All i want

Джона Уотсона часто посещала мысль о том, что над их с Холмсом жизнями нависает Дамоклов меч. Они всегда слишком рисковали, но и не идти на этот риск не могли. Такова специфика их жизни — они от этого зависимы. И доктор думал временами, что может принести с собой эта зависимость. А точнее, унести. Нехотя, он обдумывал возможные развития событий самых опасных дел, но никогда не был готов к тому, что произошло в мае тысяча восемьсот девяноста первого около Рейхенбахского водопада. К этому нельзя было подготовиться. В это не хотелось верить. В тот день, он лишился не друга — он лишился сердца. А без сердца, как известно, и жизни нет. Уотсон и сам погиб в тот день. И жалел — бесконечно жалел, что лишь морально. Физически он остался жить, и это было тяжело. Слишком многое было не сказано тогда, когда это было нужно. Может статься и так, что это остановило бы Холмса от принятия такого глупого решения — сражаться в одиночку, без верного соратника. Холмс думал тогда, что на кону только его жизнь и даже не подозревал, что рискует сразу двумя. Уотсон был в глубокой обиде, которая со временем сменилась лишь чувством непреодолимой тоски, что преследовала его каждый день — дома за завтраком, на работе, а затем и в холодной постели, рядом с любимой женой. Миссис Уотсон после того случая всегда была рядом со своим избранником. Она была готова оказать любую поддержку и не давала мужу уйти так глубоко в себя, как он этого хотел. Но однажды ему это всё же удалось. Он предупредил Мэри, что задержится на работе допоздна и ждать его вовсе необязательно. Но она ждала, чтобы увидеть его в том состоянии, в котором никогда прежде не видела — он был пьян и глаза его были красными, то ли от усталости, то ли от слёз. Миссис Уотсон укладывала мужа спать, накрывала теплым одеялом, а затем ложилась рядом и гладила по волосам. Милая Мэри не знала, что до этого её супруг поспешно ушёл с работы, не собираясь задерживаться там допоздна, как он это обещал. Он зашёл в цветочный магазин, купил шесть алых роз, а затем поехал домой. Не в свои семейные покои, нет. А в то место, которое он по-прежнему считал настоящим домом. Бейкер-стрит. Некогда пристанище двух верных друг другу холостяков. Миссис Хадсон не возражала и, напротив, была рада его визиту. Там, в их гостиной, он в глубоком одиночестве осушил бутылку виски. Уотсон никогда не пил так много, и уж тем более не был алкоголиком, но чувство потери было так велико и так всеобъемлюще, что рвалось наружу — сквозь плоть и слои одежды. Доктор зашёл в комнату Холмса с непонятной надеждой, но, оказавшись внутри, увидел лишь нетронутую пыль, а признаков жизни в этих четырёх стенах и в помине не было. Разве что комната ещё хранила дух её прежнего хозяина — одеколон Холмса не выветрился до конца. И Уотсон не смог сдержаться. Его колени задрожали и он сел на край кровати, ослабляя галстук — воздуха совершенно не хватало. Он глотал его жадно, но никак не мог надышаться, потому что душил его не галстук, а собственные слёзы и противный ком в горле, который он никак не мог проглотить. Он лёг на спину и вцепился в рубашку, где-то рядом с сердцем, которое обязательно должно было там быть, но вместо него в грудной клетке туго билось лишь чувство тревоги и полной безысходности. Уотсон рыдал, не стыдясь уже ничего. Ему было абсолютно плевать на то, что со стороны он выглядит по-детски нелепо. Ему было не плевать на то, что произошло два года назад. Он не мог просто закрыть глаза и сделать вид, будто ничего не было. Потому что было всё. И это еженощно мучило его: являлось во снах, напоминало о том, как он попался на глупую уловку и оказался совершенно бесполезен для самого дорогого человека, который у него когда-либо был. Спустя несколько бесконечно долгих минут, неуёмное чувство боли смягчилось. Слёзы уже не шли. Доктор поднялся с кровати и оглядел комнату напоследок: решил, что вернётся сюда ещё раз, а может быть и два, когда его снова накроет лавиной это безудержное горе. Он вышел в гостиную, чтобы найти недопитую бутылку виски, и сделал последний глоток. Было уже глубоко за полночь, миссис Хадсон наверняка спала, поэтому Уотсон спустился как можно тише, накинул своё пальто, взял розы и пешком побрёл туда, куда сейчас рвалась его душа. Он хотел высказать наболевшее. После домашнего тепла прохладный августовский ветер приятно освежал. Уотсон шёл горько выученной тропой и остановился напротив мраморной плиты. «Шерлок Холмс» — сухо гласила надпись. «Самый благородный и самый мудрый из всех известных мне людей» — отозвалось в сердце доктора. Он с трепетом положил цветы на могилу и его глаза заблестели, вновь наполняясь слезами. «Пока есть цветы, человек может надеяться» — так однажды сказал Холмс. Уотсону это теперь часто вспоминалось, потому что он не переставал надеяться на протяжении двух долгих лет, превратившихся в бессмысленное существование. — Холмс, — тихо в пустоту произнёс Уотсон, горько улыбаясь, — в тот день я должен был сражаться с вами бок о бок. И мы оба вышли бы победителями. А если нет, то моё тело покоилось бы рядом с вашим на дне того проклятого водопада, чёрт бы его побрал! — сквозь зубы процедил доктор. «Мой дражайший брат всегда был на шаг впереди, и в его принципах всегда было просчитывать всё наперёд. Он знал, что вмешать вас в такое опасное дело — очень большой риск. Именно поэтому он пошёл на это один. Он не хотел подвергать вас подобному, потому что случись что с вами — он бы этого себе не простил. Верьте мне, доктор Уотсон. Пускай мы с Шерлоком и не были в тёплых братских отношениях, но иногда он делился со мной своими переживаниями на ваш счёт. Вы — единственный человек, которого он подпустил к себе так близко. Уж я-то знаю, что он питал к вам самые теплые чувства и самые добрые намерения. И позвольте сказать более ясно — он любил вас. Как друга, как верного напарника, как человека. Он наверняка был бы счастлив, зная, что вы находитесь в добром здравии и не унываете» — это были слова Майкрофта Холмса, которые он сказал Уотсону несколько месяцев назад, когда они оба встретились здесь, на кладбище. — Если вы любили меня, друг мой, то почему покинули? Почему оставили одного, зная, что без вас у меня больше не будет ни одного счастливого дня? — Уотсон всхлипнул, утирая слёзы. Тяжелее всего было задавать такие вопросы и знать, что они навсегда останутся без ответа. Может быть, оно было к лучшему. — Я два года жду того, что вы постучитесь в мою дверь и позовёте на новое дело. Я был бы счастлив, если бы смог снова увидеть ваше лицо, которое светится радостью. Но вы лишили меня этой возможности — видеть вас и любить вас, — Уотсон опустился на колени и спрятал лицо в ладонях. Голос его совсем перешёл в шёпот. — Простите меня, Холмс. Простите, что в тот день меня не было рядом. Я себя уже никогда не прощу. Уотсон просидел так ещё некоторое время. Может, это были две долгие минуты, может быть десять, а может и час. Он едва нашёл в себе силы встать и добраться до дома — ему посчастливилось поймать такси в такое позднее время. Дома его ждала беременная жена, не сомкнувшая глаз этой ночью.

***

В жизни Уотсона все шло гладко и казалось, что всё налаживается. Работа приносила стабильный доход, а новость о том, что Мэри ждёт от него ребёнка, затеплила в душе какие-то новые чувства. Пустота после потери понемногу заполнялась. Пополнение в семье несло за собой радость, которую он всю жизнь хотел испытать. Его мечта стать примерным семьянином вот-вот должна была исполниться. Но судьба решила иначе. Кажется, её целью теперь было лишить доктора Уотсона всего, чем он так дорожил. Жена погибла во время родов. А затем, через несколько часов, погиб и их сын. Уотсон овдовел и потерял ту единственную нить, за которую он ещё хоть как-то держался, чтобы совсем не уйти в себя и потерять надежду на лучшее. Этот день ударил по нему, как молот по наковальне и следующую неделю он проходил в глубокой прострации, кажется, и не живя вовсе. Всё, что его окружало, приносило болезненные воспоминания, и не было рядом людей, способных понять его боль и хоть немного её смягчить. Он спасал себя попытками вернуть себе прошлую радость жизни — раскрытие дел. Заметки в газетах несли в себе не всю информацию, необходимую для совершенного раскрытия преступления, но Уотсону хватало этого, чтобы попрактиковать свою дедукцию. Мысли об убийстве сэра юного Рональда Адэра неуёмно роились в голове доктора, и он ощутил необходимость развеяться на свежем воздухе, прогуляться в каком-нибудь парке. Увлечённый собственными предположениями и догадками, Уотсон совсем не заметил, как оказался неподалёку от дома сэра Рональда Адэра, возле столпотворения людей, которые живо обсуждали, что же произошло с юным аристократом. Доктор пробрался сквозь толпу зевак и убедился в том, что все слушают одного, излагающего свою гипотезу. Уотсон прислушался и хотел даже заговорить с ним, но был вынужден признать, что такой чуши ещё никогда не слышал. Стоило доктору задуматься о том, с каким рвением и успехом это дело раскрыл бы его покойный друг, как он совершенно передумал что-либо тут доказывать, довольно резко развернулся, собираясь уйти, и случайно сбил с ног неприметного книготорговца. Как бы плохо ни было доктору, этот бедолага не был виноват в том, что попал под горячую руку, и Уотсон поспешил помочь ему встать, собрал книги, но только попытался принести свои извинения, как мужчина, не дослушав, скрылся в толпе. Джон вздохнул и направился домой. Уже дома Уотсон начал выстраивать логическую цепочку событий, приведших Рональда Адэра к гибели, но тут его размышления прервал тот самый неприметный книготорговец, с которым доктор совсем недавно столкнулся, не весть как вошедший в дом. — Я был непростительно груб с вами, сэр, — прокаркал он. — И пошёл за вами, желая извиниться. Шёл до самого вашего дома, сэр, да. И дверь была открыта, сэр. — Разве? — Уотсон чуть потёр глаза. — Странно. Я уверен, что запирал её. В любом случае, я на вас не сержусь и вы можете быть свободны. Но библиофил или не понял намёка, или не расслышал его, а всё продолжал извиняться за ненадлежащую грубость, а потом видимо изложил истинную причину своего появления — предложил Уотсону купить несколько книг. — Книги. У меня прекрасные книги. Вот, например, «Священная война», да. Сэр, «Птица Британии» в трёх томах. Они как раз хорошо вписались бы и отлично заполнили пустое пространство на вашей книжной полке, а то у неё какой-то неаккуратный вид, вы не находите? Доктор обернулся, чтобы взглянуть на упомянутую полку, а когда снова повернул голову, книготорговца уже не было. Перед ним, улыбаясь, стоял Шерлок Холмс. Дальше всё было как в тумане — ноги Уотсона предательски подкосились и он упал без сознания. Очнулся он в своём кресле, с расстёгнутым воротником и флягой с коньяком, которую Холмс заботливо держал возле его губ. Уотсон схватил его за руку и не веря заглянул в глаза. — Холмс, это правда вы? Или это ваш дух? Это невозможно… — хрипло произнёс доктор, пытаясь подняться, и опасаясь снова отвести взгляд. — Не торопитесь, дорогой, — придерживая Уотсона, произнёс Холмс. — Вам следует посидеть ещё немного. Простите меня, я, право, не ожидал такой бурной реакции. Вместо того, чтобы вернуться на своё место, Уотсон нашёл поддержку в другом. Он кинулся обнимать Холмса, чтобы удостовериться, что это не дух, не мираж, а перед ним действительно стоит его верный Холмс. Сквозь тишину гостиной доктор чувствовал, как бьётся сердце его друга. Рука последнего мягко гладила Уотсона по голове, успокаивая. — Холмс, — навзрыд произнёс Уотсон, — Боже, вы и вправду живы! — он отпрянул от плеча товарища и с восхищением заглянул в его глаза, не тая улыбку радости. — Вы всегда были пройдохой, Холмс! — как приятно было произносить его имя, ощущать его у себя на языке и сознавать, что это адресуется не пустоте, а настоящему, живому человеку. — Но как?! Как вам удалось выбраться из этого ужасного водопада?! Это немыслимо! — Уотсон, всё ещё до конца не веря, что это наяву, схватил сыщика за лацканы пиджака, продолжая вглядываться в серые глаза. — Позвольте, я поведаю вам эту историю чуть позже, в более подходящей обстановке, — детектив мягко взял доктора за плечи. — А пока я хочу спросить у вас, готовы ли вы отправиться со мной на новое приключение сегодня ночью? — С вами, Холмс, я готов отправиться куда угодно, я любое время суток! — выдохнул Уотсон. — Это замечательно, мой дорогой друг, — Холмс адресовал ему свою сияющую улыбку. — Совсем как в старые добрые времена. И у нас ещё есть немного времени, мы успеваем перекусить. Вам бы это не помешало, — детектив уже заметил, как некогда крепкий компаньон, аппетит у которого всегда был в полном порядке, осунулся с их прошлой встречи, и как он сильно исхудал. Холмс чувствовал в этом свою вину. — И я как раз расскажу вам всё, что вы хотите услышать. Конечно, Уотсон согласился. Сейчас он готов был пойти на всё, лишь бы это с ним разделил Холмс. Чудом воскресший сыщик описал все события с самого их расставания у водопада и до сегодняшнего дня. Уотсон слушал это с открытым ртом, совсем позабыв о еде и не отрывая взгляда от Холмса — вдруг он сейчас всё же исчезнет, и этот чудесный день, казавшийся сном, вновь превратится в кошмар. — Ешьте, Уотсон, — напомнил Холмс, кончиком ножа указывая в почти нетронутую еду на тарелке доктора. — Пока вы не закончите с трапезой, мы никуда не пойдём. — Да, конечно, — кивнул Уотсон, и принялся за еду.

***

— Я рад, что вы вернулись со мной на Бейкер стрит, — произнёс Холмс, сидя перед камином в компании своего верного товарища поздно вечером, когда последняя точка в расследовании была поставлена. — Вы думаете о переезде сюда? — Да, — кратко кивнул Уотсон и затянулся сигарой. — Знаете, Холмс, — доктор повернулся в сторону друга, который млел от тепла и дыма сигар в своём кресле, — три долгих года я каждый день молился, чтобы вы были живы. — Я слышал все ваши молитвы, милый Уотсон, — детектив выпустил клуб дыма. — Клянусь вам, все до одной, мой верный друг, благородное сердце… — Всё это время вы трудились, не покладая рук, рискуя жизнью, пока я вас оплакивал. Неужели вы ни разу не задумались о том, что я мог быть вам полезен? Неужели вы настолько не хотели посвящать меня в это дело, что даже не удосужились отправить всего одно письмо со словами о том, что вы живы? — помимо его воли в голосе Уотсона послышалась злость. Но злость эта была от отчаяния. — Как я уже говорил раньше, это было очень опасно и могло поставить расследование в самое неудобное положение, — Холмс скользнул взглядом по лицу Уотсона ещё раз и продолжил, чувствуя, что своими словами сделал только хуже. — Но, Уотсон, если бы я заранее знал, на какие страдания обреку вас, то придумал бы другой план. — Не в силах вынести тяжёлый взгляд доктора, Холмс посмотрел на языки огня, которые озорно плясали в камине. — Я оставил вас в надёжных руках, — сказал он, конечно же имея в виду Мэри Уотсон, но решил не называть её имени. Доктор и так это понял. — Я был уверен в том, что ваша скорбь по мне будет не так велика, как она оказалась, и траур ваш продлится недолго. Но я ошибся, потому что строил теории без достаточного количества фактов. Одним из таких фактов, была ваша куда более глубокая привязанность ко мне, чем я мог ожидать. Я и не подозревал, что она так же сильна, как и моя к вам, понимаете? Я впервые закрыл глаза на самый очевидный факт и даже не подумал, насколько он значимый. Я ошибся, и в этом мне нет прощения, дорогой Уотсон. Несколько минут в гостиной стояла нерушимая тишина. Холмс чувствовал себя несколько неловко, но Уотсон заговорил: — Мэри была для меня очень крепкой опорой в то время, — «упокой господь её душу» — мысленно добавил Уотсон, — я и не мог о таком и мечтать. Но вам в моей жизни нет замены, Холмс. Ваш брат сказал мне, — здесь он ненадолго замолчал, думая, стоит ли об этом говорить, но всё же продолжил, — он сказал, что вы любите меня, как друга, как партнёра и как человека. Вероятно, он хотел этими словами ослабить мою печаль, но лишь многократно усилил её, — голос Уотсона понизился и говорить он стал тихо, так, что Холмсу пришлось вслушиваться. — Усилилось и чувство стыда, потому что вы тогда не услышали этих слов от меня. Я жалел о несказанном, но теперь я могу и говорю, Холмс, что люблю вас, — доктор сглотнул ком, подкативший к горлу. — Трактуйте это, как вам будет удобно, потому что любовь моя к вам — во всех смыслах и отношениях. Холмс вернулся взглядом к собеседнику — тот немного нервно сжимал подлокотник кресла и не желал устанавливать зрительный контакт. — Ох, — выдохнул Холмс, и его губы тронула мягкая улыбка. — Посмотрите на меня, дорогой, — попросил детектив, наклоняясь немного вперёд. — Я тоже вас люблю, Уотсон. Взаимно — во всех смыслах и отношениях. Это было слишком, чтобы вот так сразу в это поверить, но доктор улыбнулся в ответ и его глаза снова намокли от подступивших слёз. Долгая минута прошла в тишине. Но вот детектив поднялся, подошёл к креслу Уотсона и встал на колени между его ног. От неожиданности Уотсон выпрямился и приосанился, непонимающе хмуря брови. Рука Холмса нашла пальцы доктора и трепетно сжала их. Холмс смотрел своему спутнику в глаза, большим пальцем поглаживая тыльную сторону ладони. — Мне жаль, что вам пришлось услышать такие важные слова из уст моего брата при таких трагичных обстоятельствах, — губы детектива аккуратно поцеловали пальцы Уотсона. Последний был смущён и растерян, но слушал предельно внимательно. — Простите меня, милый. Мой милый Уотсон, — губы повторили поцелуй. — Простите за всё, что я сделал, за всю ту боль, которую я вам причинил. Я готов воздать вам вдвойне за годы моего безучастия. Вопрос лишь в том, готовы ли вы принять меня с теми чувствами и желанием, какие я к вам испытываю? — Боже, Холмс, — доктор улыбнулся, подаваясь вперёд. — Конечно. Конечно, я вас прощаю. Теперь, когда вы действительно живы, я не могу сделать ничего более разумного, чем оставить все обиды в прошлом, и не тратить на них драгоценного времени, которое у нас с вами теперь есть. Всё, чего я сейчас хочу — вашей компании, Холмс. Как прежде, — Уотсон накрыл руку детектива своей и встал, принуждая Холмса сделать то же самое. — Как прежде, — повторил детектив, когда поравнялся с Уотсоном и встретил его тёплый взгляд. Доктор взял лицо Холмса в свои горячие ладони и аккуратно притянул его, чтобы поцеловать в висок. Затем он отстранился и посмотрел на его реакцию. Тот был не против, и на его лице даже читалась некая радость. Тогда Уотсон взволнованно накрыл губы детектива своими. Он не настаивал и не хотел торопить события, поэтому углублять поцелуй не решился и быстро его прервал. — Ваши усы, — Холмс, улыбаясь, указал на лицо Уотсона. — Я и не думал, что это может быть так приятно. Доктор рассмеялся. Впервые, с момента их расставания. Ему так не хватало этого приятного чувства, когда он удивлял Холмса своим познаниями и умениями в некоторых сферах, в которых детектив был совершенно несведущ. — Можно мы присядем, Уотсон? Право, у меня немного закружилась голова, — Холмс неловко улыбнулся и попятился к своему креслу. Эта ситуация развеселила двух старых друзей и, разморённые теплом и смехом, они ещё немного посидели в своих креслах, думая о произошедшем. Спустя некоторое время, Холмс решил, что событий на сегодня достаточно, и им обоим пора бы отойти ко сну, но его остановил мягкий баритон доктора. — Раз уж у нас получился такой… откровенный вечер, могу я узнать ещё кое-что? — поинтересовался Уотсон. Он и сам выглядел очень устало, но его заинтересованность всегда брала над ним верх. Получив утвердительный ответ, доктор продолжил. — Почему… почему вы не сказали мне этого раньше? Это знал ваш брат, но не был осведомлён я. — О, дорогой Уотсон, вы ведь были твёрдо убеждены в том, что я, Шерлок Холмс, — детектив элегантно махнул рукой, — далёк от понятия романтики и разного рода отношений. Более того, вы убедили в этом и ваших читателей. Таким образом, я прослыл для всех идеальной вычислительной машиной, которой чужды любовь и привязанность. Вы убедили себя в этом, а меня в обратном. Сами открыли мне глаза и показали, что я глубоко заблуждался. Конечно, я замечал, ваш… скажем так, некий интерес к моей скромной персоне, который вы иногда проявляли во время нашего совместного проживания, но, зная ваши убеждения, я не решался давать им романтическую оценку. Это повлекло бы за собой ложные надежды. А затем вы и вовсе от меня отдалились. Ваша женитьба изменила многое в наших с вами отношениях. Тогда я точно уверил себя в том, что вам не стоит знать о моей симпатии. Майкрофт знал это лишь потому, что мне пришлось ему открыться. Мы дошли до скандала, потому что он не считал нужным отслеживать ваше состояние и передавать мне, во время моего отсутствия. Для меня же это было очень важным знанием и большим мотиватором. Только по этой причине он всё узнал. И, как оказалось, он был тем человеком, которому я мог это доверить. Он меня понял, — выдержав небольшую паузу после стольких слов, Холмс подытожил: — Слишком много обстоятельств, из-за которых я не решался на такой шаг. — Я могу вас в этом понять, Холмс. Более чем, — кивнул Уотсон. — Вы подметили, что я убедил себя в вашей отрешённости от любви, — доктор рассмеялся и помотал головой. — Я тоже сделал это по собственной глупости, чтобы успокоить мой эгоизм. Мне было проще принять факт того, что вам не нужны мои чувства отнюдь не потому, что я — не тот, кто вам нужен, а потому, что вам просто-напросто не нужен никто. На самом деле, это не сильно облегчило мои терзания по этому поводу. Я долго думал о природе своих чувств, и очень многое ставил под сомнение. Моё погружение в семейную жизнь с Мэри — это был побег от себя. Попытка убедиться в том, что я нормальный. Я не жалею о годах, прожитых с Мэри, и ни в коем случае не хочу обесценить её значимость в моей жизни, но это было не то, понимаете? Не то, что мне нужно. Мне отчаянно хотелось вашей компании, — горько произнёс Уотсон, но развеял тоску ещё одним смешком. — Я даже разговаривал сам с собой. Точнее, с вами, но вы этого не слышали. — Слышал, Уотсон, — Холмс грустно улыбнулся. — Я же говорил, что слышал все ваши молитвы. — Он поймал на себе удивлённый взгляд собеседника и тут же пояснил: — Охранник кладбища был моими ушами и получал за это некоторое жалование. Судя по его словам, вы часто появлялись у моей могилы, а однажды, разоткровенничались особо сильно, будучи выпившим, потому вы и не особо обратили внимание на человека, который ошивался рядом с вами и документировал каждое ваше слово. Затем эти бумаги получил я. Уотсон едва мог поверить в эти слова. Всё, что он говорил тогда перед мраморной плитой — было самыми честными выплесками его души. Пьяный горюющий человек не собирался держать в себе всю боль и любовь, накопившуюся в нём за такое долгое время. Большинство своих слов он не помнил, но точно помнил, что объяснялся в любви и сожалел, что не успел сказать этого Холмсу при жизни. — Спасибо за цветы и все ваши тёплые слова, Уотсон. Они давали мне силы идти дальше, потому что я вспоминал, за что надо бороться — за наше с вами светлое будущее. Друзья обменялись понимающими улыбками и в доме вновь стало тихо. Но Холмс это исправил: — Кстати, про «светлое», доктор Уотсон. За окном уже светает, нам следовало бы отправиться спать. — Поддерживаю вас, дорогой. Я и сам порядком устал, — Уотсон тяжело поднялся из своего кресла и направился к выходу. Он замер в дверном проёме, ожидая того, что Холмс с ним попрощается. Последний подошёл к нему, приобнял за плечи и оставил невесомый поцелуй на лбу доктора. Уотсон снова расплылся в улыбке и уткнулся носом в плечо своего детектива, чтобы как следует его обнять. — Спокойной ночи, душа моя, — Холмс напоследок потрепал волосы доктора. — Спокойной ночи, Шерлок, — Уотсон впервые за долгие годы обратился за к нему по имени. И впервые за три года отправился в свою спальню в полном спокойствии и с тёплым чувством, разливающимся у него в груди. Завтра он обязательно встанет раньше Холмса и отправится в цветочный, чтобы порадовать детектива розами, к которым он неравнодушен. И на этот раз их количество будет нечётным.