально вежливо спросил Николай. Мутно поглядев на него, Ларионов нетвёрдой рукой поднял с пола альбом и протянул ему: — Смотрите. Мне уже без разницы. На страницах обнаружились виды здания в разных ракурсах и совершенно непонятные Николаю чертежи. Судя по всему, это был храм. Проект, как ни странно, оставлял вполне приятное впечатление — стройный вид, гармоничные пропорции, ничего лишнего. Панораму улицы уж точно бы не испортил. — Ну… В архитектуре я, конечно, мало разбираюсь, но, на взгляд обывателя, — очень достойно, — высказал свою оценку Гоголь. — Спасибо, Николай Васильевич, вы очень добры, — Ларионов, пошатываясь, встал. Он хотел направиться к выходу, но, споткнувшись о ножку кресла, неминуемо упал бы на пол, если бы Николай не успел его подхватить. — Николай Васильевич всегда готов прийти на помощь! — с неумеренным пафосом похвалил Лауде. — Благодарю, — запинаясь сказал Ларионов, а после опять устремился в сторону двери. Николай обеспокоенно проводил его взглядом. — Сколько пустых переживаний! — сочувствие в словах Лауде, как показалось Гоголю, было наигранным. — Виктоооор, нам скучно, — закапризничали его спутницы. — Сейчас я вас развлеку! — воскликнул тот и принялся их щипать. Николай скорее развернулся и покинул помещение под радостный визг девиц. Ну и бардак. А сам художник — владелец мастерской — так и не появился. Интересно, одобрил бы он подобных посетителей? Наверно, Ларионов хотел встретиться с ним лично, без такого сомнительного сопровождения… Николай раздумывал об этом, догоняя Ореста. Просто отпустить его одного он уже не мог. Ларионов, конечно, практически посторонний для него человек, но в таком состоянии он рискует нарваться на неприятности или пострадать. Нужно помочь ему добраться до дома. Или убедить отправиться домой, если Ларионов планировал что-то другое. Настигнуть его удалось как раз в тот момент, когда он снова был готов совершить короткий полёт до земли. Даже опираясь на руку Николая, Ларионов сильно шатался. На предложение отправиться домой отсыпаться он ответил согласием. Хотя бы одной проблемой меньше. — Орест Иванович, ну как же так… — посетовал Гоголь, понимая при этом, что уж кому-кому, но не ему точно критиковать подобное поведение Ларионова. Сам он в схожих ситуациях проявлял себя не лучше. Подумав так, он с искренним сочувствием добавил: — Поверьте, я могу понять, как вам сейчас больно. — Нет, Николай Васильевич, не можете. Вы — гений. У вас талант от природы. — С чего вы взяли… — Николай сильно смутился. — Я всего лишь одну книгу пока нормально выпустил. Мои предыдущие позорные потуги не впечатлили критиков. — Это не имеет никакого значения. Вы сами ко всему пришли. А я… Всё на батюшкины деньги. Учеба в самой лучшей итальянской академии, возможность ездить по миру, связи и благодаря им — денежные заказы. Но только ни одного серьёзного проекта мне так и не доверили. — Орест Иванович, ну что вы такое говорите. Вам заказывают особняки и интерьеры. Для любого человека дом, где он живёт — важнейшее место на свете. Разве не радостно осознавать, как сильно вам доверяют? — Нет, Николай Васильевич. Не радостно… — Почему же? — Человек создан для великих свершений. А я так — мелочь. — Не стоит говорить о себе подобное, Орест Иванович. — Стоит. Я трусливый неудачник. — Почему трусливый? Вы чего-то боитесь? — Боюсь… Или, скорее, не могу решиться… Или не хочу… — Ларионов зашептал, словно в бреду. — А может, и правда боюсь… «Надеюсь, когда он протрезвеет, он не вспомнит обо всём, что сейчас мне наговорил», — подумал Николай, а вслух спросил: — Так что же вас страшит? — Жизнь, Николай Васильевич! — воскликнул Ларионов. — Она такая сложная! И вокруг ложь, сплошная ложь! — Солгать порой бывает гораздо проще, чем сказать правду. А иногда даже и лучше. «И это говорю я?» — поразился сам себе Гоголь. — О, да. Улыбаться другим, изображая веселье. Говорить приятное, даже если думаешь иное. Или, наоборот, выбрать себе роль этакого разочаровавшегося интеллектуала, критикующего всё и всех. Но, и в том, и в другом случае — где настоящая личность? Играя роль мы забываем о себе настоящих, — произнося эту речь, Орест даже приосанился, но под конец его опять повело в сторону, и Николаю пришлось прилагать усилия, чтобы тот окончательно не потерял равновесие. — Так зачем играть роль? Просто будьте собой. — Кажется, я уже потерял себя… — пробормотал Ларионов. — А меня всё равно ненавидят. — Кто вас ненавидит? — А если бы я знал. Мне периодически приходят записки с гадостями! — при этих словах Орест сильно сжал руку Гоголя, на которую опирался. — Записки? — переспросил Николай. — Позвольте узнать, и что же конкретно в них говорится? — Вот то и говорится. Тот кто их шлёт мне прямо сообщает, что я ничтожество и он меня ненавидит. — Интересно… — протянул Гоголь. — Так может, это завистник какой? Или вы кого-то обидели, причинили вред? — Вреда я никому не причинял! — резко ответил Орест. — Простите, я ни в коем случае ни на что не намекаю. Почему вы не обратитесь в полицию? — Толку с них… Ох, прошу прощения, Николай Васильевич, я не хотел оскорбить вас, или Якова Петровича. Но вы бы и не стали браться за такое дурацкое дело. — Почему же дурацкое? Записки, знаете ли, могут обернуться серьёзными проблемами, если злоумышленник решит перейти к более активным действиям. — Да мне уже всё равно… — И всё же, в этом нужно разобраться. Вы их сохраняете, или уничтожаете? — Бросаю в огонь, зачем мне хранить эту дрянь. Хотя, нет, последнюю не успел уничтожить, она, скорее всего, так и осталась валяться на столе. Не до неё мне сегодня было… — Позволите взглянуть? Ларионов устало кивнул: — Смотрите. Там, правда, вообще ничего примечательного, но вам виднее. За этим разговором они и дошли до дома Ореста. Тот, истратив остатки запала на разговор с Николаем, оставшуюся часть пути молча брёл, глядя себе под ноги. Похоже, ему хотелось спать. Учитывая его состояние, подъём по лестнице оказался особенно тяжёлым — Николаю пришлось практически в буквальном смысле тащить его на себе. К счастью, квартира располагалась на втором этаже, поэтому долго страдать Гоголю не пришлось. А дальше заботу о хозяине взял на себя слуга Ореста, устроивший того на диване и укрывший пледом. — Николай Васильевич, — уже засыпая, Ларионов вяло указал на стол, — она там. Приблизившись к столу, Гоголь увидел аккуратно сложенный вдвое небольшой листок. Развернув его, он прочёл: «Ненавижу!» Лаконично. Буквы были печатные, но писались от руки. Больше ничего примечательного Николай не обнаружил. Это стоит показать Якову. Решив, что Ларионов не стал бы возражать, Николай сунул записку в карман сюртука, и уже шагнул было в сторону выхода, сетуя на отсутствие видений, как вдруг оказался… «Где я?!» — панически подумал Николай, чуть не налетев на высокий деревянный помост. Он находился аккурат на уровне его лба. Посмотрев выше, Николай увидел стоявшего на помосте босого человека с мешком на голове и в арестантском облачении. Вокруг было довольно темно, и увиденное не просматривалось сразу, а постепенно выступало из мрака. Вскоре стало видно петлю, затянутую на шее у этого человека. Николай отступил немного назад и различил силуэты других людей, находившихся в таком же положении, как и тот, первый. Теперь все незнакомцы стояли в одну линию. Николай понял, что перед ним эшафот и почувствовал сильный страх вперемежку с отвращением. Ему совершенно не хотелось смотреть на казнь. Интересно, за что осудили этих людей? Словно в ответ на его мысли, появившийся из ниоткуда луч света осветил высокую судейскую трибуну. За ней, облачённый в мантию и парик, стоял… Яков. — Яша! — воскликнул Николай и кинулся к нему, однако Гуро не обратил на него никакого внимания. — Признаёте ли вы свою вину? — спросил он. Приговорённые молча кивнули, и лишь один из них — тот самый, кого Николай увидел первым, закричал: — Нет! Я невиновен! Я не хотел этого делать! — Так невиновны, или не хотели? — прищурившись, уточнил Яков. — Меня заставили! — Разве это может быть оправданием? Если бы вы раскаялись, я ещё сумел бы что-то сделать. А так… — Яков махнул рукой, и в следующий миг пол под протестовавшим осуждённым провалился. С жутким скрипом верёвка натянулась, и человек безжизненно закачался на ней. Николая затрясло от ужаса, но он понял, что ему необходимо взглянуть на его лицо. Значит, придётся подняться туда… На пути к лестнице дорогу ему перегородил слуга Ореста. — Господин, вам плохо? — участливо спросил он. — Дайте пройти! — потребовал Николай. Куда уж хуже. А остальные только и делают, что мешают. — Куда пройти? Очнитесь! — мужчина схватил его за плечи и легонько встряхнул. Вздрогнув, Гоголь обнаружил, что лежит около стола, а над ним испуганно навис тот самый слуга. Ларионов в это время безмятежно похрапывал на диване. — Господин, вы в порядке? — продолжил допытываться слуга. — Всё нормально, — поднявшись на ноги, Николай вытащил из кармана записку и сунул её тому под нос. — Что вы об этом знаете? — Ровным счётом ничего, — ответил мужчина, рассмотрев листок. — Приходит вперемежку с остальной корреспонденцией. Иногда, бывает, обнаруживается просто под дверью, или в косяке. А вы, простите, зачем интересуетесь? — Я помощник старшего следователя Третьего отделения Якова Петровича Гуро. Хочу разобраться в этом деле. — Это хорошо, — обрадовался слуга. — Ореста Ивановича расстраивают эти записки. Он такой хороший и добрый человек, ума не приложу, кто может его ненавидеть. «И при чём здесь вообще то, что мне привиделось?» — подумал Николай. — А выследить не пытались того, кто подбрасывает послания? — Выследишь его, злодея. Пока наблюдаешь — всё тихо, а стоит отвернуться — вот и очередная гадость появилась. — Ясно, — сказал Николай. Лучше скорее найти Якова и рассказать ему обо всём, что довелось узнать. И вопросов теперь к нему немало. Быстро попрощавшись со слугой, Гоголь поспешил на поиски.