Слабый

      Донхан выходит на балкон и просто дышит. Медленно. Где-то в глубине общежития Ёхан страдает ушибленной спиной, и Дэхён тоже вьется где-то рядом с ним. Остальные сонно расползаются по койкам, вспоминая эти два бешеных дня между собой и строча признания фанатам во всех соцсетях. Даже усталые и вымотанные они как шумное птичье гнездо — всё там же в глубине общежития Сокхва опять шуточно закусился с Ёнха из-за очереди в душ. Даже Даль ещё не спит и как электро-веник мечется от одних к другим, что-то мяукает, и Дэхен испуганно ругается, наверняка запутавшись в ногах. Донхан по пути на балкон тоже чуть не споткнулся об неё.       Их первый совместный концерт — это здорово. Донхан давно не чувствовал такой любви, признания и благодарности. Сотни глаз и лайтстиков (наконец-то их собственных) звездным океаном сияли ради них так ярко, что у Донхана где-то в глубине под рёбрами, запутавшись в узлах мышц, снова и снова вспыхивала сверхновая. Семнадцатая вместе с шестнадцатой. Он давно не чувствовал такого единения с парнями, ради которых с переломанными ногами дошел бы до Севера. И не важно, хотели ли они, чтобы Донхан туда шёл.       Его слёзы — вот что не здорово. Донхан ведь не слабый, у него вон какие плечища, на которых он несёт слёзы и боль всех остальных, но не свои. Он должен быть сильным. Для ребят, для фанатов, для себя. Но, видимо, он не такой. Рохля и размазня. Самый смешной, самый шумный, самый любящий хён вдруг расплакался. Смешно. И всё равно, что Дэхен, такой же хён, расплакался тоже; ребята, младше их обоих — тоже. Им можно. Донхану — нельзя. Он сам так решил. Записал где-то на подкорке это самое-важнейшее-правило, взял ответственность, и всё равно. Слабак, по-другому не скажешь. Как другие могут на него полагаться, если он сам себе не верит.       Донхан помнит, какого это — быть единственным трейни. Он помнит, как тяжело падать и подниматься каждый раз, _больше_ не имея рядом плеча, на которое можно опереться. Донхан стал для них, мелких, шкодных и уже немного покареженных серьезной взрослой индустрией, старшим братом. Таким, какими были его хёны еще во времена JBJ. Он спрятал в себе, что ему также тяжело и плохо, чтобы улыбаться и не позволять им упасть также, как он сам когда-то.       Донхан вздыхает ещё раз, и организм отчаянно просит чем-то заглушить эту дурацкую обиду на себя. Он даже никогда не курил, чтобы в глубине карманов, сумок и курток завалялась какая-то заначка. Может, своровать одну у Дэхена? «Тебе нравится жить так, вывозить всё в одного?» — Хён?       Джунсо прижимается к его плечу и тоже вздыхает. Глубоко и медленно. Он оказывается здесь, на балконе, как бы между прочим. Появляется, когда сам этого хочет. Да и в жизни Донхана тоже. Просто появляется и держит своим, таким же широченным плечом. Но с Джунсо под боком Донхану почему-то легче. И труднее одновременно. Потому что Джунсо его любит. Видит в нём сильного хёна, наставника, старшего, друга, кого, прости господи, угодно ещё. И Донхан его любит тоже. Так, как друзей обычно не любят. Нет, правда. Возможно, даже сильнее, чем вообще может выдержать человеческое сердце. И поэтому перед Джунсо Донхан больше всего боится быть слабым. Потому что Джунсо замечательный. Старательный, умный, Боже, такой умный, прекрасный — невозможно прекрасный. Донхан не уверен, что когда-либо видел такие же сверкающие глаза, как у него. Джунсо слишком хороший для него. — Привет, — Донхан как обычно улыбается, не поворачиваясь к нему. — Я сейчас приду, не мерзни. Они мне не простят, если ты ещё раз заболеешь. Но Джунсо ведь умный. И упрямый. Он склоняет голову к плечу. — Хён… Донхан, все хорошо? — его мягкая ладонь поворачивает лицо Донхана к себе. Какие же у Джунсо невероятные глаза, думает он, когда смотрит прямо в эту черноту. Они такие нежные — вот так, не подчеркнутые макияжем, немного усталые и обеспокоенные. — Да, все отлично, — почему не должно быть? — Я вижу. Иди сюда.       Джунсо не говорит, что он видит. И не говорит, что помнит эти позорные донхановы слёзы на концерте. Просто раскрывает руки, и Донхану достаточно, чтобы понять. Он обнимает Джунсо за талию и ложится лицом в изгиб его шеи. Это похоже на то, как они обычно касаются друг друга перед камерами или в общежитии, но ощущается намного глубже. Другой контекст и другие чувства. Или только Донхану так кажется. Джунсо пахнет свежей футболкой, шампунем и домом. Не родным Тэгу, нет. Их общей комнатой и еще как будто частицей каждого из группы вдобавок. Мазью для спины Ёхана, остатками духов Ёнха (видимо Сокхва все-таки просочился в душ первым), зубной пастой Дэхена и самим собой. Может быть, Донхану всё это кажется, но он бы остался так навсегда. Или до тех пор, пока окончательно не околеет. Плечи жалко вздрагивают. — Я рядом, — Джунсо всегда рядом. И всегда был даже до того, как агентство свело их в одной группе. «Почему ты не обнял меня, когда Я плакал?» — Донхан спросил в шутку, чтобы разрядить обстановку в зале и увести фокус внимания от себя. «Я не люблю слишком много обниматься.» Донхан это знает. Джунсо и правда не любит прикосновения, но хранит для Донхана пару лишних объятий. Таких, как сейчас. Когда их никто не видит. И от этого только больнее. — Прости меня. Я такой жалкий. Джунсо из тех, кто не понимает, зачем идти на Север, но пошёл бы рядом с Донханом. И не важно, хотел ли Донхан, чтобы он туда шёл. — Не прощу. Потому что ты не жалкий и никогда таким не был, хён. Ты не должен всё время тащить всё на себе один, слышишь? У тебя есть я. У тебя есть ребята, поэтому дай нам хоть иногда помогать тебе в ответ.       Донхан в ответ молчит и думает. Была у него эта дурацкая привычка — думать слишком много. Проносится мысль о том, как же Донхану повезло, и прилипает к небу вместе с языком, потому что он вдруг не находит в себе сил это сказать. Донхан умеет бесконечно говорить о чем попало, перескакивая с темы на тему, но не о любви. Своей собственной, чувственной, голодной. Слова отчаянно не лезут из горла, цепляются корнями за желудок так крепко, что Донхан рискует каждый раз стошнить на кого-нибудь этими концентрированными чувствами.       Он даже умеет писать песни о любви, но ни одну не решается показывать Джунсо и сказать, что это всё-всё о нем.       Он шутливо тянется чтобы поцеловать и каждый раз хочет целовать Джунсо за камерой по-настоящему, чтобы наконец прошёл этот жуткий голод. Донхан расплескивает свои эмоции на всех вокруг, трогает больше, смеётся громче, занимает больше пространства. Это легко. Это не придётся неловко объяснять, подбирая слова. Ведь Донхан со всеми такой. Но Джунсо умный. Он немного отстраняется и заставляет Донхана поднять голову. Он замечает в Джунсо что-то, чего не видел раньше, но никак не может подобрать этому название. — Пойдём в комнату.       Как только закрывается дверь за спиной, вселенная схлопывается ровно в этот самый момент и не горят даже сверхновые — шестнадцатая рядом с семнадцатой. Донхан на секунду слепнет в тёмной комнате, а в следующую видит всё слишком ясно. Он находит взгляд Джунсо по памяти, разглядев в нём темноту куда глубже схлопнувшейся вселенной, — его семнадцатая звезда прямо здесь. Невозможно близко. Джунсо целует медленно, осторожно и боязливо, с привкусом заботы, думает Донхан и тут же отвечает, не успевая одуматься. Тоже ласково. И немного отчаянно, когда сжимает футболку Джунсо на спине. Потому что ни в одной из возможных реальностей не может быть так. Джунсо не может дрожать в его руках, не может прижиматься ближе и не отпускать, не может быть его. А Донхан не может позволить себе остановиться. Хотя бы в этой, несуществующей, болезненно влюблённой вселенной. Друзей так не целуют. Донхан не думает: делает, как чувствует. А чувствует он сейчас слишком много. Держит в ладонях лицо Джунсо, порывисто выцеловывает каждый сантиметр и возвращается к губам. Джунсо накрывает руки Донхана своими. Идеально подходящие. Нелепо сталкиваясь в перерывах между короткими поцелуями, они добираются до кровати. Донхан тянет Джунсо за собой, чтобы не потерять его в темноте этой комнаты и не упустить среди своих мыслей, которые в один момент стали настолько глупыми, что больше не хочется цепляться за них, раз за разом раскурочивая себе душу до крови. Джунсо вслепую гладит по лицу Донхана, убирает чёлку со лба, и тот ловит губами его тонкие пальцы, глупо и по-щенячьи прикусывает. Этот жуткий голод проходит с каждым прикосновением. Таким, как друзей обычно не трогают. Джунсо целует смелее. Так, словно дорвался. Мокро и жадно. — Ты бы так и продолжал молчать, пока я ничего не сделаю, да? — спрашивает он, отстранясь, и Донхан тянется за ним следом. Он замирает и не находит ответ. Донхан привык держать свою слабость, переживания и болезненную влюблённость вдали от других, запихивать её поглубже в глотку, чтобы не дай бог не вырвалась. Потому что он должен справляться сам. Но Джунсо ведь умный. Даже слишком. — Прости. Я боялся тебя потерять. — Больше не извиняйся.       В полной темноте, под слабым светом фонаря из окна, разгоряченный Джунсо выглядит настолько притягательно, насколько Донхан даже себе не представлял. Потрясающе. Взъерошенные волосы, пылающие щеки и невозможно мягкие губы, которые хочется поцеловать снова. Руки, лежащие на бедрах Джунсо, страшно дрожат. Обычные люди никак не могут так выглядеть. За эту ночь Донхан целует его ещё сотню раз, и Джунсо ему отвечает столько же.       Спящий, он совершенно очаровательно утыкается носом Донхану в шею, чтобы согреться, и сердце сперва трескается, а потом рассыпается в мелкую стеклянную крошку и оседает так глубоко в лёгких, что больно вдохнуть. Донхан осторожно, боясь разбудить, кладёт ладонь на его затылок и пальцами перебирает прядки волос. Родной тёмный цвет идёт Джунсо намного больше. Донхана успокаивает его тёплое тихое дыхание в шею, успокаивает рука, лежащая поперёк живота. Заземляет. Впервые концентрированные чувства, перемешавшиеся с соляной кислотой в желудке, не обжигают внутренности и горло. Жуткого голода тоже больше нет. Донхан всё ещё слабый, потерявший столько времени, которое мог провести вот так, в этой комнате с человеком, который тоже голодал. Но теперь, наконец-то, он сделал всё правильно. «Я полюбил тебя сильнее, чем в песне.»

***

      Джунсо очаровательный. Он все ещё не любит прикосновения на публике и шарахается от шутливых поцелуев, но он смотрит на Донхана такими преданными глазами, когда нет камер и фанатов, что безумно ноет сердце. Иногда он вздрагивает по ночам на своей кровати и зовет. Сонно, но встревоженно. — Донхан-хен. Куда ты идёшь? А Донхан никуда не уходит. Никогда.