Шёпот далеких звёзд

      — Здравствуйте, Профессор! — На молочном лице юнца сияют глаза, как две золотые блестящие монетки. Звонкий. — Зашёл вот к вам поговорить немного, как ваши недавние идеи? Пришло в голову что-нибудь?       Звонкий и тонкий, как шуршащая бумага с налипщими на неё кусками потали, золото дурачков, пустых и звонких, как начищеные монетки.       — Ах, да, я принёс вам немного вкусностей. — Мальчик-дурачок думает, что помогает. Думает, думает. Его студент. Да. Он его бы и не запомнил, если бы не устойчивая назойливость и установочная сентиментальная доброта, толкавшая его на беседы и предложения иногда поесть или выпить чаю.       Такое глупое желание юнца, который не хочет понимать, что таких как он, пустых и звонких, у него по 70 человек каждый год, и последние 2 они слились в липкое телесное месиво.       Что-то хрустит у него на зубах, корябает дёсны, академик, доктор наук, по совместительству педагог, он глотает что-то шевелящееся, острое, оно будет долго копошиться у него в желудке, ползать, царапать отросшими заново лапами, подползать кислотой к горлу, вытекать жизкостью из белков непросыхающих глаз. Каждое утро они почему-то горят от песчаного крошева.       — Недавно видел нового нашего физика — молодой ещё, в очках. Хотя, я и сам не очень взрослый, конечно. По сравнению с вами он пока не внушает доверия. По вам очень скучают.       Однажды Профессор, академик, доктор наук, работал над своими выкладками по физике элементарных частиц, все смотрел на тонну уравнений, высчитывал точки приложения ума и вглядывался в пустые места на бумаге, будто пытаясь спрятаться от того, что он видел.       Тахикардию он списал на волнение от нового открытия, сбитое дыхание — туда же, трясущиеся руки, стучащую по полу ногу, подергивающийся глаз.       Ему хватило ума дать себе паузу. Он не знал, что было бы, если бы не отложил разбирательство с увиденным на потом, но было бы хуже. А. А-ха-ха. Точно было бы хуже!       Парень обеспокоенно подскочил к закашлявшемуся старому сумасшедшему. Сумасшедший смеялся так, что рисковал задохнуться, смеялся громко и от всей души, пытаясь выкашлять гнетущий комок страха и пустоты, примостившийся поперёк горла.       Заботливые санитары привычно повязали его, укладывая отсрыми иголками его в мягкую пустоту, обнимающую его привычным безумием, заставляя орать от невыносимого страха, что-то вроде: «нетнетнетнетНетНетНетНЕНЕТНЕТ»       Там куда он падал было все по другому, там была физико-химия, которая называлась алхимия, там он жил в вечных снегах, там он ещё дружил с сестрой и сестра та не росла, как не рос и он сам. Там он был выращен из пробирки алхимиком, которого он звал матерью и творцом, там у него была возможность уничтожить мир, поддавшись…       Поддавшись…       Поддавшись…       Поддавшись…       — Мистер Альбедо! — радостно зовёт звонкий юнец с широкой золотой косой. Весь он — драгоценность из жидкогого золота, мудрый и вездесущий, в этом мире нет неповторимее существа, чем он, и нет неповторимее его судьбы.       Однажды великий астролог захотела прочитать его путь и ослепла от увиденной картины.       — Итер, мой дорогой друг, добрый день. Или вечер. Хотите кофе?       — Мистер гениальный полуночник, прекращайте пить кофе литрами каждый вечер, это очень вредно!       Альбедо тонет в его золоте, он так горд, что Итер, его Этернум, навещает его, его интерес так дорого стоит, это не фальшивый интерес богов Селестии, если Этернум обращает на вас внимание — ваша судьба с этого момента растёт из вас и пишется вами.       Там он смеётся и стоит вместе с богом рука к руке и может даже нагло к нему прикасаться, расчесывая чужие волосы.       Там, когда ночь опускается на мир, укрытый перьями Великого Ворона Тьмы, слышен тихий шёпот.       Когда академик, доктор наук просыпается после таких снов то продолжает слышать его, но в этом мире у него нет искусственного тела, нет Этернума, нет дружбы с маленькой бессмертный сестрой.       Есть мать-творец, швырнувшая его в детский дом, есть мама, вырастившая его, дорогая ему, в конечном итоге тоже бросившая, упавшая в объятия прохладной сырой земли, перегнивающая внутри всю свою любовь к нему. Есть слух, есть зрение, есть разум, что бы чувствовать сдавливающий грудь шёпот. Он не хочет даже мысленно называть его, потому что кажется, что если назовёт хоть кто-то, то оно выползет! Оно выползет из всех углов, из его живота, залезет в глаза, заставит в себе захлебнуться.       Физикам не пристало бояться физического явления. Даже если оно — непонятная хтонь, с соответствующим названием — тёмная материя. Верующему в ту изнанку не пристало так оскорблять это существо, мало ли, оно могло разозлиться и пожрать всё, оставляя его в его худшем кошмаре, в чане липкого ужаса и дрожащий от мерзлоты конечностей.       Это не тёмная материя.       Это не пустота.       Это не сверхмассивная чёрная дыра.       Это не изнанка горизонта событий.       Это что-то гораздо, гораздо страшнее.       В том мире алхимик Альбедо, расчесывая волосы Этернуму, слушал успокаивающие речи о грядущем апокалипсисе. Там все было понятно, там была бездна и живущая в бездне тварь, которую прозвали хонкаем.       Там было великое древо вероятностей, там были понятные сражения за мир и за честь, там была сила и смысл.       Тут не было ничего.       Тут было желание привязать себя к батарее или приклеить к полу, потому что кажущаяся возможность быть поглощенным межзвёздной пустотой пугала настолько, что казалось шёпот может вытолкнуть тебя в окно.       Там было слабое человеческое сердце, которое не могло бороться с ужасом дольше 3х сражений и война всегда неминуемо была проиграна и человек неминуемо, всегда сходил с ума.       Там не было его Этернума, был лишь глупый, но по-собачьи добрый, до кома в горле из слёз, студент, носящий ему вкусности в психбольницу. Вкусности которые на языке почему-то казались ему живыми маленькими паучками, чёрными-чёрными. Чёрными чёрными чёрными чёрными чёрными чёрными чёрными черными, как чёрная межпространственная пустота. Он физик. Он не должен давать тёмной материи хоть какое-то цветовое определение, спектр видимого человеком цвета не может это описать. Это цвет ужаса. Цвет неминуемых бесконечных страданий. Цвет безумия. Просыпаясь, старый профессор задыхается от рыданий и не в силах убить себя, он продолжает эту вечную, давно проигранную борьбу с тихим тяжёлым шёпотом далеких звезд.