Седьмая

      Вой и скулеж. Плиточный пол ванной ходит ходуном и будто бы крошится под натиском когтей, и это слышно даже сквозь стену. Странно, как это ещё весь Дом не сбежался посмотреть на поджавшую хвосты не хуже Псов в их не самые лучшие времена стаю.       Каждую седьмую ночь месяца Четвёртая сотрясалась от нечеловеческих звуков, которые извергало это существо. И каждую седьмую ночь оно могло остаться с ними навсегда. Или не с ними, потому что творится это на Изнанке или же взаправду — не решался проверить даже сам Слепой.       — Бедный Волк, — скулит Македонский не хуже зверя за стеной и меняет раз в третий полностью остывший чай, к которому никто не притронется. — Что же это такое?       Он падает на кровать, как есть, — с чайником в руках.       — Мак, хватит, а? Верещишь как самый настоящий Шакал. — Сфинкс не выдерживает бесперерывное нытьё и пинает его, сидящего на полу, носком кроссовка.       — А не тебе ли, мой дорогой Македонский, сидеть сейчас и злорадствовать? — Табаки вовсе не смущается своего упоминания, вертит в руках что-то наподобие самодельной балалайки, которой обзавелся совсем недавно.       — Я не умею, да и.. даже он не заслуживает подобного..       Македонский замечает, как передёргивает Сфинкса, и решает, что самое время вернуть свою маску бестелесного молчания.       Шакал заигрывает заунывную мелодию, звучащую ещё хуже от того, что инструмент невыносимо расстроен, и Лорд придавливает его подушкой, прося сыграть что-то менее похоронное.       Черный дымит с Курильщиком на пару. Горбач нервно вычесывает Нанетту, вздрагивая от каждой новой порции воя.       Стая взбудоражена. Один Слепой сидит темнеющим пятном и молчит, прислушиваясь. Пока за стеной не стихает.       — Ну как он там? — подбирается Македонский и вскакивает на кровать Слепого. — Ой, прости! — шепчет сконфуженно, немного отстраняясь, но всё же прикладывается ухом к месту, где от штукатурки остался наиболее тонкий участок.       На брошенный и разлившийся чайник никто не обращает внимание.       — Потерял сознание, но живой. И это всё ещё не Волк, — говорит Слепой безразлично. Тем не менее Македонский кожей чувствует его предостережение и невольно останавливается.       Слышится скрежет словно металлических когтей, тяжёлое тело ударяется точно в то место, где сидит Македонский, и шепчет. Не нужно даже представлять, как он скребёт лапами в стену, прижимаясь к ней щекой.       — Мак.. Мак, я слышу, что ты там, я же чувствую. Волки чуют свою жертву, Мак...       — Эй, заберите его оттуда немедленно! — кричит Сфинкс, и Македонского, не видящего ничего от собственных слёз, оттягивают за шкирку и швыряют на другую кровать. Рядом с ним тушится сигарета — несметное количество прожжённых в матрасе дырок. Накурено за одну эту ночь — Македонский с утра переворачивал матрас чистой стороной.       — Мак... — и его всего трясёт.

***

      С первыми лучами зверь снова стихает, и Слепой молча кивает успокоившемуся Македонскому — тот срывается с места и скрежещет замком в коридоре. Стая медленно подтягивается за ним, и когда непослушные руки всё-таки попадают в щель, за ним стоят все, кроме убаюканного Толстого.       — Волк, ты к... О боже, Волк! — Македонский справляется с оцепеневшим телом и падает на колени, пачкая штаны в крови. Подползает ближе к выпотрошенному тощему парню в самом центре лужи и в панике прикладывает ладони к вспоротой груди. Старается незаметно перенять на себя хоть немного боли, но ничего не выходит из-за паники и хаоса в мыслях.       — Нужен матрас, мой, сейчас, я...       На плечо тяжёлым грузом ложится ладонь Шакала.       — Не паникуй, мы тебе поможем.       Македонский смотрит мимо него на растрескавшиеся зеркала с кровавыми надписями на них. Везде — его имя. Он впервые после сожжения крыльев чувствует себя в клетке. Впервые после — будто приколотая бабочка под пристальным вниманием бритоголовых.       С движением руки Горбача — стирающего эти ужасные надписи — он приходит в себя.       — Слышали его? Чёрный, тащи матрас Македонского. Остальные, уйдите с глаз и не мешайте. Слепой.. — Сфинкс окидывает взглядом поредевшую стаю и не находит вожака. Затем просто встаёт и уходит.       Табаки с Македонским остаются шаманить над раненым Волком.

***

      Потратив весь день на латание состайника, Македонский садится у двери и неумело курит — пачка выпадает из кармана Чёрного, и он честно собирается её вернуть. Как только убедится, что Волку ничего больше не угрожает.       Дыхания почти не слышно. Волк лежит, точно труп, с перебинтованной грудью. Руки по швам, лицо бледное.       Македонский не выдерживает и подходит ближе. Осторожно садится на корточки, упираясь коленями в край матраса. Остаются кровавые пятна — он так и не успел постирать штаны, по правде, и не думал даже. Тонкая рука тянется к вороным волосам с редкой проседью, переливающейся в свете луны.       — Попался! — хрипит Волк, перехватывая запястье и удерживая дёрнувшегося от страха Македонского.       — Не пугай меня так, пожалуйста, — просит он, и Волк лающе смеётся, запрокинув голову. — Особенно после Седьмой.       Волку иногда даже льстит, что в честь него завели отдельную ночь.       Точно опомнившись, Волк смотрит на грудь и одним движением разрывает бинты из простыни — опять же Македонского — на лоскуты. Обнажается бледная тощая грудь без единой царапины.       Это давно не удивляет никого, потому что нечеловеческая сила — меньшая из странностей и побочек Б.П.       — Твоя работа? — кивает Волк. Македонский отрицательно машет головой. — Значит, скоро.       Вторая странность.       — Не говори так! Извини. Что ты чувствуешь? — глаза совсем оленьи строит — Волку, о котором никто никогда в жизни не заботился, даже льстит. Чтобы скрыть тлеющий уголёк смущения, он отбирает из тонких пальцев Македонского сигареты.       — Я-то? Ничего. — преувеличенно пренебрежительно, а у самого — кишки стягиваются в тугой узел от одной только мысли, что это какая-то изощрённая месть Дома — пометить, как чесоточного, а затем ломать. Снова и снова. Выворачивать кости и рвать кожу, ибо «не навреди Хозяину Дома даже в мыслях»       — Что говорили в столовой? Небось, поскуливают все от страха. — Волк отправляет сигарету в рот, хлопает пару раз по карманам брюк и вопрошающе смотрит на Македонского.       — Я не был сегодня в столовой, но Сфинкс говорит, что да. — Македонский с готовностью зажигает спичку и дрожащими руками подносит к чужим губам. Встречается взглядом с прожорливым волчьим и хочет отвести, но Волк не даёт: хватает за подбородок основательно, впивается пальцами до боли и смотрит-смотрит-смотрит, прожигая дыру размером с бесконечность.       — А если укушу? — Скалится. Затягивается основательно и, не трогая сигарету пальцами, курит так.       Переключение на Македонского всегда срабатывает, а может, это внутренний Волк довольно притихает, восторженно глядя на жертву Волка внешнего.       — Я... — Македонский даже не вскрикивает, когда спичка догорает, обжигая, — просто рефлекторно отшвыривает в сторону. Глаза напротив гипнотизируют двумя лужицами золота.       Волк тем временем шипит ругательства под нос, почти отталкивает от себя подбородок Македонского и хватает того уже за обожжённую руку.       — Бери. — Требует он, указывая себе на грудь.       — Что брать?       — Энергию мою бери, не знаю, силу. Ты же как-то исцеляешь, забирая все болячки себе. Значит, это работает и в обратную сторону.       Волк агрессивно выдыхает дым Македонскому в лицо, и тот закашливается, забывая хотя бы удивиться его знанию.       — Я.. не умею.. не делал так. Да и зачем, это просто ожог...       — Затем! — рявкает Волк, прерывая Македонского. Набрасывается на него и оттаскивает испачканный ворот кофты вниз. На груди виднеются небольшие розовые шрамы, повторяющие очертания тех, что зажили на нем самом. — Так и думал. Не твоя работа.       Волк обмякает, становится по-опасному спокойным, расслабленным, голос звучит почти приглушённо, но он четко выговаривает каждое слово.       — Бери мои чёртовы силы, пока от них хоть что-то осталось, и прекрати геройствовать, иначе я тебя собственными лапами задушу. Понял?!       Македонский только часто-часто кивает в знак согласия и опасливо прижимается ладонью к тощей груди с отчего-то ходящим ходуном сердцем. Волк чувствует это так, будто его собираются вспороть снова. Скрипит зубами и ломает во рту сигарету. Тлеющий кончик теряется во мраке и с шипением потухает.       Он едва не теряет сознание, когда все заканчивается.       — Ты псих, раз соглашаешься на это добровольно каждый раз.       — Я привык к этой боли.       — Привык к боли, привык к роли дворецкого, не слишком ли много привыкаешь? — цокает Волк и вытаскивает новую сигарету, но отправляет не в рот, а за ухо.       — Что? — Македонский казалось бы, искренне не понимает.       — Да то. Ты делаешь это, чтобы отблагодарить нас за какое-то призрачное тепло, чтобы в своих же глазах быть нужным стае. Будто без этого на тебя никто не посмотрит и не полюбит. Но посмотрят и полюбят, черт возьми!       — Волк, что ты...       Волк не даёт ему закончить. Привстает на локтях и просто притягивает к себе за растянутый ворот, приникая губами к холодным дрожащим губам Македонского. Тут же отстраняется, не желая пугать ещё больше.       Македонский будто совсем не напуган. Напротив — выглядит смелее, чем когда-либо. И начинает говорить, на удивление, первым.       — Это значит, что...       Он вдруг понимает, что совсем не боится его внутреннего оборотня, которого скоро перестанут сдерживать стены ванной.       — Ничего это не значит. — Волк поджимает губы и отворачивается, мысленно ругая себя за проявление слабости. Дёргает плечом, когда Македонский дотрагивается до него. Но рука не отнимается, наоборот, смелее идёт дальше по плечу, шее, зарывается в темные волосы, мягко массажируя кожу головы. Волку хочется прикрыть глаза и подставиться под ласковое прикосновение.       Македонский сам целует его. Достаточно напористо по меркам самого Македонского и недостаточно — для Волка, но он не решается перенимать инициативу, наслаждаясь моментом.       — Я тоже, Волк, — шепчет Македонский и улыбается. — Я тоже.       Волк опрокидывается на спину, утягивая его за собой.       Чертова Изнанка подавится, но не поглотит его, когда рядом есть Дракон, самый настоящий и самый красный из всех Драконов.