Кармацвет

Нет Значимых Забот объяснил ему сразу, как только смог: когда отсчёт перейдёт порог нулевого цикла, кармацвет прорастёт. Прорастёт неминуемо, медленно и мучительно, если Охотник будет ещё жив, высосет из него всю кровь и заберёт дыхание, чтобы выжить самому, или всё так же неминуемо, но легко и быстро, если Охотник каким-нибудь образом умрёт. Или не прорастёт вовсе, если Охотник дойдёт до Моря. Охотник знал кое-что о Море Пустоты, но больше — о кармацвете. Например, что это кармацвет вернул его тело к тому времени, когда всего его нынешние навыки годились только для бегства от хищников. Сейчас эти навыки позволяли ему играть с пищевой цепью, как только в голову взбредёт. Охотнику нравилось играть со всякой ерундой, когда он был маленьким беззаботным слизнекотёнком. Охотник вырос, и его аппетит к играм вырос тоже. И игры. Игры стали большие и опасные. Охотник большим не стал, но опасным — вполне себе. Охотник знал, что кармацвет не растёт там, куда ему нужно спешить. Никто в здравом уме не стал бы выводить и засеивать на своих землях этакую дрянь, которая тебя в лучшем случае спасёт один раз, а в худшем — станет причиной твоей гибели. Ну, то есть, Забот был вполне себе в своём уме, просто для него и всех настали отчаянные времена, и отчаянные времена требовали отчаянных мер. Игры в работающем Корпусе были таковыми лишь для маленького Охотника; любой его сородич, окажись он здесь, ужаснулся бы необходимости перемещаться меж титанических работающих механизмов, шипящих, рычащих, выпускающих пар и пьющих воду, искрящих от электричества и выбивающих почву из-под лап. Тело итератора было полосой препятствий, и маленький Охотник преодолевал её по нескольку раз за день, и так день за днём и цикл за циклом. Ему не было нужды уходить в гибернацию, но позже Беззаботный всё же настоял на этом. Пора было приучать его подопечного к порядкам этого мира. В первой гибернации Охотнику приснился сон. Конечно, это был не первый его сон; он спал, когда уставал, и видел сны, когда спал. Он полагал, что все видят сны, даже Забот, когда от чего-нибудь устаёт и перестаёт работать. Охотник никогда не видел его уставшим и неработающим, но как-то не особенно понимал, что итераторы не спят и не умирают. В норме, во всяком случае. Этот сон был видением из прошлого, воспоминанием, которое Охотник ни за что не сумел бы подцепить и вытащить на поверхность сам, как он вытаскивал крошечных рыбок из воды, попадающей в Корпус и ещё не успевшей пройти фильтрацию. Охотник мало что понял из видения, кроме того, что кто-то держал его на руках. Руки казались ему большими и прохладными, мир был тёмным, и больше ничего не было. Охотник знал, что руки эти принадлежат кукле Беззаботного. В груди кольнуло. Беззаботный никогда не говорил ему ничего подобного, но ещё Охотник знал, что принадлежит ему (почти) точно так же. Эта мысль казалась такой глупой и странной, что он утаил её от создателя. Или, может, просто забыл. * Меж территориями итераторов облака в небе клубились такие же, как и вокруг корпусов, но Дождь здесь был не так жесток. Иногда можно было переждать просто под каким-нибудь навесом. Охотник на пути своём перебил, наверное, всех стервятников. Питаться сколопендрами в Массивах Ферм после этого оказалось непривычно, зато очень просто и вкусно. Охотник сам наметил себе маршрут, лишь иногда затрудняясь — соотнести карту Беззаботного с плохо знакомой ему самому в жизни местностью было не так уж и легко, как могло показаться. Когда он уже почти решил израсходовать остатки текущего цикла на петляние по низам Массивов, его сбил с толку чужой запах, очень старый и почти стёршийся, уцелевший лишь потому, что вода попадала сюда не напрямую с неба; слизнекоты в новом регионе ему ещё не встречались, но если где-то здесь успешно прошёл более слабый странствующий сородич, то он мог сэкономить себе время. Тем более, судя по карте, от Массивов можно было выйти по короткому пути в общую инфраструктуру двух местных итераторов — не напрямик только, а через разрушенные мосты на опасных высотах. Последнее его заинтриговало. Если высота окажется действительно опасной, он успеет повернуть назад и избежать пустой траты времени. На этом Охотник кивнул сам себе и пересёк открытые врата Кармы. Прямо за ними весьма кстати оказалось убежище. Охотник проснулся немного раньше, чем наступил новый цикл. Он всегда просыпался немного раньше. Он наедался досыта, чтобы дать себе немного больше времени и шансов на успех в грядущем цикле, но неизменно покидал убежища ужасно голодным, даже точно зная, что его тело ещё хранит кое-что про запас. Выбравшись на поверхность под скрежет механизмов логова, Охотник лёг на сырую и прохладную землю, ещё не успевшую просохнуть и нагреться. Он отложил нейрон и подобрал лежавший неподалёку камень, после чего, вооружённый и успокоенный, всё-таки поднял голову, чтобы осмотреться. Небо грустно улыбалось ему радугой меж рыжих и заплаканных от солнца облаков. в глазах защипало. Охотник мало покидал Корпус Забот и уж тем более не слишком тянулся туда, где царствовали солнечные лучи, предпочитая темноту и прохладу — или хотя бы не такой яркий свет и не такой тёплый воздух. Охотнику померещилось на секунду, что сам регион напевает ему свою собственную мелодию; наваждение продлилось несколько секунд и погасло, а небо всё продолжало тихо улыбаться. Ветер гудел меж обшарпанных платформ и шестов и беспокойно метался туда-сюда, иногда заставляя прищуриться. Радуга таяла, слабо подсвеченные облака меняли свои очертания, капли переставали звонко падать на землю; истекло уже несколько минут от начала цикла, а Охотник всё смотрел на чудо погоды и природы, не спеша двигаться и позабыв о своём притупившемся голоде. Нейрон приподнялся над землёй и начал демонстрировать сложные голограммы, словно укоряя своего курьера, и лишь тогда слизнекот поднялся с земли и отбросил камень. Он взял нейрон в лапу и перебросил в другую, чтобы иметь возможность метнуть копьё, затем начал карабкаться по шестам наверх — всё ещё не слишком спеша. Перепрыгнув с одного островка на другой, перед лазейкой он обернулся. Небо улыбнулось ему в последний раз, затем по облакам мазнула крылатая тень, и Охотник, не слишком горящий желанием сражаться со стервятниками на их поле боя, нырнул в прохладную темноту туннеля. Стоило поспешить. * Во время гибернации на Островах ему снова приснился сон; сон удивительный, наполненный мягкой темнотой и нежным пением воздуха. Золотые хлопья медленно опускались на землю в причудливом танце под хрустальный перезвон из другого мира, лежащего где-то между жизнью и Пустотой. Отголосок дал ему два лишних шанса на ошибку, и Охотник, проснувшись, продолжал свой путь с куда большим воодушевлением, чем прежде. Беззаботный ему много об Отголосках не рассказывал, и Охотник... Охотник, получается, знал теперь что-то, чего мог не знать его итератор. Он представлял, как хвастается об этом Беззаботному, даже прекрасно понимая, что ничему подобному просто не суждено произойти. Ему было всё равно, и он мурчал от удовольствия себе под нос. Ему нравилось быть в чём-то лучше других, даже если эти «другие» не знали о негласном соревновании. Его современные сородичи не славились остротой клыков или длиной когтей; подопечный Беззаботного, напротив, был словно рождён для того, чтобы торжествовать на вершине пищевой цепи над всем и вся. Разумеется, он прекрасно знал, для чего был рождён на самом деле. Другой цели у него не было и быть не могло, это он тоже хорошо знал. Охотник (слишком) много чего знал. Например, как убить ящера одним броском копья или стащить бомбу у бдительного мусорщика. Всё, что было известно Охотнику, рано или поздно пригождалось, а зачастую и не один раз. Больше всего ему полюбилась охота на Островах: тут и там в поисках пищи сновали стаи жёлтых ящеров или их прыткие циановые собратья. Охотнику нравилось, когда жёлтые пытались окружить его, но боялись атаковать первыми, и против него выходил вожак. Слизнекот неизменно одерживал победу, спокойно выжидая бросок противника и хладнокровно вгоняя копьё ему точно в открытую пасть. Видя, как их альфа, сильнейший, быстрейший и умнейший ящер стаи, захлёбывается собственной кровью, остальные робели (и глупели) на глазах. Они превращались в кучку растерянных детёнышей, жалобно скулящих и способных потеряться в собственном убежище. Охотник даже не нападал на них после, если ящеры сами не делали попыток возобновить охоту; ему не было никакого удовольствия в том, чтобы одолеть настолько беспомощных существ. Неспешно позавтракав только что убитым ящером, Охотник отправился в лазейку наверх, иногда лениво отбиваясь от растерявшейся стаи камушками и всяким мусором. С циановыми оказалось интереснее: они частенько охотились парами, грызлись между собой и были весьма обидчивы. Впрочем, ошибались они едва ли не ещё глупее, чем жёлтые, так что Охотник в какой-то момент позволил им погоняться за собой — ему как раз предстояло сделать несколько головокружительных прыжков меж островами, побитыми Дождём, на пути к полуразрушенному мосту, ведущему в Дымоход. Погоня даже заставила его немного понервничать, но стоило слизнекоту ощутить под лапами надёжную почву, и он, круто развернувшись на месте, встретил преследователей с копьём наготове. Первый ящер не успел затормозить и сам налетел на остриё; копьё пробило его прочную чешую на груди с влажным хрустом и весьма некстати застряло где-то меж рёбер, где только что затихло тёплое сердце. Характерный звук заряжающегося прыжка подсказал Охотнику, мало что видящему из-за трупа ящера, что второй вот-вот приземлится рядом; слизнекот рванулся из-под тела поверженного хищника. Отбросив нейрон и задней лапой проверив, чтобы тот никуда не улетел, Охотник стянул запасное копьё со спины и встретил противника, как полагается. Циановый навалился на него тяжёлыми лапами, злобно щёлкая клыками, разбрызгивая неон и рыча, и в следующую секунду уже подавился предсмертным визгом. Охотник вырвался из-под дёргающегося тела, освободил копьё из раны и закинул за спину. Приблизившись к первому ящеру, уже затихшему, слизнекот схватился обеими лапами за древко, застрявшее в груди мёртвого хищника, раскачал его и выдернул тоже. Немного подумав, он вернулся ко второму ящеру и нанёс ему ещё один удар — в глотку, чтобы наверняка. Тот вздрогнул в последний раз и всё-таки затих. Охотник любил побеждать, но мучения ему не нравились — ни свои, ни чужие. Охотник был рождён не только для своей миссии — он был рождён для охоты. Он не просто знал это; он чувствовал это в своём теле от когтей до кончика хвоста, кровь бешено закипала и каждая шерстинка вставала дыбом, и это был самый настоящий вкус жизни — своей и чужой — которую Охотник пил жадными глотками, торопясь, откашливаясь, боясь не успеть утолить жажду. Его охватывал восторг, когда он охотился, когда он по-настоящему жил, но он брал свои эмоции под контроль и оставался спокоен и собран. Это было важнее, он знал. Деловито отряхнув лапы, он подобрал нейрон, быстро сверился с картой и продолжил свой путь в довольно бодром темпе. Цикл был коротким и подходил к концу; на его удачу, это заставило стервятников попрятаться. * Отголосок, забравшийся высоко-высоко, на самую маковку Дымохода, запомнился Охотнику лишь тем, что у бедного посыльного всё тело болело и жаловалось потом несколько пунктов текущего цикла, словно все эти рвущие мышцы прыжки он проделал наяву, а не во сне. Как и прошлый, он подарил слизнекоту лишний шанс на ошибку, но тот не успел израсходовать предыдущие и начинал уже сомневаться, что те ему когда-нибудь понадобятся. Небо на такой высоте было не только над головой, но и вокруг; оно всё ещё казалось Охотнику чернильно-синим, и то ли в глазах у него уже летали мушки, то ли золотые хлопья нет-нет да мерцали в воздухе, но присутствие Отголоска ощущалось явственно до сих пор. ...Охотник не знал, что такое «страх». Когда у него над головой свистели бивни-гарпуны королевских стервятников, прилетевших поживиться мчащимся по разваленному мосту зверьком, он испытывал досаду. Всё его естество рычало и хрипело, изнывая по вкусу крови и страстно желая если не одолеть крылатых тварей, то хотя бы хорошенько потрепать им перья. Когда кто-то из хищных пташек намеревался выстрелить в него снова, он чувствовал, как шкуру покалывает от напряжения и предчувствия атаки; он принимался петлять и кувыркаться в воздухе, бросая назад попадающиеся под лапу копья. Он с ликованием кричал куда-то в облака по сторонам, в тяжёлое, словно от крови заржавевшее небо, когда слышал не звон отлетевшего от маски оружия, а всхлип прорезаемой остриём плоти. Последнюю пропасть, отделявшую одну половину моста от другой, Охотник преодолел на одном дыхании, лишь на секунду задержавшись и припав к земле, чтобы напружинить лапы; он начал прыжок в достаточно рискованной точке, ещё одно крошечное движение — и он бы полетел вниз. Умереть было бы досадно. Не «страшно», а просто грустно. Если бы он умер, ему было бы уже всё равно. Если бы он умер, Беззаботному было бы обидно. Если бы он умер, Смотрящую бы спас кто-нибудь другой. Если. в лёгких защекотало почти с предостережением. Не было бы никакого «если». Охотник лучше прочих, потому что прочих больше не будет. Его уже не заменить. Он знал. Охотник преодолел громаду моста и выбрался на верхнюю его платформу; стервятники, следовавшие за ним по пятам по нижней части, не поняли, куда ушла шустрая добыча. Наверное, они ещё с минуту или две бездумно пихали свои глупые морды и опасные клювы прямо в лазейку. Залезть сюда, само собой, они не могли. Двое из маленькой стаи, разочарованно шипя друг на друга, споро удалились; за ними подтянулся третий, королевский. Ещё через некоторое время посыльный Беззаботного, прилёгший отдохнуть в тени под ржавым навесом, имел удовольствие наблюдать, как небесные охотники набирают высоту и медленно исчезают среди беспокойных рыжих облаков. Он не знал, сколько стервятников следовало за ним, поэтому выждал чуть-чуть для приличия и нырнул в лазейку — переход к вратам, ведущим на Стену, находился на нижней мостовой платформе, а не на верхней. Рефлексы сработали ещё быстрее, чем его мозг, и без того значительно превосходящий мозг любого его сородича. Красная лапа, едва показавшись из лазейки, метнула копьё прямо вперёд с той же силой, с какой обычно ломала ящерам кости. Мышцы обожгло, как огнём, от резкого броска. Раздался громкий треск слетевшей костяной маски; в следующую секунду Охотник забился назад, в лазейку, избегая болезненного и озлобленного вопля королевского стервятника, — в стае, видимо, их было двое, — ничего подобного он раньше не слышал. Так и не растаявшие до конца силуэты в облаках резко обозначились снова, и трое крылатых хищников плавно начали спускаться на мост по спирали, словно в ритуальном танце, которого Охотник не видел до этого никогда; он с неподдельным любопытством ждал, чем всё закончится, высовывая морду из лазейки то на нижней платформе, то на верхней. Подбитый им стервятник, утративший свою маску, остервенело бился в лазейку, от злобы не в силах попасть клювом по наглой твари с тёмно-красной шкурой; затем, начав вдруг испуганно скулить и визжать, он забил могучими крыльями, ломая перья, и ринулся прочь, пытаясь подняться на верхнюю платформу. Его собратья, кружившие над мостом Дымохода с чарующей медлительностью, словно только этого и ждали — они мгновенно спикировали на обезличенного сородича, стоило ему показаться над нижним краем. Горестный крик хищника оборвался неожиданно, и у Охотника зашевелилась шерсть на хребте, когда он понял, что остальные трое растерзали собрата в полнейшей тишине. Они проделали это настолько спокойно, будто всё так и было задумано. что-то дрожащее и холодное пустило побеги в его сердце и снова затаилось. Им так было должно, и они это знали. Охотник, впервые ставший свидетелем казни стервятников, знал это теперь тоже. У всех уроков Мира Дождей был совершенно потрясающий вкус жизни, и Охотник очень жадно пил эту жизнь, как бы сурова к нему и другим она ни была. В конце концов, ему пригождалось всё, что он знал. * На Стене ему впервые стало действительно не по себе. Стена смотрела на Охотника. Глаза бога, — здесь он понял, что его маршрут привёл... немного не туда, — до возмутительного бесстрашно подползали к нему на каждому шагу. Они сбивались в стайки, любопытно вытягивали свои тонкие стебли, смотрели друг на друга и тихо искрили обменными данными. Они мерещились (или нет) Охотнику даже там, где среди холодных и сырых облаков он не различал очертаний каркаса Стены. Наблюдатели с головой выдавали властное нетерпение Пяти Галек. Забот отзывался о нём с плохо наигранной насмешкой и ещё хуже скрываемой жалостью. Любопытство кошку сгубило, конечно, но не Охотника — и он решил своими глазами увидеть непутёвого бога. От Забот он знал кое-что неприятное про Пять Галек. В один прекрасный момент Охотник не выдержал; копьё всё-таки просвистело несколько раз (а они... то ли упрямые, то ли просто блестяще тупые), но лишь когда по земле покатились рассыпанные глаза, уцелевшие предпочли продолжить наблюдение издалека. Охотнику страсть как хотелось насовсем ослепить Пять Галек, но он рисковал потерять всё своё оружие на такой высоте, а потому затею эту бросил. В другой, уже не такой прекрасный момент, ему воспрепятствовала даже не требуемая для прыжка высота, а сама чёртова Стена: в этом месте копья никуда не вонзались, — отлетали с жалобным звоном, — и единственный путь по короткому мостику вёл куда-то не в ту сторону. Преодолев его, впрочем, проголодавшийся Охотник обнаружил кое-что получше: отходящая от Корпуса конструкция, напоминающая снаружи сферу, во-первых, вела наверх, минуя сырые облака и непокорную копьям поверхность, а во-вторых — была облюбована целой стаей циановых ящеров. Охотник опасался лишь возможного нападения стервятников (и то потому что не желал делиться едой). Он в последнее время обзавёлся парой дурных привычек, в частности — выгрызать у свежеубитой добычи самое вкусное и нежное мясо и бросать нетронутым всё остальное. Раньше, будь у него желудок повместительнее, он бы ящеров целиком съедал, со шкурой, и потом ещё косточками хрустел. Стервятники, понятное дело, ящеров именно целиком и уносили; они не стали бы терпеливо ждать, пока Охотник изволит лакомое откушать и великодушно объедками поделиться, уж это он понимал — никакого особого знания не требовалось. Пытающихся отобрать его ещё живую добычу птичек Охотник убивал и по возможности мстительно сбрасывал с высоты. О том, как на это реагируют проживающие регионом пониже существа, он как-то не задумывался. Циановые ящеры не доставили слизнекоту особых проблем; немного подумав, он перетащил часть трупов с разорванными шеями на открытую верхушку их же логова, зная, что стервятники предпочтут падаль, нежели яростно сопротивляющуюся живую добычу, которая способна ещё и благополучно занять их место в пищевой цепи. Кроме того, стервятники могли затеять перепалку меж собой за лакомый кусочек. В случае возникновения опасности это даст Охотнику достаточно времени, чтобы успеть уйти повыше до конца цикла, там, где Дождь его не достанет. Стихия ещё ни разу не сыграла ему на лапу и была единственным серьёзным поводом отступиться от чего-то хотя бы на время. О чём Охотник ещё ничего не знал, так это о белых, раздери их Цикл, ящерах. Он вывалился из лазейки на ровную, казалось бы, поверхность перед собой — да только поверхность эта неожиданно сменила несколько цветов улыбающегося неба, яростно дёрнулась, крутанулась, и в следующую секунду Охотник оказался в самом унизительном за всю его жизнь положении: очевидно подслеповатый, подглуховатый и в принципе хилый какой-то ящер, которого красному и на один зуб не хватило бы, схватил его поперёк тела и деловито поволок наверх. Короткие крючковатые клыки прошли сквозь гладкую шерсть, прорезали шкуру и застряли в красном неглубоко, но до обидного крепко. Челюсти сжались сильнее, что-то хрустнуло, и от боли у Охотника перед глазами потемнело; он крепко зажмурился, инстинктивно попытался свернуться клубочком, защищая живот (не смог, само собой, куда уж там), и в голове воцарился хаос, то и дело сменяющийся цветной темнотой. больно тебе. Его сердце билось об клетку рёбер изнутри, больно тебе, в ушах стучало, к горлу подкатила тошнота от рваных движений и довольного повизгивания ящерицы. Он знал, что обязан выжить. Не от Забот. Просто знал. Челюстями ящер очень удачно прижал передние лапы Охотника к его туловищу, одно копьё выпало из когтей слизнекота, другое соскользнуло со спины, лишь оцарапав подслеповатую белую морду. Боль немного ослабла, и дезориентированный Охотник отчаянно засучил задними лапами, пытаясь заставить ящера разжать челюсти. Тот рассвирепел, замотал головой, пребольно ударив добычу об землю, затем проворно вскарабкался по вертикальному шесту на платформу выше; ещё одна поверхность зашевелилась, сменив несколько цветов, два ящера столкнулись головами, и боль резко сменилась ощущением относительной свободы — оглушённый, слизнекот попал прямо под лапы хищникам. Второй ящер переступил через него и бросился на первого, только что оставшегося без обеда. Охотника незамедлительно вырвало от такой чудесной поездочки и какофонии боли и визга ящеров, но ему стало легче, и он даже смог отползти немного в сторону. Он не знал всего несколько минут назад, но его предположение о плохом зрении белых ящеров оказалось верным — и могло прямо сейчас спасти ему жизнь. или нет. Остальное было далеко не так важно. Пока ящеры, рассерженно щёлкая друг перед другом клыками, разбирались, кому же всё-таки достанется свежее мясо, Охотник, поджав уши, — в голове ещё звенело от удара об землю, — нащупал под лапами пару камней и бросил один точно в ближайшую тварь. Камень угодил в покрытый мягкими шипами затылок ящера; тот взвизгнул от неожиданности и рванулся вперёд, прямо на сородича, спиной стоявшего к краю платформы. Второй, осознавая опасность ситуации, противно заверещал в ответ, пытаясь отодвинуть его со своего пути и бестолково вертя тяжёлой мордой. Охотник бросил ещё камень, и оба ящера, сцепившиеся то ли в драке, то ли в испуге, исчезли из его поля зрения. Их удаляющийся визг и хрип подсказал слизнекоту, что он в безопасности. Пока что. Когда он разлепил глаза, выкарабкавшись из смутного состояния между обмороком и полуобмороком, прямо над ним склонилось несколько наблюдателей. Зрачки их любопытно подрагивали и зачем-то приближали изображение. Слизнекот со вздохом опустил голову на лапы и вяло хлестнул по земле хвостом пару раз, заставив наблюдателей шарахнуться прочь. Стена всё ещё с неживым интересом смотрела на него своими крошечными глупыми глазками. какая досада. Нависающие сверху конструкции надёжно укрывали Охотника от взглядов бдительных стервятников — а может, если те и видели его, то предпочли наверняка разбившихся в падении ящеров; прохладный и сырой ветер, до того так настораживавший его до мурашек, приятно оглаживал ноющие от боли бока и утешал звон в голове. Потемневшие облака здесь ходили так низко, словно на них можно было шагнуть. Дрожь встряхнула всю Стену едва ощутимо несколько раз, и до подопечного Забот дошло, что где-то под ним начался Дождь. Так вот почему ящеров здесь было лишь двое... Остальные наверняка уже попрятались. Да и стервятники знали, что им пока нечего ловить. Охотник перекатился на спину; резь от ран немного усилилась, но он не чувствовал крови, стекающей по гладкой шёрстке — значит, укус был неглубоким, удары об землю и металл доставили больше проблем. Дождь превратился из безжалостного и неуязвимого врага в такого же безжалостного и неуязвимого союзника. На этот раз, во всяком случае. Ничего, вот он отдохнёт немного и дальше наверх полезет; поспит и совсем выздоровеет. Шрам, может, останется. Будет что вспомнить потом... или напоследок. Этого Охотник пока не знал, но настолько живым он себя ощутил впервые. В горле запершило, словно он съел горсть лепестков. * Галек внёс поправки в маршрут посланника Забот, но в них уже не было острой необходимости. Итератор был спокоен и будто бы даже вежлив; держал курьера за дурака, вестимо. Весь его Корпус исходил лицемерием. и это в обмен на помощь. [ то, как ты решил использовать отведённый тебе срок, достойно уважения. ] Охотнику хотелось крикнуть, что это его собственное любопытство привело сюда, к бесполезному богу, а не ошибка или жалость. Метка связи итератору на удачу работала лишь в одну сторону. [ я постараюсь выиграть немного времени для тебя. ] Охотнику хотелось ударить механическую куклу головой об черепную стенку итератора, совсем как его самого ящер недавно приложил. Галек то ли каким-то образом это понял и не приближался к нему, то ли просто брезговал. мне не нужна твоя помощь. ты жалок. Галек оставался спокоен, но его шасси конвульсивно дёрнулось и со скрежетом проехалось по колее лишний раз, встряхнув куклу итератора. Тот сделал паузу, на секунду уйдя мыслями во внутренние процессы, и продолжил говорить — с прежней дежурной любезностью. [ ...передавай привет. ] Галек с видимой небрежностью откатил назад что-то дрожащее и холодное в его сердце в обмен на ключи сброса шлаков. Ненадолго, итераций на пять. Охотник даже виду не подал, что ему неприятно. Раны, нанесённые ящером, и те болели сильнее. Ничего, потерпит. [ удачи тебе. я должен вернуться к работе. ] Охотник всё ещё был зол. Он играл с пищевой цепью, как ему вздумается, поселяя ужас в сердца свирепейших тварей Мира Дождей, и вот так к нему не относились никогда. Он нырнул в другой переход, не туда, куда его настойчиво подводил итератор. к работе над чем? прославлением безысходности? С начала Цикла, ещё за вратами Кармы, он не успел поесть, но знал, что может легко исправить это в Корпусе. Галек вряд ли будет способен ему воспрепятствовать; здесь Охотнику не грозил ни Дождь, ни какой-нибудь враг, и он мог вдоволь покопаться в мозгах итератора. Любопытство Охотника не сгубит. Глупый бог смотрел ему вслед так пристально, что даже снаружи камеры, в системной шине, он продолжал чувствовать этот взгляд на своей шкуре. пошёл ты, галек. Системная шина шумела так, словно в ней рыдали все процессоры, и весь итератор изнутри ненавидел и прославлял. Не что-то или кого-то, а сам по себе, бесцельно и отчаянно, потому что ничего другого уже не осталось. Этот звук был прекрасен, и мерцающая созвездиями божественных мыслей темнота завораживала в монументальности своей механической оболочки; вот только Охотник уже видел это всё — видел намного более прекрасное и завораживающее. В теле Нет Значимых Забот тоже одно из ядер уже не функционировало нормально, но оно работало не в агонии. Его многоступенчатая гравитация баюкала маленького Охотника на своих волнах. Дренажные механизмы неспешно водили бесценную кровь от точки к точке, пульсация пьющих воду систем вела отсчёт Циклу, и созвездия божественных мыслей размеренно и плавно вальсировали в темноте, ласково огибая детёныша. Нет Значимых Забот его носил на стальных руках со всей бережностью, не преследуя взглядом, но наблюдая неотделимо. Иногда он осторожно касался звериного сознания с каким-нибудь сообщением — и это касание затрагивало что-то металлически холодное и золотое в самой его сути. Системная шина пела тихо, проливая в темноту хрустальные ноты с мягкой печалью и беззвучным смехом, и не было ничего нежнее. Вряд ли кто-то ещё мог представить, что Нет Значимых Забот, шут-смех-арлекин среди богоподобных дураков и невеж, в оболочке своей выглядит так. Корпус Нет Значимых Забот можно было увидеть с высоты Стены, когда начинался Дождь и облачное море прорезали вспышки молний, похожие на охотящихся в тумане гигантских ящеров. Попроси он Охотника перегрызть железные глотки всем остальным, и Охотник бы сделал всё, чтобы эту просьбу исполнить, но Нет Значимых Забот его об этом не просил никогда и вряд ли стал бы. Нет Значимых Забот любил всех остальных. И Галек в том числе. Галек он жалел. Смотрящую тоже. Нет Значимых Забот был умнее: он не искал правых и виноватых. ...Нет Значимых Забот не гнил. Охотнику не было нужды покидать сияющие блоки памяти, где монструозные нейронные ветви гипнотически извивались меж красных мозаик. Нейронов здесь летало в достатке; преследуя их и поедая на лету, Охотник нечаянно разбил одну, но её тут же принялись собирать крошечные паукообразные существа. Забот говорил ему, что это может серьёзно затормозить работу итератора, если тот не в порядке. Сейчас Охотнику было всё равно. Галек — не Беззаботный. За пределами блоков памяти свет снова погас, здесь гравитацией управляло повреждённое ядро, являвшееся, по-видимому, сердцем «неудачной разработки» глупого бога, но вовсе не это заставило шерсть на хребте Охотника зашевелиться, словно он вновь увидел, как стервятники равнодушно казнят лишившегося маски собрата. По стене, липко перебирая щупальцами и медленно мерцая синим на черноте ядер, словно пытаясь продрать глаза спросонья, ползло что-то. Что-то замерло, синее мерцание на непроглядной черноте тела погасло, и Охотник понял, что поневоле задержал дыхание. Их разделяло всего несколько метров, и это расстояние, если глаза его не обманывали, неизвестное Охотнику существо могло преодолеть одним ленивым движением щупалец. Ядро где-то в глубине ближней части Корпуса болезненно загудело, красное свечение в вертикальном коридоре сменилось голубым, и Охотник изо всех сил вцепился когтями в обломок (огрызок?..) трубы, лишь бы его не отнесло невесть куда. Он огляделся и понял, что чёрное и синее смотрит на него со стен. Корпус гнил во всех смыслах этого слова, и что самое страшное — эта гниль настолько же сильно хотела жить, насколько её родитель хотел перестать быть. Её гипертрофированная воля к жизни съела уже половину памяти итератора; от Пяти Галек не осталось даже Блуждающего Пульса, лишь он сам, обречённо ожидающий неблизкого конца. страшно тебе. В своём стремлении слепая, восхитительно уродливая, страшно тебе, не имеющая высоких целей и не ищущая никаких смыслов гниль настолько превосходила Охотника, что от одной мысли о прямом столкновении с ней у любимого творения Беззаботного сердце пропускало удары. смотреть тошно. Дрожащее и золотое исходило страхом и холодом. и вот это — творение пяти галек?.. Охотник медленно подтянулся по трубе обратно в лазейку. Он не мог понять, что это так колотится, его сердце или ядро умирающего Корпуса. Время от времени процессоры переставали гудеть в причудливой мелодии, чтобы затем рвано и озлобленно взрыкнуть. «Неудачная разработка» была суперструктурой, и эта суперструктура излучала угрозу. Если Стена просто бездумно пялилась на него, то суперструктура изучала нежеланного гостя с мрачным обещанием уничтожить, как только он сделает один неверный шаг. А ещё эта суперструктура каждую секунду своего существования медленно и мучительно перемалывала в своей пасти саму себя по кусочкам, причиняя немыслимую боль и отчаянно желая жить. И Пять Галек осёкся вовсе не потому, что услышал Охотника. Он ни на секунду не задержался, через камеру итератора перебираясь из системной шины обратно в шахту доступа, ведущую к Стене. Галек хотел сказать ему что-то ещё, созвездия божественных мыслей заметались в раздражении, незначительное «убирайся» повисло в воздухе, но так и не было озвучено итератором. Охотник увидел, и это было хуже всего. Слизнекот лишь надеялся, что гниль не посетит его во сне, подобно Отголоскам. С неё бы сталось — она такой же парадокс существования. Это всё, что Охотник знал. * Отголосок, встретивший его на Стене, внушил Охотнику новую эмоцию, названия которой тот не знал. Эта эмоция была похожа на трепет и ласку одновременно; страх перед прыжком в неизвестность и обещание, благословение на удачу. твоя суть стала намного ближе к моей. На сопутствующий встрече подарок Охотник уже не обратил никакого внимания, но зато он начал задаваться вопросами. а что есть «твоё»?.. Спуск по Стене к Дымоходу был похож на непрерывное падение. Охотник летел вниз, перепрыгивал с платформы на платформу, скользя по туннелям и шестам, пронзая копьём глотки ящеров и тонкие тела мимиков. Спускаться было ощутимо легче, чем подниматься. В этом цикле бок о бок с ним охотился королевский стервятник; он был намного крупнее тех, что Охотник видел обычно, и выглядел куда более свирепо. Слизнекот насторожился поначалу, когда другой охотник, небесный, отвлёкся от убегающих в панике ящеров и пересёкся с ним взглядом. Что-то мелькнуло в прорезях красной костяной маски, что-то, похожее на молчаливое понимание. с ума сходишь, что ли. Он не стал нападать, а Охотник — отбирать его добычу. Они пикировали вместе, но стервятник — чтобы схватить ящера, а Охотник — чтобы приблизиться к своей цели. Они вместе делали броски своим оружием; стервятник — чтобы не дать добыче уйти, Охотник — чтобы защитить себя в небезопасном прыжке. Такое поразительное сходство и различие. В какой-то момент ему показалось, что крылатый хищник наблюдает за ним просто из любопытства; он следовал за слизнекотом вплоть до рыжих облаков, но не нападал. Стервятнику некуда было спешить, небо было его домом. Охотнику было куда спешить, а вот дома у него не было. В последующие циклы Охотник покинул Дымоход и через Промышленный Комплекс направлялся в Затенённую Цитадель. После случившегося на Стене и в Корпусе он чувствовал себя довольно скверно. Удача больше не шутила над Охотником, потому что он перестал полагаться на удачу. Ему так и хотелось доказать этому миру, что он всё-таки кое-чего стоит, и всё произошедшее нисколько его не подкосило. Выражалось это им в достаточно ультимативной форме: Охотник, и до того не отличавшийся дружелюбным нравом, начал сметать всё живое на своём пути. На удивление, это действительно помогло ему почувствовать себя лучше, и со временем чувство стыда перестало терзать посыльного Забот, вновь позволив вдохнуть полной грудью. дышать становилось трудно. Изо дня в день он делал одни и те же вещи, пробегая железные туннели, пропускающие солнечный свет и ветер; охотился на ящеров, разорял временные лагери мусорщиков, зачастую уничтожая весь отряд; иногда он останавливался где-нибудь в тихом уголке, поросшем упрямой зеленью и следами разрухи и просто отдыхал, наблюдая. Всё сущее от бестолковых лапшемушьих детёнышей до свирепых красных ящеров жило своей собственной жизнью, полной печалей и радостей, непонятных никому другому. Мир состоял не только из охоты и бегства, ни одно существо не было постоянно и неизменно в своей роли. Не только видеть, но и замечать всё это Охотнику было внове. тошно. Словно и он разом постарел, как тот одинокий королевский стервятник, и разрушился, подобно железным телам итераторов. А ведь он по меркам сородичей был ненамного старше молодняка, впервые поднявшего ящера на копьё. * Ящеры, к слову, в Комплексе водились даже в ещё большем количестве и разнообразии, чем в Дымоходе. Лишь сделав шаг из убежища, Охотник угодил в самую гущу драки — двое циановых сцепились с розовыми ящерами, ещё через мгновение к ним присоединился белый, взявшийся, как ему и было положено, не пойми откуда. Охотник не знал, что не поделили эти хищники, но воспользовался всеобщим замешательством, вызванным его появлением, и исчез в лазейке, ведущей вниз. Там он стремглав преодолел короткий туннель, оттолкнувшись от стенок лапами, и вывалился на открытую площадку. Над ним находилась платформа, тоже имеющая лазейку, а под ним на одном из шестов, невесть как выдержавшем такую махину, чутко дремал красный ящер. Вслед за Охотником из трубы полезли его преследователи, и хищник тут же ответил им, вздыбив красные шипы на шее и грозно заклекотав. Ящеры бросились врассыпную, не горя желанием связываться с ним. Вместо того, чтобы гнаться за струсившими хищниками поменьше, красный ящер обратил своё внимание на слизнекота, не спешащего уходить прочь. Охотник, не скрывая, любовался потенциальным противником: этот оказался, наверное, больше всех своих сородичей, увиденных слизнекотом, его роскошная красно-чёрная чешуя местами была покрыта шрамами, и кончик массивного хвоста подрагивал, выдавая любопытство обладателя. Слизнекот с интересом взглянул на ящера. Вздыбленные шипы на царственной голове немного опали, хищник повернул морду боком и пронзительно посмотрел на Охотника блестящим умным глазом в ответ. Охотник, припав к земле и вздыбив загривок, стащил со спины копьё. Ему, надо сказать, красные ящеры очень нравились. Зелёные рядом с ними казались больными и голодными, но несмотря на размеры, красные были проворны и быстры до ужаса. Кроме того, они славились своим коварством, и на открытой местности доставляли Охотнику немало проблем. Он не раз становился свидетелем тому, как красные ящеры сражались друг с другом, причём не за добычу или территорию, а просто от скуки, чтобы выяснить, кто из них сильнее, быстрее и умнее. Ещё в пустошах меж регионами итераторов Охотнику посчастливилось застать поистине великолепное зрелище — красный ящер сцепился с королевским стервятником и одолел его. тошно. Было в этих чудовищах, сухопутных левиафанах, что-то такое, что самому Охотнику оказалось не чуждо. Красный ящер пытался сбить его с лап, делал непредсказуемые рывки, успевал даже закрыть пасть и подставить непробиваемую чешую под копьё, чтобы затем его клыки клацнули у Охотника над самым ухом. Слизнекот вертелся волчком, подныривая под лапы противника, и здесь рост ящера сыграл с ним злую шутку — его морда была слишком длинной, чтобы схватить наглого зверька. Охотник всё время оказывался рядом, жалил его копьём в бока и лапы, а спустя мгновение вновь становился недосягаем. В какой-то момент ящер взметнулся на задних лапах, хлестнул хвостом и яростно взревел; такого звука не мог издать ни один другой наземный хищник. Издеваясь, слизнекот тоже поднялся с земли и закричал. Рычать, разумеется, он не мог, ему просто нравилось отвечать красным ящерам их же излюбленными приёмами. Рёвом, например, они могли полностью дезориентировать свою добычу, перепугав до полусмерти и тем самым лишив шансов на побег. Ящер оказался полностью сбит с толку ответом слизнекота — они не должны были вести себя вот так никогда. Тяжело рухнув на все четыре лапы, он мотнул головой и снова приготовился сделать бросок, но Охотник оказался быстрее — он прыгнул навстречу и воткнул копьё точно в открытую пасть хищника, а затем налёг всем своим весом, не позволяя противнику сомкнуть челюсти. Не в силах затормозить, ящер пропахал землю мордой, его лапы подкосились. Не дожидаясь, пока он придёт в себя, повисший на шипастой голове Охотник выдернул второе копьё, застрявшее в лапе ящера, и принялся наносить ему удары в пасть снова и снова. тошно. Ящер бился в хватке смерти, но Охотник продолжал наносить удары, превращая пасть хищника в месиво. Он хорошо запомнил, что эти чудовища, уже умирая, сопротивляясь собственному замирающему сердцу, ещё могли унести с собой жизнь своего убийцы. когда это закончится. Охотник остановился и опёрся на копьё в пасти ящера, когда тот перестал хрипеть и затих. Он собирался перекусить прямо сейчас, но его отвлёк шум сверху, в стороне, противоположной той, откуда он пришёл. Столпившиеся там мусорщики показывали на него руками и копьями, очевидно потрясённые увиденным. Скорее всего, они наблюдали за схваткой двух чудищ какое-то время. Всё ещё устало опираясь на торчащее в медленно закрывающейся пасти ящера копьё, Охотник обвёл их взглядом, дожидаясь, когда мусорщики поймут, что их заметили. Убедившись, что все взоры обращены к нему, Охотник вытащил и отложил в сторону оба копья, неспешно поднял перемазанную в крови лапу, почти с нежностью надавил на челюсть ящера, чтобы закрыть ему пасть до конца, и снова посмотрел наверх. Мусорщиков как ветром сдуло. * На следующий цикл, самый длинный за всё это время, Охотник пересёк Цитадель. Съеденная тенью Пяти Галек, забытая святость прошлого мира, она встретила очередного гостя радушной тишиной. Кромешная темнота расступалась под лапами Охотника, догадавшегося несколько циклов назад поживиться нейронами глупого бога. В темноте этой не было угрозы; было любопытство, быстрое биение крошечных сердечек фонарных мышей, шипение пауков и испуганные переклички мусорщиков. Темнота жила своей собственной жизнью, в быстроте и насыщенности не уступавшей ни одному другому региону, и она негласно позволила Охотнику в этой жизни поучаствовать — на что он согласился с превеликим удовольствием. В темноте почти всё становилось таким незначительным и неважным. Совсем необязательно было за что-то бороться и куда-то спешить; нужно было внимательно слушать, смотреть и даже чувствовать. Информация, поступавшая с каждым шагом через подушечки его лап, многое могла дать Охотнику. Пусть темнота и не могла сомкнуться вокруг него и задушить, отгоняемая красным свечением, наблюдение всё ещё оставалось важным инструментом. В темноте и наблюдении страшным был лишь один его враг — склонный к сомнениям и полный воспоминаниями разум. смотреть тошно. Будучи детёнышем, он забирался на маковку Корпуса Забот, когда начинался Дождь, и небо порой оказывалось не бескрайним и синим, а бездонным и чёрным. Из черноты с запахом озона на маленького Охотника смотрели звёзды. Они наполняли его сердце мягким и тяжёлым чувством, похожим на толщу воды. Тоской по дому, тоской по тому, что могло быть его домом, теперь он знал. В Цитадели эта тоска ощущалась размыто и приглушённо, иногда практически исчезая. когда же всё это закончится. дышать тяжело. После ухода Охотника в Цитадели снова стало намного темнее и тише, как было когда-то давно. После ухода из Цитадели Охотник снова почувствовал себя потерявшимся детёнышем, как целую жизнь назад. Чёрный зёв забытой святости по-прежнему ждал позади, бездонная темнота гостеприимно шептала что-то беззаботное ему вслед. Ловить там, правда, было уже нечего. Темнота хотела могла похоронить его навсегда среди ласковых воспоминаний и любопытных теней, и Охотник остался бы там гнилью из чёрного и красного. Только вот даже гнили хотелось жить. Он полагал, что опустошает этот мир со своей неуёмной жаждой охоты, но опустошение жило задолго до него и обещало жить после во множестве изощрённых форм. Всему хотелось жить, всё стремилось умереть. таков цикл. Череда похожих одна на другую итераций незаметно и молчаливо истекла; он знал, что за вратами Кармы ждало Побережье. Что будет после Побережья, он не знал. Да и, честно говоря, не слишком хотел узнать. * На Побережье Охотник впервые в полной мере смог оценить свои возможности. Он был рождён сильнее любого своего сородича; ударом копья мог пробить чешую ящера, одним прыжком — преодолеть пропасть меж развалинами моста, одним рывком — поднять себя практически с середины высоты той платформы, на которую хотел забраться. Лишь вода могла представлять для него какую-никакую опасность, и даже к этому он был готов: короткая плотная шёрстка слизнекотов не имела чёткого направления роста, позволяя мгновенно поворачивать в обратную сторону, не сбавляя хода, и была покрыта водоотталкивающей слизью, как тела некоторых существ, способных жить и в воде, и на суше. Нескольких движений хвостом было достаточно, чтобы развить большую скорость во враждебной среде и скрыться от опасности или опасностью этой стать. Но Побережье целиком представляло собой враждебную среду — огромное водное пространство неизвестной глубины под открытым небом отделяло его от цели. Здесь почти не было островков, чтобы перевести дух, туннелей, чтобы укрыться от стервятника, копья не плавали просто так на волнах, а вот желающих поживиться слизнекошачьим мясом оказалось немерено. Преодолев несколько отрезков мелководья, облюбованных хищными водорослями и пиявками, Охотник наткнулся на небольшой пригорок и тут же выскочил из воды, изо всех сил пытаясь стряхнуть кровососущих тварей. Те отставали нехотя и тут же ползли прочь. Съесть их Охотник не решался, представляя, что будет, если они попадут в его тело ещё живыми. в тебе живёт кое-что и пострашнее, но ты прав, с двумя бедами не совладаешь. Над головой он нашёл поломанный лаз, обросший синими фруктами и ведущий в очередную массивную трубу, через которую вода когда-то поступала в инфраструктуру Смотрящей и Галек. Впереди было пространство ещё большее, чем то, которое он преодолел только что, и судя по тому, насколько темнела вода вдали — там его могли поджидать существа пострашнее медуз и саламандр. Недолго думая, Охотник закинул единственное оставшееся у него копьё за спину и взвился в прыжке, чтобы схватить пару фруктов. Тут же он скрылся в тени верхней платформы, чтобы дать лапам отдохнуть, а себе — восстановить дыхание. Последнее было очень важно, что он усвоил ещё в Корпусе Забот. Там ему тоже случалось свалиться в воду, и если бы он хоть на мгновение позволил страху взять верх и ускорить ток крови в его теле, то... Охотник отмахнулся от воспоминаний. Какая разница? Он достаточно хорош для своей миссии, и ничто не заставит его тело расходовать кислород быстрее нужного, если придётся нырнуть поглубже в попытке уйти от стервятника. В воде с небесными хищниками сражаться — заведомо обречённая на провал затея. Охотник знал это. Осмотревшись по сторонам и глянув наверх, он убедился, что угрозы пока ждать не стоит, после чего бросил в воду один фрукт, а со вторым гладко скользнул с берега сам — не последовало ни брызг, ни всплеска. Голодная крабокатица вынырнула из подводной ямы, привлечённая едой, но испугалась Охотника и с сумасшедшей скоростью проплыла мимо предложенного ей фрукта. Для этого слизнекоту и был нужен второй: когда животное осознало, что его как минимум не пытаются убить, оно подплыло поближе и начало наворачивать круги, с опаской пытаясь подобрать качающееся на волнах угощение и кося на Охотника ярким розовым глазом. Как только первый фрукт был съеден, Охотник, терпеливо дожидавшийся на мелководье, протянул крабокатице второй, но стоило ей подплыть чуточку ближе к поверхности — слизнекот выбросил приманку и крепко схватил животное обеими лапами. Пришлось приложить усилия, чтобы заставить взбесившуюся от страха крабокатицу плыть туда, куда ему было нужно. Брызги разлетались во все стороны, а крабокатица так и норовила нырнуть под усилившиеся волны и сбросить Охотника, но тот терпел и лишь вытягивал шею изредка, чтобы понять, туда ли его несёт невольный союзник. Ударами хвоста слизнекот выравнивал движение, поскольку крабокатица начала выделывать в воде совершенно потрясающие трюки, грозящие наезднику смертью от утопления. Волны всё прибывали, а по их изгибам скользила подозрительная тень, и Охотник понимал, что что-то неладно. Опасность подстерегла его сразу с двух сторон: одна угроза стремительно приближалась к водной глади сверху, а другая заставляла эту же гладь ходить ходуном снизу, швыряя на своих волнах посыльного Забот и его несчастное ездовое животное, просто выбравшееся на мелководье за пищей несколько минут назад. Взрезаемая крабокатицей вода, шум волн и ветра частично оглушили Охотника, и из-за брызг у него никак не выходило разглядеть происходящее в облаках. Всё-таки, со стервятниками и их королевскими сородичами следовало вести себя по-разному. Жадность заставила Охотника помедлить; он не понял, в какой момент что-то оглушительно пронзило крабокатицу насквозь и вырвало из-под него, с силой швырнув слизнекота под воду, словно ударом могучих крыльев. Переливающаяся синим и зелёным темнота окружила его со всех сторон, сдавив тело, полилась в уши, глаза и нос. Охотник зажмурился от неожиданности, цепочка пузырьков вырвалась у него изо рта, и он бешено рванулся в воде, пытаясь определить во всей этой пенящейся от движений круговерти, где верх, а где — низ. Когда ему достало смелости посмотреть вокруг, он стремглав нырнул ещё глубже, поджав лапы для большей обтекаемости, и бивни-гарпуны прошили воду с завидной лёгкостью над его головой. Лёгкие похолодило, но он ещё мог плыть. Многого было не нужно — лишь глотнуть воздуха пару раз и нырнуть снова. Под водой он двигался даже быстрее, чем на земле. Сердце пропустило удар, когда Охотник извернулся в толще воды и посмотрел под себя. Под ним с чарующей медлительностью блеснула чешуя, и титанических размеров тень обогнула слизнекота по широкой дуге. Ещё даже не увидев зверя целиком, Охотник понял, насколько тот огромен. Левиафан плавно выплывал со дна по спирали, подобно тому, как стервятники спускаются в свои охотничьи угодья. Несмотря на видимую медлительность обладателя, уже в следующее мгновение громадная голова с пневматическими челюстями проплыла мимо Охотника, крошечный слизнекот отразился в блестящем чёрном глазе, и хозяин глубин внезапно оказался вокруг и разом. Всё его длинное тело переплеталось само с собой, каждый из гипнотически двигающихся плавников превосходил по размерам ящера, и сквозь темноту воды блестели то ли многочисленные бездонные зрачки, то ли чешуи. Охотник разглядел меж бесконечных изгибов длинного хвоста ещё несколько теней поменьше. Он даже не успевал осмыслить ситуацию, в которой оказался; всё происходило так, словно посыльный Беззаботного наелся дурманных грибов, какими богаты Небесные острова — слишком быстро, чтобы осознать, слишком медленно, чтобы действовать. Что ж, ему повезло, что именно этот левиафан поднялся сегодня из глубин: старый охотник Побережья брезговал мелкой добычей, а его сородичи, уступавшие ему в размерах в два или три раза, не осмеливались и голову повернуть в его сторону, покуда он не утолит свой голод. Слизнекот, отразившийся в подслеповатом глазе, левиафана не слишком интересовал, а вот наглая хищная птичка, с мерзкими криками бьющая крыльями по воде, вполне годилась старику на завтрак. С поражающей воображение быстротой чудовище внезапно развернуло свои кольца, вытянувшись, и вскинуло голову; ударом его хвоста Охотника отбросило наверх. Он всё ещё до конца не понимал, я хочу жить, что произошло только что, я так хочу жить. Темнота внезапно перестала давить со всех сторон, он со хрипом вдохнул воздух с сыростью пополам, что было сил, и поплыл прочь от взбесившейся воды, не чуя под собой онемевших от холода лап и иногда всё-таки уходя под настигшую сзади волну. Проплыв несколько метров, любопытство кошку сгубило, Охотник плавно развернулся, но не его, медленно перебирая лапами. Волны постепенно замедлялись и практически не мешали ему посмотреть, что происходит позади. Гордый небесный хищник был уже обречён: он ещё бил свободным крылом, но второе было только что безжалостно оторвано левиафаном. Хищник из водных глубин, не выпуская первую порцию из пасти, с видимой ленцой приоткрыл её снова, и в следующую секунду увенчанная грозными гарпунами голова скрылась в пенящейся воде — Охотник даже не понял, в какой момент стервятника уволокли на дно. Красное пятно ненадолго расплылось по волнам, и те растаскали его, словно падальщики чужую добычу. Чуть повыше, наученный опытом глупого сородича, кружил стервятник покрупнее, прилетевший, видимо, на чужой горестный крик; помогать было уже некому. Присмотревшись, Охотник узнал одинокого хищника, властвовавшего в небе над регионом Пяти Галек. Тот заложил плавный вираж, красиво проскользил над самой водой, словно издеваясь и над левиафаном, и над сородичем, а затем слитным рывком выбросил себя наверх, уходя в серость небес. Охотник лишь тогда обратил внимание на сгущающиеся тучи и поспешил в укрытие под крышей Корпуса. Он знал, конечно, что Дождь рано или поздно добивает всё живое и губит самых свирепых обитателей подчинённого Циклу мира, но чтобы вот так жестоко? Заставляя жрать друг друга или умирать от старости и мельчать сквозь время, становясь глупыми и беспомощными? Неудивительно, что Пять Галек гнил. Почему тогда не начал гнить Нет Значимых Забот, Охотник не знал. Что-то его держало. Что-то такое было в этом страшном и печальном мире, ради чего он отправил Охотника к Смотрящей На Луну; хотя казалось бы — не смерть ли была их целью? Охотник чувствовал, как эта мысль вертится у него самого на краешке сознания и ускользает всё время. Он был достаточно умён, чтобы замечать простые и сложные закономерности этого мира, но оставался не в силах понять их предназначение и все тонкости. Ему оставалось лишь наслаждаться всем, что предлагала жизнь, покуда было на это время. а времени у тебя немного, металлически кольнуло под рёбрами, ты знаешь это. * Встреча со Смотрящей На Луну прояснила немногое. [ п Ри . . . привет. з8ерёк?.. ] Встреча со Смотрящей На Луну не прояснила ничего. [ ты это сд елал ?. . ] Охотнику некуда было спешить, и он молча ждал, опустившись на спрессованную груду хлама рядом с куклой итератора. Ждал, когда пять нейронов, четыре родных и один подаренный его создателем, закончат искрить и позволят Смотрящей сказать хоть что-то вразумительное. [ погоди... моя память не отвечает ] Её системы ещё звучали издалека, тихо и нежно, похожие на лунный рассвет и закат одновременно. мне некуда спешить. Они болезненно дрожали аритмией мёртвых ядер итератора, растекаясь эхом над водой, заполнившей большую часть Корпуса. я не уйду. Солнечные лучи размеренно вальсировали на волнах, отражающих пять крошечных звёздочек-мыслей итератора. мне некуда идти. [ если всё так, как мне кажется... ] [ спасибо ] Охотник подполз поближе и опустил голову на коленки куклы с такой осторожностью, словно мог этим доломать её. Смотрящая На Луну, оторванная от собственного тела и к нему же жестоко прикованная мёртвым шасси, поглядела на Охотника совершенно разумно и спокойно, словно их не окружали руины её железной оболочки. [ . . . ] [ ты выиграл для меня немного времени, не имея собственного в запасе. мне были знакомы очень немногие существа, способные на такое самопожертвование ] Её ладонь коснулась сырой и растрёпанной красной шерсти. Сотканная на грани органики и чистых механизмов, она лежала приятной тяжестью на загривке Охотника. Слизнекот осторожно приподнял голову, будто боясь спугнуть Смотрящую и лишиться этого тепла, так напоминающего ему совсем другого итератора. Поймав взгляд Старшей, он показал ей жемчужину, всё это время лежавшую у него в лапе. [ что это? ] Смотрящая На Луну приняла жемчужину с лёгким удивлением. Ей и в лучшие времена тяжело было представить, чтобы таким способом доставляли больше одного предмета. [ ты хочешь, чтобы я прочла это? это... немного тяжело, но я попробую. посмотрим, что тут у тебя... ] Странник, отправленный Семь Красных Солнц к их младшему брату, злосчастный, невинный Странник нёс только одно послание. Что же пришлось преодолеть Охотнику в его нелёгком путешествии?.. Смотрящая чувствовала, что кто-то из её наблюдателей ещё жив, но не могла дозваться и получить сигнал, чтобы иметь хотя бы отдалённое представление о том, что творится снаружи её мёртвого Корпуса. Охотник опустил голову и хрипло заурчал. Он знал, что в жемчужине, ему незачем было слушать сейчас Смотрящую. Хотя он оценил честность итератора. Её тихая речь слилась в белый шум. спать хочется. Слабость, преследовавшая его последние циклов пять, впервые стала настолько явной, что даже мир начал двоиться и поплыл куда-то вбок. я не уйду, мне некуда идти. Смотрящая неожиданно замолчала, склонилась к нему, бережно отложив жемчужину, чтобы та никуда не укатилась, и обняла Охотника. Совсем слабо — сил у неё было немного. Охотник, всю жизнь напряжённо цеплявшийся за свою цель, игнорируя боль, раны и Дождь, впервые за всё время потерял сознание. * [ ты знаешь, что ты не в порядке ] Охотник прекратил умываться, обернулся на Смотрящую и весело фыркнул; его усы, покрытые капельками воды, задрожали, и Старшая обречённо вздохнула, поняв, что слизнекот смеётся. Ей-то было совсем не до смеха, когда она поняла, что посыльный Нет Значимых Забот, её старого друга, потерял сознание буквально у неё на руках. И уж тем более не до смеха стало, когда Охотник с максимально будничным видом поднялся, счистил со своей морды натёкшую из носа кровь и принялся от чего-то отплёвываться и откашливаться. знаю. Метка связи работала лишь в одну сторону. Охотника преследовало дежавю. Смотрящая скептически хмыкнула; по её спасителю было как-то не слишком ясно, что умирать он пока не собирается. Его тело просто не выдержало, когда он счёл, что находится в достаточной безопасности, чтобы мирно вздремнуть. Охотник отвернулся и склонился к воде, чтобы утолить жажду. Проникающее в камеру Смотрящей солнце приятно грело ему спину. Голова кружилась, но он терпел. [ я не знаю, станет ли тебе от этого легче, но... ты встанешь вновь ] Охотник ошалело обернулся к Смотрящей На Луну. Она сидела на возвышенности, обхватив коленки руками, окружённая собственными руинами, и пыталась подбодрить Охотника. Смотрящая На Луну, чёрт возьми, почти-уже-не-мёртвый итератор, беспокоилась о нём, об Охотнике, рождённом, чтобы только спасти её и умереть. Охотник и раньше не особенно понимал итераторов, но теперь, кажется, перестал окончательно. Со всплеском он нырнул в воду, собираясь ненадолго покинуть камеру Смотрящей. Дождь обещал начаться скоро, и Охотник хотел перекусить и ещё немного побыть со Смотрящей до того, как придётся вернуться в убежище. Всё тело вело себя странно, почти не слушаясь, и он до последнего оборачивался, чтобы убедиться, что Смотрящую это не обеспокоило. Смотрящая, Смотрящая, Смотрящая. Что-то такое привычное до боли, шелковисто-ласковое, наблюдающее, неотделимое. Нет Значимых Забот. Зависимость, жить не дающая, не позволяющая умереть. Мысли путались. Преодолев короткий отрезок с туннелями, Охотник выбрался в затопленный Корпус и спрыгнул вниз; прыжок с такой высоты его не страшил — легко прорезав водную толщу, он уверенно поплыл наверх. От прыжка волны заходили во все стороны. В тот момент, когда ему следовало уже вынырнуть на поверхность, что-то сдавило его горло изнутри. Лапы сковало холодом; самым глупым образом запаниковав, Охотник начал барахтаться в воде, силясь нащупать хоть какую-нибудь устойчивую платформу, и его ужалила медуза, плававшая поблизости. Наконец, наглотавшемуся воды горе-Охотнику удалось вынырнуть и влезть на одну из разваленных платформ. Он свесил хвост с края, не в силах целиком поднять себя на ржавый металлический выступ, и, ещё даже не откашляв воду, рассмеялся точно так же, как в камере Смотрящей. глупая была бы смерть. Веселье быстро закончилось, когда Охотник открыл глаза и понял, что мир не только двоится, но и затянут красной пеленой. Подступившая тошнота застала его врасплох не сильнее, чем новый приступ удушья. это не должно закончиться так. когда всё это закончится. не сейчас. не надо. не надо. Из пасти Охотника текло алое и золотое, и что-то отчаянно мешало ему дышать. Голова закружилась, красное перетекло в чёрное. Уши заложило. когда всё это закончится. только не сейчас. Обидно было так, что на глазах выступили слёзы. я не знаю, станет ли тебе от этого легче, но... Охотник свернулся клубочком и заскулил. Критическое мышление в этот момент ему совсем отказало, и он начал царапать свою шею и грудь, силясь выдрать оттуда то, что не позволяло ему ни вдохнуть, ни выдохнуть. ты встанешь вновь. Чернота пульсировала красным. Благословенный золотой расцвёл на его крови, когда он смог сделать вдох и выдох сквозь боль. Благословенный золотой пророс из его глотки, когда он начал дышать сквозь черноту. Созвездия божественных мыслей умирали трижды. Лёгкие горели, но он открыл глаза и продолжал судорожно хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыбка-пиявка, такой же жалкий. Карма цвела в его сердце, пока он силился обратить всё вспять. Он разом оказался вновь над пропастью в Дымоходе, в пасти ящера на Стене и перед левиафаном на Побережье. Он стал красным ящером и сопротивлялся своему замирающему от боли сердцу. Он хотел остаться Охотником. Карма копила силы. Карма разинула над ним цветущую пасть. охотник! Не было никакого красного и золотого, что он так старался выдрать из своей пасти с лепестками и смехом. смотреть тошно. Он сам разодрал себе шею в кровь. Не так страшно, его когти путались в шерсти. Просто неприятно. Просто ошибка. Просто показалось. Просто кармацвет- встань! В камеру Смотрящей Охотник вернулся под исход цикла, сытый, хоть и хмурый ужасно. Вода смыла красное с красного. Не так страшно. Не так сильно. Старшая обеспокоенно смотрела на него, вновь улёгшегося у неё в ногах. Спрашивать она ни о чём не стала, лишь положила ладонь ему на загривок и стала почёсывать. Охотник ей был благодарен. Ему стало намного легче после еды, но он всё ещё был напуган, хоть и старался ничем этого не выдать. В памяти что-то провалилось. Так они и молчали, стараясь друг друга подбодрить и делая вид, что их положение не так удручающе. Хотя положение Смотрящей действительно было не так удручающе. Нашла же она в себе силы его утешить. Время тянулось и летело. Странное какое. У Охотника всё в голове путалось. [ ...скоро Дождь начнётся. тебе лучше уйти сейчас ] В камере и впрямь потемнело. Ветер зашумел над ними, прорываясь в пробоину наверху. Охотник приподнял голову, и Смотрящая почесала ему подбородок, в ответ услышав хриплое мурлыканье. На её пальцах осталась кровь, но она лишь вздохнула снова. Охотник был ужасным упрямцем. [ я буду в порядке, маленький, правда. это неприятно, но я выдержу. пожалуйста, уходи скорее! ] Редкие капли издевательски медленно забарабанили по металлу, и Смотрящая На Луну уже собиралась буквально силой гнать спасителя в убежище, хоть даже и встать не могла, но он поднялся сам, я хочу жить, потёрся щекой о её руку, я так хочу жить, а затем медленно отступил и скользнул в воду. Итератор до конца смотрела ему вслед, чтобы удостовериться, что жизни маленького спасителя ничто не угрожает. Охотник был очень похож на Нет Значимых Забот, но он об этом не знал. * Где и как Охотник выловил её наблюдателей, Смотрящая На Луну не знала; этого было ужасно мало, само собой, но она могла попробовать восстановить своих малюток вручную. Благо, устроены они были очень просто, и сделать это можно было, даже не имея в распоряжении вычислительных мощностей и оборудования. Самого Охотника она больше не видела. Охотник покинул Побережье довольно скоро, потому лишь раз застал, как старый левиафан охотится на неосторожных стервятников. Со стороны зрелище было действительно потрясающим; Охотник мог по праву гордиться тем, что видел всё это вблизи и выжил, но наблюдать из безопасного места оказалось куда приятнее. Тем более, соваться в воду без нужды со своими приступами он как-то больше не осмеливался. Стыдиться здесь было нечего. Осторожность сопутствовала всему, что хотело жить, и он это хорошо знал. Там, где над головой можно было найти небо, время от времени Охотник видел старого королевского стервятника с красной маской. Как и прежде, оба они придерживались негласного перемирия. Хищник наблюдал за ним с ленивым любопытством. Однажды Охотник увидел, как за ним следует ещё несколько стервятников — совсем маленьких, должно быть, недавно вставших на крыло. Ещё бы; жизнь шла своим чередом, а мир не вертелся вокруг него. Приноровиться к новому ритму и растущим ограничениями было тяжеловато, но не так тяжело, как наладить отношения с мусорщиками. Охотник долго их терроризировал, а теперь он нуждался в их хитроумных изобретениях или банально вовремя протянутой руке помощи. С каждым циклом ему требовалось больше пищи, которую бывало иногда нелегко раздобыть с одним лишь копьём. В лагерях мусорщиков жили врачеватели, и они делали неплохие средства от боли. В обмен на бесцветные жемчужины и всяческие безделушки мусорщики охотно делились всем, что просил Охотник. В Подземке это оказалось особенно удобно — здесь повсюду требовались то световые бомбы, то взрывные копья, а то и просто лишний ломоть мяса. Охотник всё ещё держался особняком, но с интересом наблюдал за жизнью вокруг. Мусорщики сами начали ходить за ним по пятам — долго скитавшийся по Миру Дождей, он многому мог научить даже просто своим примером. Разумеется, можно было сделать всё намного лучше и просто применить свои знания о Пустоте на практике, но Охотник имел привычку уходить только после того, как насытится. Жизнью он ещё не насытился. ты встанешь вновь. Планирование собственного будущего, в смысле, действительно собственного, с миссией (которую он уже выполнил) никак не связанного, наконец-то обрело значение. Смысла в его скитании по региону Смотрящей и Галек не прибавилось, но Охотник его больше и не искал. Каждый раз, когда всё действительно могло закончиться, он боялся. я хочу жить. Необязательно было иметь какую-то миссию для этого. Вполне достаточным оказалось просто хотеть. Странно, что он не понял этого ещё в сгнившем Корпусе Пяти Галек. Нет Значимых Забот объяснил ему сразу, как только смог, и Охотник не смог бы забыть сказанное при всём желании. Он желал себе смерти всякий раз, как лапы подкашивались, а голова шла кругом. Меж стиснутых от боли клыков язвительно мерцали лепестки и стебли; Охотник выдирал их из горла сам с кровью и смехом. Нет Значимых Забот не гнил. Тропы Охотника порастали цветами Кармы и тянулись далеко-далеко по пустошам меж итераторами. Одни тропы были старыми и прерывистыми; другие, петлявшие по Подземке, становились шире и входили в пользование другими существами. Одна из троп вела в Глубины, но не доходила до них. ему некуда было спешить, весь мир был его домом. Однажды по его тропам пойдут сородичи, которых тоже занесёт в этот жестокий и прекрасный Мир, где правят Дождь и Цикл, и найдут на этих тропах помощь. Начать жить после конца оказалось неимоверно сложно. Охотник, к счастью, любил сложности. И жить тоже любил.